Бедная Анна Дмитриевна

Бедная Анна Дмитриевна

Великая княгиня иронизировала, говоря, что «это был еще лишний знак внимания», проявленный ею по отношению к врагам. Она отлично знала, что с Шуваловыми шутки плохи. Е. В. Анисимов удачно назвал Петра и Александра Ивановичей «братьями-разбойниками». Удаление фаворита-соперника Бекетова, дуэль, чуть не стоившая Чернышеву головы, свидетельствовали о жестких методах борьбы. Впрочем, приемы Бестужева мало отличались от действий его врагов, так что все участники конфликта стоили друг друга.

Буквально на третий день после родов Екатерины произошло событие, способное если не напугать, то, во всяком случае, предостеречь неосторожного политического игрока. От императрицы пришли спросить, не осталась ли в комнате великой княгини голубая атласная мантилья, которую надевала государыня, когда заходила к невестке. В помещении роженицы было холодно. Мантилью нашли и отослали ее величеству. Но тем временем в поисках накидки одна из горничных Елизаветы — ее тезка и старинная подруга Елизавета Ивановна Франц — сунула руку под изголовье ложа государыни и нащупала там какой-то пучок волос.

Дочь Петра смертельно боялась колдовства. В ее царствование процессы над «придворными» ведунами не были редкостью. Справедливости ради скажем, что они шли и при великом преобразователе, и при Анне Иоанновне и заканчивались обычно гибелью обвиняемого. Дав обет не применять смертную казнь, Елизавета фактически смягчила ситуацию — ворожей больше не лишали жизни[448]. Однако это не отменяло ни суеверия государыни, ни ее страха порчи. Суды продолжали разбирать дела о сглазе и покушении на царское здоровье. «Здешняя страна похожа на такую, где властвует инквизиция… — замечал в донесении 1746 г. французский полномочный министр Луи Д’Альон, — она вот-вот погрузится в первобытное свое состояние, ибо духовное сословие не может в ней владычествовать без помощи невежества и суеверий».

Дипломат перегибал палку, показывая ситуацию такой, какой ее хотели видеть в Париже: «Эта страна не походит на другие: она движется назад и нечувствительно пребывает в изначальном хаосе… Не европейским нациям оплакивать это попятное движение России»[449]. При реформаторе Петре I колдунов жестоко пытали и казнили за попытки положить в кушанье «шпанских мух» или за «зелье кровавого цвета», которое вливали в царские следы[450]. При Елизавете — ссылали. А Екатерина II по рационалистическим соображениям отказалась от ведовских процессов и законодательно запретила пытку. Так что нравственный климат в России все-таки менялся, власть уходила от средневековых представлений, приближаясь к просвещенческим. Августейшая свекровь нашей героини стояла как бы на середине этого пути: от природы она была несклонна к жестокости, но подозрительна, легко пугалась «лягушачьих лапок» под кроватью, ниток на ковре и меловых кругов на паркете.

Императрица приказала перевернуть матрас и подушки. Там обнаружили «бумагу, в которой были волосы, намотанные на какие-то коренья». Столпившиеся вокруг камер-фрау хором заговорили о чародействе. Обвинили одну из горничных, тоже любимицу Елизаветы, Анну Дмитриевну Домашеву (Думашеву, во втором замужестве Воронову). «Господа Шуваловы не любили этой женщины, которая была им враждебна, и по своей силе, и по доверию императрицы, — вспоминала Екатерина, — которым она пользовалась с молодых лет, была очень способна сыграть с ними какую-нибудь шутку, которая сильно уменьшила бы их фавор. Так как Шуваловы имели сторонников, то последние усмотрели в этом преступление».

По приказу государыни Александр Шувалов арестовал Домашеву, ее второго мужа и двух сыновей. Попав в Тайную канцелярию, Анна Дмитриевна во всем повинилась. А вот ее супруг камердинер Матвей Иванович Воронов, тоже пользовавшийся прежде большим доверием царицы, не выдержал нажима, «спросил бритву, чтобы побриться, и перерезал себе горло». Арестантка с детьми еще долго находилась в заключении. «Она призналась, что, дабы продлить милость императрицы к ней, она употребила эти чары и что положила еще несколько крупинок четверговой соли в рюмку венгерского, которую подавала императрице. Это дело кончили тем, что сослали и женщину, и ее детей в Москву»[451]. А при дворе распустили слух, будто глубокие обмороки, случавшиеся у Елизаветы Петровны, — следствие колдовства Домашевой.

Крайне странная история. Признание — еще не доказательство вины. Наказание бывшей любимицы за порчу государева здоровья выглядит подозрительно мягким, ведь ее отправили в Первопрестольную, а не в Сибирь. Похоже, Шуваловы удовлетворились простым удалением враждебной им камер-фрау от Елизаветы. Возможно, Анна Дмитриевна оговорила себя, дабы избежать худшего. Что касается ее второго мужа, Матвея Воронова, то его самоубийство вызывает много вопросов. Сам ли он наложил на себя руки? С какой целью? Боясь суда или сохраняя чужие тайны?

Вторая любимица монархини — Елизавета Ивановна, нашедшая пучок волос с кореньями, — была креатурой Шуваловых. Само обнаружение свертка выглядит подстроенным, как и кудахтанье встревоженных комнатных женщин. Но кому служила Анна Дмитриевна? Трудно согласиться с мнением К. А. Писаренко о невозможности выявить покровителей Домашевой[452]. В Тайной канцелярии она показала, что к ней за помощью обращались Стрешневы, Румянцевы, Репнины, Мусины-Пушкины, Шереметевы, Демидовы. Их интересовала, конечно, не ворожба, а благополучное устройство служебных и хозяйственных дел, ведь доверенная горничная могла замолвить словечко императрице. В качестве подарков Анне Дмитриевне подносили кто золотую табакерку, кто бриллиантовые серьги. Даже купцы за решение тяжб в Сенате давали по сто и по пятисот рублей[453]. Надо полагать, расторопная камер-фрау умело пользовалась связями в чиновной среде, и ее влияние не ограничивалось, как тогда говорили, «комнатой» государыни.

Среди дарителей фигурировали Р. И. Воронцов и И. И. Шувалов. Но с представителями этой партии отношения горничной не сложились. Зато стоит обратить внимание на другого клиента — Сергей Салтыков, боясь немилости императрицы, сделал Анне Дмитриевне подношение, «чтоб на него не нападали». А Алексей Григорьевич Разумовский подарил ей перстень с драгоценными камнями. На допросе Анна Дмитриевна объясняла благоволение к себе императрицы ворожбой: у нее-де жила некая старушка Ивановна, которая всякий раз перед тем, как камер-фрау идти на службу, обводила ей вокруг лица заветным полотенцем. После чего Елизавета Петровна день ото дня благоволила к горничной все больше.

Дочь Домашевой стала камер-юнгферой, старший сын был выпущен из камер-пажей поручиком в Преображенский полк и вскоре женился на генеральской дочке. Второй сын заступил место брата в качестве пажа. Мужа пожаловали обер-камердинером в ранге полковника. Супруги Вороновы имели особняк в Петербурге на Морской улице, но с марта 1750 г. неотлучно жили в Зимнем дворце при государыне — это была большая честь. Им служили придворные камер-лакеи. А в августе 1754 г. Анне Дмитриевне разрешили принимать от купцов товары и вносить их в покои императрицы. Такое поручение возлагали только на самых близких к Елизавете лиц[454].

Как видим, добиваться милостей лично для себя у госпожи Домашевой необходимости не было. А рисковала она многим. Скорее в ее помощи нуждались другие — те, чей кредит в последнее время падал. Поэтому Салтыков и Разумовский совсем не случайно попали в число дарителей. Что касается Алексея Григорьевича, то он был удобной мишенью для удара. Далеко не все при дворе разделяли расположение великой княгини к бывшим казакам. Многие считали их выскочками и даже колдунами. О Разумовских говорили, будто они держат при себе «хохлов-чародеев», которые «присушили» сердце государыни и навели порчу на наследника Петра Федоровича[455]. Мать фаворита Наталью Дементьевну, в просторечье Розумиху, обвиняли в ворожбе для своих детей[456].

Попав в Тайную канцелярию, горничная Домашева сообщила и о заговоренной соли, и о какой-то травке, вмятой в воск и зашитой в ладанку, но от пучка волос с кореньями решительно отперлась. Она призналась даже в любовной связи с камер-лакеем Бочкиным (этим можно объяснить самоубийство мужа), однако твердо стояла на том, что не подкладывала свертка в изголовье императрицы.

Вырисовывается любопытная история. Похоже, горничная-соперница, по наущению своих заказчиков, подсунула коренья в бумажке, куда следует, и тут же подняла шум, обвинив Домашеву. Страх Елизаветы перед колдовством и общее убеждение в виновности Анны Дмитриевны довершили дело. Но, судя по сравнительной мягкости наказания, императрица не вполне поверила наговору. Вдова с детьми жила в Москве в собственном доме, выезжала на катания, принимала гостей. Правда, за ней был установлен надзор. 2 февраля 1755 г. именем государыни опальной горничной было запрещено продавать или закладывать прежде подаренные деревни, «ибо оные от Ея Императорского Величества пожалованы… на пропитание». Трогательная забота. Дети бывшей любимицы остались «в службе».

Таким образом, Елизавета Петровна подозревала оговор, но не воспротивилась случившемуся. Осталась сторонней наблюдательницей. Не винила прежнюю любимицу, но внутренне сделала выбор в пользу креатуры Шуваловых. Поведение в ее излюбленном стиле.

Исследователи часто недооценивают смысла подобных «маленьких» событий. Нов том-то и дело, что камер-фрау доверяли не только завивать волосы или вносить в комнату покупки. К. А. Писаренко из переписки кабинет-секретарей И. М. Морсочникова и И. А. Черкасова установил, что победительница в схватке комнатных женщин — Елизавета Ивановна Франц — передавала хозяйке на подпись документы, которые приносили ей чиновники[457].

Государыня все чаще болела, неделями не выходила из своих покоев, не принимала министров, даже фаворит Иван Шувалов бывал допущен к ней не всегда. Важные бумаги, прежде чем попасть на стол императрицы, проходили через руки доверенной камер-фрау. Получить нужную резолюцию или даже просто положить требуемый документ на глаза зачастую могла только Елизавета Ивановна. В ее воле оказывалось «протолкнуть» один проект и «задержать» другой. Недаром уже при Екатерине II, в 1765 г., во время обеденного разговора друг государыни А. С. Строганов назвал Елизавету Ивановну «настоящим министром иностранных дел того времени»[458].

Получив право принимать от купцов покупки и приносить их императрице, Домашева остановилась за один шаг до такого положения. Но ей не повезло. Восторжествовала соперница, вернее, Шуваловы. Теперь дела противоборствовавшей группировки шли со скрипом, а шуваловские катились как на смазанных полозьях.

К нашей героине все это имело непосредственное отношение. Подчиняясь логике развития событий, она вынуждена была принять союз с проигравшими. Шуваловы сделали ставку на ее мужа и всячески старались повредить Екатерине в глазах великого князя, вывести Петра из-под влияния жены. Их следовало остерегаться. Конечно, царевна — не горничная, но, вступая в противостояние, Екатерина прекрасно сознавала степень риска. Она уже многое потеряла. В первую очередь — Сергея.

У Бестужева был к неприятелям свой счет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.