«Отвращение от дел»
«Отвращение от дел»
В начале марта 1755 г. посланник Гай Диккенс с раздражением писал в Лондон: «В течение нескольких месяцев у царицы не нашлось свободной минуты, чтобы заняться делами». Если прежде Елизавета Петровна оставляла важные бумаги без резолюций и даже без знакомства, поскольку много времени проводила на балах и охотах, то теперь она все реже покидала внутренние покои, доступ куда был заказан для большинства должностных лиц.
Как позднее замечал секретарь французского посольства Жан-Луи Фавье: «Годы и расстроенное здоровье отразились также и на нравственном состоянии императрицы. Любовь к удовольствиям и шумным празднествам уступила в ней место расположению к тишине и даже к уединению, но не к труду. К этому последнему Елизавета Петровна чувствует большее, нежели когда-либо, отвращение. Для нее ненавистно всякое напоминание о делах, и приближенным нередко случается выжидать по полугоду удобной минуты, чтобы склонить ее подписать указ или письмо»[470].
Бестужеву приходилось лгать британскому партнеру, придумывая массу отговорок и объяснений, почему ее величество никак не рассмотрит документы, присланные из Лондона. Этот хитроумный проныра, трудившийся дни и ночи напролет (если не впадал в запой), вынужден был притворяться сибаритом. «Отвращение великого канцлера к делам столь же глубоко, как и у императрицы, — жаловался Диккенс. — Если бы он последовал моим советам, то вместо писания промеморий, коих никто не читает, и лежания в постели до полудня явился бы к десяти часам утра в апартаменты прежнего фаворита, графа Алексея Разумовского, куда нередко заглядывает императрица, и у него было бы достаточно случаев, дабы устроить решение тех дел, кои до сих пор висят в воздухе».
Нетерпение посланника можно понять. Но поступи Бестужев так, как рекомендовал дипломат, и он бы больше никогда не увидел государыни у Разумовского, да и сам бы, возможно, туда не попал. Ведь Елизавета приходила к старому другу не за делами, а поболтать. Опытный царедворец Алексей Петрович спинным мозгом чувствовал, что не стоит совершать подобной бестактности. А потому предпочитал сетовать и разводить руками: «Сам великий канцлер жалуется на… постоянные проволочки. Подобная манера, сказал он мне, — продолжал Диккенс, — позорит их кредит в глазах и друзей, и врагов, но ему неизвестно против сего какого-либо средства».
25 марта, отвечая на понукания из Лондона, дипломат оправдывался: «Все как будто замерло, поелику кредит великого канцлера падает, а императрица все более и более отвращается от дел. Канцлер не видится с нею и не говорит конфиденциально. Все делается на бумаге: он адресует свои промемории молодому фавориту Ивану Шувалову, который подает их императрице, когда она расположена заняться делами». Впрочем, подобное настроение появлялось у Елизаветы крайне редко. Мешали то религиозные праздники, то хвори. «Не может же императрица всю жизнь простоять на коленях!» — возмущался Диккенс по поводу Великого поста, когда государыня воздерживалась от работы, как от скоромного. «Со времени моей последней депеши, — сообщал он 4 апреля, — молодой фаворит… был сильно болен… и пока он совершенно не поправится, нечего и думать о том, чтобы императрица вспомнила о делах»[471].
Австрийская сторона, в тот момент союзная англичанам, старалась помочь им с заключением конвенции, но наталкивалась на те же трудности. Посланник граф Николас Эстергази впал в меланхолию и 24 апреля жаловался, что «императрица привыкла бежать от дела, среди ее министров нелады и вечная вражда, нет страха и нет смертной казни»[472]. Как последняя могла пособить подписанию договора, неясно. Но подобные настроения охватывали многих иностранных дипломатов при русском дворе.
Ах, как понадобились бы сейчас услуги камер-фрау Анны Дмитриевны! Но госпожа Домашева потеряла расположение хозяйки. Документы к государыне носил на подпись Иван Шувалов, а передавала верная «братьям-разбойникам» камер-юнгфера Елизавета Ивановна Франц. При таком устройстве «царицыной кохмнаты» канцлер оказался без рук. Монархиня стала для него недосягаема.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.