Пошехонские портные

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пошехонские портные

Среди уроженцев Ярославской губернии, пользовавшихся в России репутацией щеголеватых ловкачей, пошехонцы устойчиво считались недотепами[128]. Уроженцы этого лесного северо-восточного уезда губернии и примыкавших к нему волостей соседних Рыбинского и Романово-Борисоглебского уездов в отличие от большинства отходников губернии не были активны в торговле или трактирном промысле. Их главным занятием в Петербурге стало портновское ремесло.

В 1901 г. в Петербург отправлялось 5334 из 8879 ярославских портных и 979 из 1339 портних[129]. 5019 из них (79,5 %) приходили в Петербург из тринадцати волостей губернии, в которых петербургские портные составляли более четверти всех отходников (табл. 5.2).

Помимо пошехонцев, много в Петербурге было портных из Псковской, Олонецкой и, особенно, Тверской губернии. Здесь этим промыслом в начале 1880-х годов занималось 3143 человека (1605 – в Калязинском, 455 – в Кашинском, 305 – в Вышневолоцком (особенно из Борзыкинской и Спасской волостей) и в Бараньегорской волости Новоторжского уезда[130].

В отличие от западноевропейских стран, в начале XX века готовая одежда не пользовалась в России заметным спросом. Первая фабрика конфекциона появилась в России только в 1882 г., а к 1914 г. таких фабрик в стране было всего 20 (из них 6 принадлежало военному ведомству). Между тем, в Германии в том же году было 254 такие фабрики[131]. Таким образом, подавляющее большинство петербуржцев всех состояний шило одежду у столичных портных.

Аристократически-гвардейский Петербург одевался у Ганри, Тедески, Калины, Бризака – в модных ателье Большой Морской и Невского проспекта. И владельцы, и большая часть закройщиков здесь являлись иностранцами. Перед сезоном они совершали поездки в Париж и Вену, где знакомились с последней европейской модой.

Таблица 5.2. Волости Ярославской губернии, где портновский отход в Петербург составлял более четверти всего отхода

1 – количество портных, отправляющихся в Петербург (оценка);

2 – процент портных, отходящих в Петербург среди всех отходников.

Единственным ярославцем, сумевшим войти в этот круг, был один из основателей Ярославского благотворительного общества, видный благотворитель, гласный Думы, коммерции советник П. Н. Фокин, выходец из деревни Александрово Варжской волости Ростовского уезда.

Отец Фокина, как и полагалось деятельному ростовцу, был огородником. Когда мальчику исполнилось два года, отец отправил его в Москву к дяде, хозяину каретной фабрики. В 12 лет (в 1858 г.) Фокин перебрался в Петербург, в мастерскую офицерских вещей Мельникова. В 1870 г. он купил эту мастерскую, а в 1881 г. и дом, в котором она находилась.

По словам биографа петербургских гласных, Фокин «уже тридцать лет снабжает русское воинство от поручика до генерал-лейтенанта включительно офицерскими вещами и аксессуарами»[132]. Его мастерская по изготовлению «офицерских вещей», с 1880-х годов располагавшаяся в собственном доме напротив цирка Чинизелли, считалась лучшей в городе. «Всего замечательнее были знаменитые фокинские фуражки, которые делались только на заказ и которые признавались в гвардейской кавалерии квинтэссенцией хорошего тона»[133].

В Петербурге П. А. Фокин не забывал свою родину – Ярославщину. В 1881 г. на его средства в Александрино было открыто земское училище, а в 1888 – курсы садоводства и плодоводства с интернатом[134].

Портные аристократических ателье составляли замкнутую касту и держались вместе. Их клубом был трактир «Зеленки» (Гороховая, 26/40 – нынешняя «Висла»), где обсуждались в основном профессиональные вопросы[135].

Петербуржцы среднего достатка шили платье у «квартирников» – портных, не имевших специальных ателье. По подсчету С. И. Груздева, квартирников в Петербурге в 1900 г. было 11 236; на них работало примерно 23 тысячи подмастерьев[136]. Самими дешевыми из квартирников были «рыночники», мастерские которых располагались вдоль Садовой улицы. Здесь в основном и работали пошехонцы. Бывший агент фирмы «Зингер», производившей швейные машинки, даже утверждал, что эта компания «в Америке себе небоскреб выстроила на ярославско-пошехонские деньги»[137].

Большинство портных начинали свою карьеру в Петербурге в детстве. Процент «мальчиков» в этом ремесленном цеху выше, чем в какой-либо другой профессионально-отходнической группе – 13,3 %. Подростков в обучение отдавали сами родители через родственников и односельчан-портных. Существовали и профессиональные «извозчики», получавшие по 10 рублей за каждого нового ученика с работодателя. За устройство посредникам полагалось угощение: «владелец дамской мастерской Ильин при поездках в деревню поил водкой крестьян и набирал мальчиков в ученье»[138]. Положение детей в портновском промысле считалось более тяжелым, чем в любом другом. Рабочий день в зависимости от времени года продолжался здесь от 10 до 15–17 часов.

Корреспондент профсоюзного органа писал об учениках: «Они валяются вместе с нами на верстаках, на грязных матрасах, а у других хозяев и на голых досках; посылают их в трактир утюги греть, в одной рубашке и в опорках зимой… Редкий мальчик, отживши 5 лет, не побывает по несколько раз в больнице»[139].

Один из хозяев, по словам того же журнала, «на пищу для шести мальчиков выдавал только 48 копеек в день. Они ходили в живопырню (в плохую столовую – Л. Л.), а затем стали покупать хлеб и масло и кушать дома. Узнав об этом, хозяин избил их. Спали ученики где попало: ни подстилки, ни одеял не было, покрывались нешитой материей»[140].

Мальчики часто втягивались в пьянство и карточную игру, их били хозяева и подмастерья. «Учение» продолжалось 4–5 лет, после чего подмастерья получали от мастера одежду, часы и 20–50 рублей, и впервые с начала ученичества отправлялись на побывку на родину.

Жизнь портного проходила в помещении мастерской, на портновском верстаке: сидя на нем по-турецки, он проводил свой рабочий день (15–16 часов, с тремя перерывами на чай и обед), на нем же и спал. Один из хозяев описывал типичную мастерскую так: «В длинной, гробообразной, нудно-тоскливой комнате нет мебели. На стенах сшитые и недошитые людские платья и около незатейливой, простой вешалки 2–3 обдерганных манекена… Спят на верстаках ученики, спят подмастерья»[141]. Единственной формой досуга работников было пьянство: «Хозяева привыкли видеть в нем просто неизбежное зло, с которым привыкли мириться, не считая его даже препятствием для поступления в мастерскую»[142].

В портновской работе было два особенно оживленных периода – зимний сезон, приходившийся на конец осени, когда шили платье на зиму и перед Пасхой (к весне и лету). Поэтому подавляющее большинство портных жило в городе с конца августа по июнь. Детние месяцы считались тихим временем, когда хозяева охотно давали отпуск или даже совсем распускали рабочих. Впрочем, многие пошехонцы предпочитали не тратиться на дорогу и перебивались этот глухой сезон в городе.

Заработок подмастерья на хозяйских харчах и жилье в хозяйской мастерской в среднем составлял 16 рублей в месяц, у мастера (закройщика) при тех же условиях – 24 рубля. Сезонность работы делала заработок крайне неравномерным. В страдную пору портной расплачивался с долгами, посылал деньги домой. В это время рабочие руки ценились на вес золота, и между хозяевами шла борьба за мастеров и подмастерьев. Хозяева устраивали «засидки» – угощение работников за счет мастерской перед началом сезона. Принявший участие в засидках как бы давал моральное обязательство остаться работать в мастерской.

Характерным примером пошехонца-портного был известный большевик И. А. Войнов, убитый во время подавления июльского мятежа 1917 г. Даже будучи нелегалом, он продавал нитки по мелочным лавкам Петербурга[143].

В отличие от сел, где преобладающим был торговый отход, портновские селения не отличались красотой и богатством: «Селения портных крайне непривлекательны. Редко увидишь избы, крытые тесом: преимущественно они покрываются соломой. Невзрачные на вид дома наводят тоску… можно встретить и курную черную избу».

В то же время по праздникам портные любили приодеться по-городскому. Парни носили «коротенькие сюртуки, пальто, белые манишки на ситцевых рубахах». Зимой были популярны шубы на разных мехах – от овчинного до лисьего и енотового. Молодые девушки щеголяли шляпками[144].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.