Северная Месопотамия и касситская Вавилония

Северная Месопотамия и касситская Вавилония

Северные области Месопотамии развивались несколько иначе, чем южные. Здесь были более ограниченные возможности для организации ирригационных систем, и крупные храмовые и государственные хозяйства, видимо, не сложились. Население гористых районов занималось скотоводством. Пользуясь благоприятным положением региона (в самом центре Передней Азии), жители городов принимали активное участие в международной посреднической торговле.

По своему социально-политическому развитию северные области Месопотамии значительно отставали от южных. Когда там уже складывались крупные деспотии, северомесопотамские города представляли собой самостоятельные мелкие государства, не имевшие даже настоящей царской власти. Например, в крупнейшем из этих городов – Ашшуре летосчисление велось не по годам правления царя, а по ежегодно избираемому чиновнику-магистрату.

Ашшур и другие города Северной Месопотамии и Северной Сирии создавали в восточных областях Малой Азии торговые поселения – фактории, и на рубеже III–II тысячелетий до н. э. целая сеть семитских колоний покрывала весь этот регион.

Помимо семитов в Северной Месопотамии издавна обитало хурритоязычное население, о котором мы хуже осведомлены в силу незначительного объема клинописных источников и трудностей в интерпретации самого языка. В середине II тысячелетия до н. э. хурритские области и города объединились в могущественное государство Митанни, проводившее экспансионистскую политику в Малой Азии и в верхнем течении Тигра. Однако международная ситуация не благоприятствовала митаннийским завоеваниям. Да и внутренняя структура этого государства, видимо, была непрочной из-за династийных усобиц и сепаратистских устремлений местной знати.

Государство Митанни, будучи не в силах оказать решительное противодействие фараонам-завоевателям XVIII династии, уступило последним Северную Сирию. Вслед за тем произошла консолидация городов Северной Месопотамии вокруг г. Ашшура. По названию этого города вся страна стала именоваться Ассирией. К последней трети II тысячелетия до н. э. Ассирия начала играть важную роль в международной политике.

Для изучения ассирийского общества середины II тысячелетия до н. э. большое значение имеют так называемые среднеассирийские законы – один из важных памятников клинописного права. Несомненно, эти законы составлялись под значительным влиянием юридических памятников Нижней Месопотамии, однако по качеству оформления судебника они значительно уступают более древним законам вавилонского царя Хаммурапи. Составители среднеассирийских законов пытались кодифицировать обычное право городской общины Ашшура. И правовые нормы, и отраженное в них общество менее развиты, нежели в городах Вавилонии.

Основная часть этих законов посвящена семье, порядки в которой отличались патриархальностью – суровой властью мужчины-домовладыки и приниженным положением женщины. В этом отношении семитоязычные скотоводы Ассирии не были похожи на жителей южных районов Двуречья, среди которых еще сохранялись обычаи шумеров с их почитанием женщины-матери. Другая особенность, бросающаяся в глаза при чтении ассирийских законов, – крайняя жестокость уголовного права, что присуще ранним законодательствам многих народов мира. Даже относительно небольшие проступки карались смертной казнью. Очевидно, власть должна была столь строго наказывать преступника для того, чтобы родственники потерпевшего не чувствовали себя обиженными и не прибегали к самосуду и кровной мести.

В самом начале XVI в. до н. э. Старовавилонский период в истории Нижней Месопотамии завершается набегом воинственных хеттских племен, пришедших из Малой Азии. Хетты не были заинтересованы в присоединении новых территорий, да они и не способны были бы их удержать. Однако Вавилонию они разорили с такой основательностью, что на несколько веков та перестала быть по-настоящему великой державой. Сразу же после ухода хеттов на вавилонском троне установилась новая династия – из племени касситов, правившая почти до самого конца II тысячелетия до н. э. Период XVI–XII вв. до н. э. именуется Касситским.

История касситской Вавилонии известна значительно хуже, чем история предшествовавшего ей Старовавилонского царства или пришедшей ей на смену Нововавилонской державы I тысячелетия до н. э. Источники по данному периоду – как письменные, так и археологические – относительно малочисленны. В документах уже упоминавшегося Амарнского архива имеются письма касситских царей Вавилона. Касситы тщетно пытаются отстоять свой великодержавный статус, но, несмотря на их протесты, Египет ведет непосредственную переписку с Ассирией, которую Вавилон считает зависимым от себя княжеством, а не самостоятельным государством. Внутри страны положение центральной власти также не было прочным. Бесконечные уступки земельных владений в вечное пользование сановникам с передачей им всех налоговых поступлений, очевидно, способствовали оскудению казны и вряд ли прибавляли престижа царю Вавилонии.

Культура конца II тысячелетия до н. э. весьма своеобразна. Постепенно уходит в прошлое э-дуба – клинописная школа, связанная с традициями храма и дворца. Писцов преимущественно учат дома, передавая и знания, и навыки, и саму профессию по наследству от отца к сыну. Тексты, изучавшиеся в старинной школе, были принципиально безличны и если приписывались неким авторам, то в качестве таковых фигурировали боги или мудрецы седой древности (а иногда и животные – мифические персонажи). Но в памятниках конца II – начала I тысячелетия до н. э. уже явственно чувствуется индивидуальное начало.

Индивидуализация ощущается и в религиозных представлениях эпохи. Главной формой культа прежде было общинное богослужение, при этом никого не интересовала вера того или иного человека. Как член коллектива, он обязан был строго соблюдать все положенные обряды, дабы не вызвать гнев богов и не навлечь беды на всех своих близких (семью, род, город). В Касситскую же эпоху получает распространение вера в личных богов и особую связь, возникающую между человеком и его сверхъестественным покровителем. Личное божество, некий ангел-хранитель, сопровождающий человека повсюду, все знает о нем, как его совесть. Чтобы избавиться от мук после какого-либо прегрешения, человек обращался к божеству с молитвой и покаянием. Покаянные тексты становятся одним из наиболее популярных жанров клинописной литературы.

Остро встают вопросы о неумолимой судьбе, о провидении, которое не дано постигнуть человеку, об отсутствии видимого соответствия между грехом и наказанием, благочестием и воздаянием. Все относительно в этом мире, и ни о чем нельзя сказать: вот истина!

Интереснейший памятник эпохи – клинописный текст, который исследователи назвали «Разговор господина и раба о смысле жизни». Он построен как обмен репликами между двумя персонажами, причем раб каждый раз приводит красноречивые аргументы в пользу мнения, высказанного господином. В ответ на слова: «Женщину я хочу любить» – раб произносит: «Да, господин мой, да. Кто любит женщину, забывает печали и скорби». После реплики противоположного содержания: «Женщину не хочу я любить» – раб столь же убедительно рисует все опасности и муки, которые приносит любовь: «Не люби, господин мой, не люби. Женщина – яма, западня, ловушка, женщина – острый нож, пронзающий горло мужчины». Господин заявляет о своем желании почитать богов и исполнять для них все установленные обряды. И раб кивает согласно: «Почитать богов – благо». Но господин утверждает обратное: «Не хочу я приносить жертвы богам», – и раб саркастически подтверждает: «Не приноси, господин мой, не приноси. Ведь совершением жертвоприношений ты не приучишь богов, будто собак, следовать твоим желаниям». Концовка этого произведения – неожиданная и сильная. Убедившись в том, что все в мире относительно и обо всем с равным правом можно сказать и «да» и «нет», господин восклицает: «Я хочу убить тебя, раб мой», – ожидая, оправдает ли раб и это желание. Но раб отвечает кратко: «Воистину, проживет ли мой господин три дня после меня?» Современные историки, склонные к вульгаризации, полагали, будто бы речь здесь идет об угрозе восстания рабов или раб предупреждает, что без него хозяина некому будет кормить. Но смысл этой концовки, конечно, в другом. Он значительно глубже: человек смертен, и хозяин мало чем отличается от раба. Раба можно, конечно, убить, но и хозяину не избежать неизбежного.

Именно в это время в Передней Азии (как и на всем Ближнем Востоке) складывается если не философия, то философствование. Появляется литература древневосточной мудрости – сборники притч, афоризмов, назидательных рассказов, в центре которых стоят проблемы личной морали, справедливости, жизни и смерти, страстей и страхов человеческих. «Книги премудрости» создаются на различных языках и легко переходят из одной культуры в другую. Арамейские и сирийские тексты подобного рода позднее окажут значительное воздействие на греческую (эллинистическую), а затем и на арабскую литературу. Истоки же самой арамейской (как и древнееврейской) традиции можно найти в тех строчках, которые 3 тысячи лет назад вавилонский писец выдавливал концом тростниковой палочки на мягкой глиняной табличке.

Так, в клинописном сочинении «О безвинном страдальце» проводится мысль, что воля богов непостижима. Праведник говорит: «А ведь я постоянно возносил молитвы, мне молитва – закон, жертва – привычка, песнопенья святые – мое наслажденье!» Он жалуется на судьбу: «На меня ж, бедняка, налетела буря, злая болезнь надо мною нависла… Растут невзгоды, а истины нету! Только начал я жить – как прошло мое время!» Общая идея произведения – «Кто же волю богов в небесах постигнет? Бога пути познает ли смертный?» – напоминает знаменитую библейскую «Книгу Иова».