Вместо эпилога

Вместо эпилога

Обычно в литературе победа красных представляется исторически закономерной. На самом же деле гражданская война в России была «пересечением миллионов воль» (слова Ф. Энгельса), и в этом круговороте рождались самые разнообразные возможности для всех участников всероссийской разборки. Безусловно прав блестящий ученый богослов о. Георгий Флоренский, говоря, что «белое движение было попыткой пойти напролом, не считаясь с жизнью». Но разве Ленин и компания не шли напролом, разве путь Ленина — Троцкого не есть волюнтаризм чистейшей пробы?

Все гражданские войны, известные в истории человечества, проходят, в общем, по двум сценариям: они завершаются либо истреблением и изгнанием проигравшей стороны, либо взаимным компромиссом. И чаще встречается компромиссный вариант. И это не случайно. Во-первых, чем дольше длится конфликт, тем больше усталость и истощение сил: в таких условиях вполне может возникнуть, как точно определил Л. Гумилев, «терпимость на базе усталости». А во-вторых, истреблять и изгонять часть собственного народа и всегда немалую! — это очень дорогостоящая и рискованная операция.

Поэтому в истории компромиссный финал чаще всего венчает даже самые клинические случаи взаимного остервенения.

Вспомним гражданские войны во Франции XVI века, в ходе которых, между прочим, была Варфоломеевская ночь и еще огромное количество пролитой крови, в том числе и королевской. Можно вспомнить и войну Севера и Юга в США, когда обе стороны в целом удерживались от крайних, террористических проявлений противоборства.

Небезызвестно, что всех проигравших южан после войны амнистировали: южный главком Р. Ли после войны до самой смерти преподавал в военном колледже.

Вообразите, что Колчак после 1920 года обучает гардемаринов в Кронштадте — не слабо! Компромиссные решения гражданской войны имели место и в более давние времена — в циньском Китае, в сасаиндском Иране, в Золотой Орде.

Наша война прошла по самому худшему сценарию. В чем же дело?

Практически все марксистские историки констатировали «одичание масс» (слова Ленина) в ходе Первой мировой войны, из-за которого, согласно данной версии, и началась гражданская война. Эта точка зрения обычно подкрепляется авторитетным мнением психологов, которые утверждают, что на современной войне человек может находиться без вреда для собственной психики не более полугода — дальше начинаются необратимые процессы в центральной нервной системе (отсюда печально известные вьетнамский, афганский, чеченский синдромы). И доказательства — бесчисленные акты вандализма, совершенные уезжавшими (бегущими!) с фронта солдатами.

Логично. Однако же… В 1945 году миллионы людей, пробывших на самой страшной из всех известных в истории войн не полгода, а 1418 дней и ночей (так, кажется, в официозе?) и, соответственно, вполне дозревших в плане одичания, почему-то не устроили у себя в стране ни разрушения государственности, ни всеобщей атмосферы убийств и насилия, ни гражданской войны по самому крутому сценарию.

В работе «Большевики должны взять власть», написанной аккурат перед октябрьским переворотом, В. И. Ленин так оценивает шансы неудавшейся июльской попытки взять власть: «Мы не смогли бы удержать власть физически… Недоставало… озверения масс». Выходит, не до конца озверели солдатики в окопах Первой мировой… И с фронта ехали безо всякого желания воевать. Они потому и за оружие хватались в эшелонах по пути домой, чтобы никакая свинья не мешала им скорее перестать быть солдатами и вернуться к семьям, к мирной жизни. Потому и большевиков поддержали в октябре с их бредовым (в плане практическом) Декретом о мире; потому и казаки-фронтовики на рубеже 1917–1918 годов выступали за красных. Их лозунгом было: «Долой всех, кто хочет продолжать какую бы то ни было войну!» Прямо как в песне из кинофильма «Бумбараш»:

Наплевать, наплевать,

Надоело воевать!

Были мы солдаты,

А теперь — до хаты!

Напомню: ранний этап противостояния впоследствии получил название «эшелонной войны»: все враждующие стороны наскребали для каждой встречи не более нескольких сот человек (в эшелоне уместятся). То есть самых оголтелых (или наемников-«интернационалистов»). Больше драться не желал никто, и на сражающихся смотрели как на чокнутых (об этом опять-таки практически вся ранняя советская литература). Даже от немцев 23 февраля никто не хотел защищаться. У Ленина об этом говорится в статье «Тяжелый, но необходимый урок». В ней Ильич откровенно признается, что кругом «всеобщее разгильдяйство… отказ войск защищать даже нарвскую линию». Почему-то именно это славное событие у нас называлось сперва Днем Советской Армии, а ныне — Днем защитников Отечества.

Да и похабный Брестский мир Ленин подписывал, оправдываясь так: «Рабочие и крестьяне страшно устали от войны!»

Теперь вспомним: крестьянство составляло подавляющее большинство населения тогдашней Российской империи. И еще вспомним: и у белых, и у красных, и у националов семьдесят пять процентов армий — крестьянского состава. А у «зеленых», естественно, все сто. Да и остальные социальные группы в ту войну в тиши не отсиживались. Что же это? Выходит, вдруг отдохнули? Ведь если разобраться, то получается жуткая картина. Именно такая картина с апокалиптическим размахом нарисована Максимилианом Волошиным:

Раздался новый клич: Долой

Войну племен, и армии, и фронты:

Да здравствует гражданская война!

И армии, смешав ряды, в восторге

С врагами целовались, а потом

Кидались на своих, рубили, били,

Расстреливали, вешали, пытали,

Питались человечиной, детей

Засаливали впрок…

Всеобщее повальное безумие? Может быть. Между прочим, аббревиатуру «РСФСР» тогдашние интеллектуалы расшифровывали так: «Редкий случай феноменального сумасшествия России». Но на мой взгляд, возможно и вполне рациональное объяснение случившегося. Все дело в том, что нельзя обнаружить ни одной социальной группы, против которой новая власть не предприняла бы не просто дискриминационных, но демонстративно жестоких мер. Как это называть? А вот как: политика целенаправленной эскалации напряженности, преднамеренно ведущей к вооруженному противостоянию. То есть это и есть политика сознательного разжигания гражданской войны.

Вот вам выхваченный из общероссийской повседневности тех времен уральский фактик, так сказать, ЧП районного масштаба. В конце 1917 года в Екатеринбурге по инициативе И. Малышева и П. Хохрякова проводится акция по разоружению эшелонов с возвращающимися домой казаками (казаки — из азиатских войск; едут в Омск, Красноярск, Читу и далее). Возможность такой фильтрации у уральских большевиков есть: в городе находятся присланные для борьбы с Дутовым питерские части. Место тоже позволяет: Екатеринбург станция узловая, ее никак не минуешь на пути в Сибирь (Мамин-Сибиряк не случайно называл наш города «живым узлом»).

Сопротивления казаки не оказали: снова воевать не только не хочется, но к этому никто из казаков и не готов. Пытаются завязать с красными «разговоры за жизнь»: «Что вы, братцы, как можно на Руси нынче без винтовочек? Кто же сейчас без них ходит?» Действительно, кто? Да и оружие у казаков не казенное, как у остальных, а свое, фамильное… Нашли с кем разговаривать — с красногвардейцами! У них свои аргументы: отцепленный паровоз и направленные на вагоны пулеметы. Кому охота подыхать на рельсах, не добравшись до дома и жены… Оружие изъято, акция удалась.

Можно себе представить, с каким чувством покидали Екатеринбург прошедшие фильтрацию казаки. Если до этого они явно еще не определились в своих симпатиях и антипатиях, то после этого образ врага в их душах явно сформировался. Одна-две подобные акции — и сибирцы, енисейцы, семиреченцы, забайкальцы, уссурийцы едут домой, сжимая кулаки от ярости. А если дома еще и комбеды объявятся, то…

Готова питательная среда для Семенова, Анненкова, Калмыкова и иже с ними! И ведь не в одном Екатеринбурге и не над одними казаками так экспериментировали! Так завязывались и метастазировались узлы ненависти, так гроздья гнева местного значения разрастались до всероссийских масштабов.

Потребовались буквально считанные месяцы такой последовательно проводимой политики, чтобы обиженными оказались все. Как сказал (правда, по другому поводу) Лев Гумилев: «Эпоха выступила в образе Великой Обиды». Помножьте все это на вполне реальную озлобленность, традиции российских смут и мятежей, а также на всеобщую вооруженность; прибавьте и то, что старая власть рухнула, а новая только еще начинает структурироваться; к тому же она явно нелегитимна, да и ухватки у нее сразу очень уж какие-то упыриные. И готова почва возникновения пожара невиданной войны. Войны, которую даже трудно назвать гражданской в классическом смысле слова: это война, где каждый защищает только себя — свою веру, свою правду, свою землю и образ жизни, свои идеалы, своих близких и свое добро. «За что воюете?» — «За родные кочевья», — отвечали в 1918 году белогвардейцы-буряты. Это была война, где каждый — за себя и все — против всех.

Исходя именно из этой генеральной посылки, бойцы выбирали знамя, под которое следовало становиться.

И еще. Великий швейцарский ученый К. Юнг ввел в психологию понятие «коллективного бессознательного»: он имел в виду очень глубокие, архаические пласты подсознания, проявляющиеся в определенных условиях у больших масс людей. Проще сказать, речь идет о неизжитых реликтах варварства, коренящихся в человеческой психике под спудом цивилизованных наносов. В обычной жизни они практически не проявляются, но в условиях надлома и краха цивилизации, всеобщего стресса, потери внешних и внутренних сдерживающих центров, а тем более в случае преднамеренной легализации этого самого «коллективного бессознательного» — именно все это и имело место тогда! — «плотина рушится», и «цивилизация пасует перед оскалом внезапно возродившегося варварства» (слова А. Солженицына из его Нобелевской лекции). Воистину правы те исследователи, которые называют все происшедшее в России цивилизованным срывом!

По сути, это был Апокалипсис на одной шестой части земного шара, и не идеалистическим руководителям белого движения было с ним совладать. «Вы не верите в нашу великую революцию?» — вопрошал чекист Артабеков, готовясь отрубить голову генералу Рузскому, и тот, стоя у плахи, отвечал: «Я вижу только великий разбой»).

В такой войне приходится оценивать не кто прав, а кто хуже по средствам достижения цели. Вспомните трагический октябрь 1993 года. Разве не похожая была картина? В такой войне мог победить только самый циничный, только тот, кто способен перешагнуть через все и всяческие границы мыслимого и немыслимого, попрать все нормы нравственности, пойти на немеренную кровь и немеренную ложь.

Такими оказались Ленин и компания.

И тут впору задать вопрос: «Зачем красным все это было надо?» Ведь власть уже захвачена. Зачем расшатывать под собой землю? Можно ведь и самим провалиться.

«Вы не ведаете, что творите» — эти евангельские слова будто бы, если верить П. Ермакову, сказал Николай II в последнее мгновение своей жизни. Неужели действительно не ведали?

Убежден: ведали! Более того, в этих действиях присутствует дьявольский прагматический расчет. Ведь если оставить в покое кровавую романтику разжигания мирового пожара (мы уже привыкли воспринимать это как метафору, а тогда все было буквально и всерьез), то остается самое главное, и это главное Ленин понял раньше всех: их партия, являясь партией абсолютного меньшинства и не отвечая интересам никого, кроме самой себя, да еще люмпенов и маргиналов, может удержаться у власти только в атмосфере перманентного и абсолютного хаоса. Если его нет, надо сделать, чтоб был. И сделали.

И вот тут мы подходим, пожалуй, к самому главному.

Несмотря на то, что большевики сами выпустили джинна из бутылки, масштабы вызванных этим катаклизмов оказались неожиданными даже для них. Во-первых, никто из коммунистической верхушки не ожидал такого поистине всенародного сопротивления своим «художествам». Вспомните ту панику, которая царила в их верхах в 1918–1919 годах и от которой не был вполне свободен даже Ленин, иначе вряд ли бы он стал летом 1919 года готовить себе фальшивые документы. Во-вторых, сам масштаб хаоса они тоже явно не предвидели и не моделировали. Лучше всего это заметно, когда читаешь ленинские работы и документы партийных съездов того времени. Сразу видно, на какие ужимки и прыжки приходилось идти бедным пролетарским вождям, чтобы выкрутиться из того дерьма, в которое они посадили сами себя и страну в придачу.

Поэтому беру на себя смелость утверждать, что тактическая победа красных, их военный триумф не только не были подкреплены политически, но даже наоборот: это поставило их перед абсолютно патовой, неразрешимой ситуацией.

С одной стороны, хаос не может продолжаться вечно. Нужно когда-то и нормальную жизнь налаживать. Население страны в 1921 году просто заставило большевиков пойти на попятную, «поступиться принципами» и ввести нэп, то есть нормальную рыночную экономику. Да и с мировой революцией прокольчик вышел… Остальной мир с «поджигателями» разговаривать не будет, так что хочешь не хочешь, а остепеняться приходится, хотя бы внешне.

А с другой… Во имя чего будут народы огромной страны терпеть такой режим?

Вспомните, что на окраинах державы оружие не складывали до середины 30-х годов, да и в центре спокойствие было явно кладбищенское — просто винтовку в руки было брать некому… А когда подрастут?

Конечно, нэп до поры сдерживает, есть надежда на окончательную нормализацию, но ведь следствием экономической свободы неумолимо должно стать хотя бы частичное послабление. И что тогда? Между прочим, сейчас в Китае «наверху» те же страхи…

В общем, режим стал заложником собственной сатанинской природы. «Диктатура пролетариата» (читай: номенклатуры) была желанна только как альтернатива хаосу и как способ выхода из него — из хаоса неавторитарными способами выбиться вообще пока в истории никому не удавалось. А постоянно поддерживать хаотическое состояние невозможно, да и небезопасно. Вот почему потребовалось создавать искусственные раздражители: извне формировать постоянную атмосферу ожидания нападения, создавать образ готовящегося к прыжку врага. Благо, много думать было не надо: сперва в роли мальчика для битья можно было использовать Англию, затем Германию, а начиная с конца 40-х годов и по сю пору — США. Внутри страны — нагнетать истерию заговоров, вредительства и перманентного террора. Сталинская паранойя, сталинский массовый психоз поисков врагов народа имеет ту же природу, что и наполеоновское «цезаристское безумие» (С. Цвейг). «Во имя чего, — спрашивает Е. Тарле в своей книге о Наполеоне, — все стали бы терпеть его деспотизм, если б не было внешней угрозы? а иначе править он не умел».

Аналогичная ситуация была и у нас.

Так или иначе, М. Тухачевский оказался страшным пророком, когда написал: «Наша задача по окончании гражданской войны — обеспечить свободное применение насилия». Вся логика сталинской внутренней политики была именно свободным применением насилия, попыткой искусственно смоделировать ситуацию, характерную для гражданской войны: тут и террор, и ускоренное судопроизводство, и военный деспотизм, и тотальная подозрительность, и военизированные методы ведения хозяйства ( «индустриализация»), и экспроприационные меры по отношению к целым социальным группам ( «коллективизация»)…

Можно не продолжать. Все это не изобретено Сталиным, все это было уже опробовано на практике Лениным. И первые концлагеря появились на Урале уже в 1919 году, а один из первых лагерей особого назначения на Южном Урале почти одновременно с Соловками. Печально знаменитые Свердловская пересылка и Верхнеуральский изолятор вышли на «проектную мощность» сразу же после гражданской войны. Уральскому Бабьему Яру образца 1937 года — Золотой горе в селе Шершни под Челябинском — предшествовал появившийся на добрый десяток лет раньше не менее знаменитый 11-й километр Московского тракта под Свердловском. И двадцати девяти замученным в 1937 году в Свердловске педагогам (так называемое дело завоблоно Переля), которым инкриминировались поджоги школ с помощью новогодних елок, предшествовал на той же обильно политой кровью уральской земле длинный ряд известных и безымянных жертв, сложивших головы лет на пятнадцать ранее, для чьей гибели не потребовалось даже такого абсурдного обвинения. Это только несколько болевых точек, отмеченных лишь в нашем краю. Но так было повсеместно. Абсолютно прав философ В. Кантор, утверждавший следующее: «Большевики поставили на произвол и одолели его произволом еще большим».

И все же всему приходит конец, и за все надо платить. Проманеврировав двадцать лет между стабильностью (кристаллизация диктатуры) и искусственно воспроизводимыми встрясками, подобием гражданской войны (репрессии), провоевав, по сути, двадцать лет против собственного народа, режим вновь уперся в черную дыру политического тупика. Во-первых, 1941 год вынудил сказать своему народу знаменитое «братья и сестры» и дать в руки оружие: после этого вернуться в состояние 20 — 30-х годов уже не удалось, несмотря на отчаянные послевоенные попытки это сделать. Во-вторых, если партийной верхушкой довоенного образца можно было манипулировать по принципу взаимного самоедства: Тухачевский закладывает Гая, Блюхер — Тухачевского, Буденный — Блюхера и так до бесконечности, — то послевоенная поросль оказалась умнее и не дала себя сглодать. Классический пример — неудачная попытка репрессировать Жукова, сорванная солидарностью маршалов. В-третьих, «за бугром» к концу 40-х наконец поняли, «кто есть ху», и отреагировали соответственно. 1949 год — год рождения НАТО…

Вообще, складывается впечатление, что смерть Сталина и «холодное лето 53-го» пришли удивительно вовремя, как раз в тот исторический момент, когда политические маневры в стиле 1920 года явно исчерпали себя и стали угрожать существованию режима (и мира!). 1955 год и был попыткой радикально поменять вектор политики — самосохранения ради. Но выяснилось: в иной, некомиссарской обстановке сей режим просто не может функционировать, и все его дальнейшее существование было просто растянувшимся на десятилетия самораспадом.

Так гражданская война из исторического далека убила победителей. В связи с этим сама постановка вопроса о победе красных представляется достаточно сомнительной и даже наивной. Разве можно назвать победой установление политической системы, где невозможно никакое статус-кво, где победители перманентно истребляют друг друга, где власть является только добычей, когда ни один советский лидер не пришел и не ушел иначе, чем через переворот, и где малейшая позитивная стабилизация неумолимо ведет к саморазрушению и энтропии. Нет, все-таки в той войне победителей не было были только потерпевшие.

И главный из них — страна. До сих пор ученые спорят, во сколько десятков миллионов жизней обошлась как сама гражданская война (цифры «плавают» от восьми до двадцати пяти миллионов), так и все, что за ней неотвратимо последовало. Тут уж разлет от шестидесяти до ста тридцати миллионов! Но уже не подлежит никакому сомнению: Россия, которой в начале века эксперты пророчили будущее экономического и культурного супергиганта, была чудовищно (и искусственно!) отброшена не просто назад, а в прошлое. «Коммунистическая Россия очень напоминает по состоянию психологии допетровскую Русь», — горько констатировал Бердяев, но и это было еще мягко сказано — нас отбросили во времена, если хотите, дохристианские. Вспомните разгул неоязычества в годы культа личности и позже. И еще: «Невозможно восстановить уничтоженный генофонд народа, который только еще приходил в движение, только еще начинал раскрывать свои резервы…

Чем больше будет проходить времени, тем больше будет сказываться на отечественной культуре зияющая брешь… Геноцид (да еще такой, какой проводился в России несколько десятилетий) лишает народ полнокровной жизни и духовного роста в будущем, особенно в отдаленном» (В. Солоухин).

Будем надеяться, что сей достаточно пессимистический прогноз все-таки не точен, что мы не глупее и не слабовольнее других народов, тоже прошедших через ужасы братоубийства и нашедших в себе силы, пусть не сразу, пусть со временем, наладить нормальную жизнь и восстановиться духовно. Посмотрите хотя бы на Францию, Японию, США, Испанию, Грецию — у всех у них в прошлом, причем не таком уж и давнем, своя междуусобная война, хоть и не столь крутая. Но несомненно: раны, нанесенные России гражданской войной, все еще кровоточат. Нас учили не стоять за ценой, но цена оказалась много выше платежеспособности страны и народа.

Пусть же эпилогом всему сказанному будут слова из «Капитанской дочки» А. С. Пушкина, всегда аккуратно вымарываемые цензурой: «Те, кто затевают у нас перевороты, либо не понимают сущности своего народа, либо уже головорезы, кому своя и чужая жизнь в копейку».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.