Подготовка наступления на западе в 1918 г
Подготовка наступления на западе в 1918 г
На рубеже 1917–1918 гг. военная ситуация на суше накануне и после выхода из войны России сложилась для нас лучше, чем можно было предположить. Как в 1914 и 1915 гг., можно уже было подумать о том, чтобы решающим ударом сухопутных войск довести все-таки войну до победного конца. Соотношение сил было благоприятнее, чем когда-либо прежде.
В экономическом плане неограниченная подводная война не дала тех результатов, которых от нее ожидал начальник главного морского штаба и на которые я, исходя из оценок специалистов, надеялся. Из-за слишком позднего ее начала Антанта за два года сумела подготовиться к ней и принять действенные защитные меры. И хотя подводный флот не решил исхода войны, его достижения были очень весомы. Было бы неверно не признать существенной помощи, оказанной подводниками Западному фронту. Наша родина и германские военно-морские силы могут по праву гордиться героическими делами своих подводников.
В конце 1917 г. я еще в какой-то мере полагался на оптимистические прогнозы главного морского штаба, но у меня уже появились определенные сомнения, и при планировании я должен был считаться с возможностью прибытия американских войск на европейский континент до наступления весны 1918 г. Предугадать их количество было трудно; однако можно было с уверенностью предположить, что весной соотношение сил будет для нас все же лучше, чем летом и осенью 1918 г., если мы до тех пор не одержим победы.
В конце осени 1917 г. ОКХ предстояло ответить на вопросы исключительной важности. Стоит ли использовать благоприятную обстановку для нанесения весной 1918 г. решающего удара на Западе или же выгоднее ограничиться активной обороной и отдельными наступательными операциями местного значения, например в Италии или в Македонии?
Но ведь Четверной союз связывала вместе лишь надежда на победу германского оружия, а победить, только обороняясь, было невозможно.
Армия двуединой монархии серьезно ослабла, потеряв 1 миллион 800 тысяч человек военнопленными и не имея достаточного пополнения. Однако при весьма низкой боеспособности она была все-таки в состоянии что-то предпринять в Италии. Мы рассчитывали, что австро-венгерская армия еще могла нам пригодиться для решения некоторых ограниченных задач. Правда, внутри самой Австро-Венгрии сложилась трудная ситуация.
Болгария в ходе войны приобрела все территории, о которых мечтала в мирное время, и больше воевать не желала. Правительство Радославова потеряло в стране всякую опору, стали явственно ощущаться противоборствующие течения. Я считал, что Болгария будет нам верна, пока дела у нас идут хорошо. Но как только шансы на победу уменьшатся или даже нас постигнет крупная неудача, отношение изменится; ведь позднее все так и вышло. С какой стати поведение целого народа должно в чем-то отличаться от поведения отдельного человека?
Турция исправно выполняла свой союзнический долг, но уже совсем выбилась из сил. По своей ли вине или нет – не имело значения. Численность ее людского резерва резко сократилась, отчасти армия существовала лишь на бумаге.
Общая духовная атмосфера в Германии была, как видно, лучше, чем у наших союзников, но и она заметно ухудшилась, а вместе с ней снизилось и настроение. Однако, как вскоре оказалось, относительно уровня сохранившейся в народе энергии мои оценки были чересчур оптимистичными. Тем не менее я очень рассчитывал на положительное решение вопроса с людским пополнением.
Германские сухопутные войска победоносно завершили 1917 год. При этом стало очевидным, что удержать фронт на Западе, уповая только на оборонительные действия, в условиях применения Антантой колоссального количества технических средств, было невозможно.
Длительное пребывание в окопах в ожидании нападения противника тяжело отражалось на психическом самочувствии солдат. Они уже не демонстрировали прежней стойкости под ударами вражеской артиллерии, с содроганием думали о предстоящих оборонительных боях и тосковали по маневренной войне, в которой, сражаясь в Румынии, Восточной Галиции, Италии и у Камбре, продемонстрировали великолепную выучку и доказали свое превосходство над врагом. Насколько пассивная оборона подавляла солдат, настолько воодушевляла их молодецкая атака. Словом, наступление шло войску на пользу. Сидя в траншеях, солдаты несли большие потери от непрекращавшегося массированного артиллерийского огня. Войска на Западе жаждали наступления и ждали его после краха России как избавления. Я специально остановился здесь на отношении солдат к вопросам наступления и обороны, поскольку отсюда с неумолимой логикой следовал единственный вывод: только наступая, можно добиться победоносного окончания войны. Многие опытнейшие военачальники высказывались в том же духе. Разумеется, подобные настроения не оказывали влияния на мои решения: слишком сильным было у меня чувство личной ответственности.
Положение у нас и у наших союзников и настроение в войсках прямо-таки требовали наступления и скорейшей победы. Осуществить его следовало только на Западном фронте. Для этого нужны были мощные технические средства и крупные воинские формирования, командиры и солдаты которых обучены наступательным действиям. При наличии всего необходимого было можно и должно атаковать.
Я прекрасно понимал: предстоящее наступление на Западе будет одной из сложнейших военных операций в истории человечества – и этого не скрывал. И немецкому народу надо было напрячь все силы. Чем острее нехватка людей, тем выше должен быть боевой дух нации, тем интенсивнее обязано правительство оказывать поддержку военному руководству. ОКХ пришлось, как в свое время в сражении при Танненберге, собрать вместе все, без чего можно было бы обойтись на других театрах военных действий. Мы придерживались принципа: чем больше, тем лучше.
Полным ходом шла передислокация частей из Италии, Галиции и Буковины во Францию и Бельгию, нужно было принять окончательное решение относительно переброски воинских формирований с Восточного фронта и с Балканского полуострова. Но сначала требовалось определить нашу политику с Россией и Румынией и выяснить, как большевики, в свою очередь, относятся к Антанте и Четверному союзу.
Если в Брест-Литовске все пошло бы гладко, то можно было бы успеть до середины марта высвободить достаточно войск для успешного наступления на Западе. Любая задержка сверх этого срока была недопустима в виде ожидавшегося прибытия в Европу американских воинских контингентов. Поэтому можно легко себе представить, с каким напряжением мы взирали на предстоявшие переговоры о мире.
Переговоры в Брест-Литовске начались 22 декабря 1917 г. Уполномоченным от Германии был статс-секретарь фон Кюльман, ему подчинялся представитель Верховного командования генерал Гофман. Австро-Венгрия прислала графа Чернина. Другие государства Четверного союза тоже принимали участие.
Представители России обладали всеми нужными правами и полномочиями и сразу изложили свои предложения. 25 декабря граф Чернин от имени четырех союзников заявил о согласии с русскими условиями мира без насильственного присоединения оккупированных во время войны территорий и без взыскания контрибуций и военных издержек. К участию в переговорах на данной основе, кроме того, официально пригласили и страны Антанты, установив крайний срок для ответа – 4 января 1918 г. в 10.00.
Таким образом, переговоры пошли по нежелательному руслу. Вместо того чтобы сразу перейти к сути дела, на повестку дня был внесен целый ряд различных мнений, обсуждение которых заняло бы слишком много времени. И приглашение к державам Антанты тоже лишь затягивало переговоры. Не было ни единого шанса, что оно будет принято. Все это никак не соответствовало установкам, выработанным на совещании, проведенном 18 декабря в Кройцнахе под председательством его величества. Наше будущее на Востоке оказалось под большим вопросом. Не подумали и о необходимом военном обеспечении государственной границы.
Содержание выступлений большевистских представителей России свидетельствовало о том, что они и Антанта желали только затянуть переговоры, что большевики как-то связывали с Антантой свои мечты о мировой революции и стремились превратить встречи в Брест-Литовске в грандиозную пропагандистскую кампанию собственных идей. Это было тем опаснее для внутреннего положения Германии, поскольку только немногие замечали разложенческое влияние большевизма. Его не видело и недооценивало прежде всего большинство в рейхстаге. Эти депутаты усматривали в речах большевистских представителей России лишнее подтверждение собственных пацифистских взглядов и начало всеобщего братания. Я придерживался совершенно иных взглядов. Мне было предельно ясно: с поддержкой или без поддержки Антантой большевизм будет для нас всегда чрезвычайно опасным врагом, сдерживать которого нам будет стоить больших военных усилий и после заключения мира.
В конце декабря делегации, не решив ничего конкретного, разъехались по домам, чтобы, по истечении установленного Антанте срока, вновь собраться вместе в Бресте в начале января.
Мы с генерал-фельдмаршалом фон Гинденбургом в первых числах января отправились в Берлин, намереваясь встретиться со статс-секретарем фон Кюльманом и настоять на ускорении процесса переговоров. Я, кроме того, хотел также увидеться с генералом Гофманом, в тот момент тоже находившимся в Берлине.
2 января состоялось совещание у его величества. На нем я, сославшись на планировавшееся широкое наступление на Западе, указал на необходимость скорейшего достижения мира на Востоке; начать переброску войск мы могли только в том случае, если перспектива заключения мира станет вполне реальной. Учитывая военную обстановку, следовало, безусловно, пресекать всякую попытку затягивания переговоров, для этого у нас имелось достаточно сил и средств.
Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург передал его величеству датированный 7 января меморандум. В документе он подчеркнул собственную и мою ответственность за то, чтобы в результате мира немецкий народ настолько укрепился и получил такие надежные границы, что наши противники не скоро решились бы развязать с нами новую войну.
Его величество передал меморандум рейхсканцлеру для ответа по существу. В середине января мы встретились с графом фон Гертлингом. Рейхсканцлер прежде всего высказался против нашего мнения, будто мы также ответственны за условия заключения мира. Он особо подчеркнул, что вся ответственность лежит целиком и полностью на нем. Но мы вовсе не собирались в чем-то ограничить его компетенции. Речь шла исключительно о моральной ответственности, которую мы ощущали в глубине души и которую никто не мог с нас снять.
Граф фон Гертлинг явно пытался освободиться от мнимой опеки со стороны ОКХ. Меня очень удивила сама манера поведения рейхсканцлера. К сожалению, правительство никогда не заявляло громко и открыто, что страной руководит оно и только оно, а не генерал Людендорф.
Относительно государственно-правовой ответственности рейхсканцлера и моральной ответственности моей и генерал-фельдмаршала на самом деле не существовало никаких неясностей. Но чем резче обозначил рейхсканцлер разделительную линию, тем тяжелее становилось бремя ответственности лично для него.
Тем временем в Бресте вновь собрались делегации сторон. От Антанты, естественно, никто не прибыл. Многие ждали с определенным волнением приезда русских, и они явились во главе с Троцким. Темпы развала русской армии нарастали, она была полностью дезорганизована и жаждала мира. Военная обстановка благоприятствовала нам, нужно было только ясно и твердо добиваться согласия с нашими несложными требованиями.
В вопросе о праве наций на самоопределение мы продвинулись далеко навстречу друг другу. Отказавшись от точки зрения, согласно которой жители Курляндии и Литвы, по нашему мнению, уже использовали свое право на самоопределение, мы изъявили готовность вновь провести опрос населения, но настаивали лишь на осуществлении этого мероприятия еще во время пребывания на данных территориях наших войск. Троцкий же требовал сначала освободить эти области от нашего присутствия и только потом дать местным жителям возможность воспользоваться своим правом на самоопределение.
По всем статьям абсурдное требование: мы нуждались в этих территориях, чтобы выжить, и, кроме того, вовсе не собирались приносить их в жертву беспринципным большевикам. Если бы мы оттуда ушли, то вооруженные до зубов большевики уже давно бы властвовали в Германии. И в данном случае пеклись они вовсе не о законном использовании права наций на самоопределение, а об усилении своей власти. По их мнению, после нашего ухода эта территория отошла бы к ним.
Наши требования в военной сфере были настолько ничтожными, что и говорить-то о них не стоило бы. Всеобщая демобилизация шла полным ходом и без нашего вмешательства, вопрос о сдаче оружия и о передаче нам боевых кораблей мы не поднимали.
На Эстонию и Лифляндию мы не претендовали, хотя охотно бы освободили наших соплеменников и остальное население от большевиков.
С Троцким этот вопрос не обсуждался, несмотря на то что он в повестке переговоров значился и был весьма важным для защиты от экспансии большевизма. Заключению мира препятствовали не наши условия, а только революционные намерения большевиков, нерешительность наших уполномоченных, отношение к переговорам в Германии и в Австро-Венгрии, где не сумели распознать подлинную сущность русской революции. Как только генерал Гофман однажды энергично попытался ускорить переговоры и положить конец пропагандистской деятельности Троцкого, поднялась отчаянная шумиха во многих немецких, австро-венгерских и других газетах, вечно толковавших, подобно пропагандистам Антанты, о мире через взаимопонимание. И Троцкий был бы последним дураком, если в этих условиях пошел бы на какие-либо уступки; для этого он был слишком умен и энергичен. Его тон с каждым днем делался все более вызывающим и требовательным, хотя за ним не стояла никакая сила. Троцкий даже угрожал вместе с русской делегацией покинуть переговоры из-за, как он выразился, неискреннего поведения противной стороны и имел удовольствие услышать просьбы воздержаться от того, чего он и не собирался делать всерьез. Троцкий и Антанта радовались затягиванию переговоров. Причем глава русских посредников использовал для этого любой предлог: он, например, заявил о целесообразности перенести переговоры из Бреста в какой-нибудь нейтральный пункт. Свои большевистские идеи он сформулировал в пяти тезисах, с которыми обратился ко всему миру и особо к немецкому рабочему классу. Намерение большевиков нас революционизировать и таким способом одолеть Германию было очевидно каждому, кто не совсем ослеп.
Переговоры не двигались с места. Так, как они велись до сих пор, достигнуть можно было не мира, а лишь дальнейшего снижения нашей боеспособности. Я сидел в Кройцнахе будто на раскаленных углях и постоянно требовал от генерала Гофмана ускорить процесс переговоров. Он прекрасно понимал давившую на нас стратегическую необходимость, но в силу собственной официальной позиции в составе германской делегации был не состоянии проявлять чрезмерную настойчивость.
18 января Троцкий отбыл в Петербург, где большевики только что разогнали Учредительное собрание, наглядно продемонстрировав всему свету свое понимание народного волеизъявления. Но на наших граждан и это не возымело действия: они не хотели ничего видеть и ничему учиться.
Перед отъездом Троцкий пообещал отсутствовать всего шесть дней, но вернулся только 30 января. 23 января на совещании в Берлине генерал-фельдмаршал фон Гинденбург, по моей просьбе, твердо заявил, что нам в конце концов нужна на Востоке полная ясность. Пока ее не существует, там вынуждены оставаться дивизии, необходимые нам на Западе. Если, мол, русские и дальше станут затягивать переговоры, то их следует прекратить и возобновить враждебные действия.
Что должны были думать о нас и о нашей потребности в мире руководители стран Антанты, если мы позволяли Троцкому и никем не признанному большевистскому правительству так бесцеремонно обращаться с нами? Как же настоятельно Германия нуждалась в мире, если шла буквально на поводу у подобных людей и терпеливо сносила их откровенную агитацию против немцев и германских вооруженных сил! С какой стати вождям Антанты, тому же Клемансо или Ллойд Джорджу, стоило опасаться мира, видя, как мы позволяем безоружным русским анархистам обходиться с нами подобным образом? Всякая боязнь риска в отношениях с нами у них должна была исчезнуть. Можно было заранее предугадать, как все это должно было повлиять на готовность наших противников к миру.
И солдат в окопах не понимал, зачем ведутся эти бесконечные разговоры без видимой цели и ощутимых результатов. Разумеется, он хотел, чтобы достигнутое им ценой невыносимых страданий и с опасностью для жизни пошло бы ему на пользу. И речь ведь шла о первой попытке заключить мир, а потому результат переговоров с большим напряжением ожидали как на родине, так и на фронте. Мы просто обязаны были наконец-то предпринять решительные шаги. Только так можно было добиться предельной ясности и в наших рядах, и у противной стороны.
Между тем выяснилось, что Троцкий представлял вовсе не всю Россию, не говоря уже о Румынии. 12 января в Брест прибыла делегация Украины, занявшая противоположные большевикам позиции. Она, заручившись содействием генерала Гофмана, вступила с представителями Четверного союза в собственные переговоры.
30 января в Бресте возобновились переговоры с Троцким. Сложилась довольно забавная ситуация, влиявшая на переговорный процесс. К этому моменту даже дипломаты убедились, что всякие разговоры с Троцким ни к чему не ведут. Теперь уже статс-секретарь фон Кюльман и граф Чернин, по своей инициативе, прервали дальнейшее обсуждение темы и 4 февраля прибыли в Берлин.
Я также в первых числах февраля отправился в Берлин, где намеревался обсудить с ними возникшую ситуацию. На встрече Кюльман заверил меня, что через двадцать четыре часа после заключения мира с Украиной он прервет всякие контакты с Троцким. В разговоре со статс-секретарем подтвердилось мое общее впечатление, что большевистская Россия вовсе не стремится к миру, надеясь на Антанту и на революцию в Германии и уже не считая нас способными на решительные действия. Этим надеждам дала дополнительную пищу политическая забастовка, прошедшая в Берлине в конце 1917 г. вопреки воле авторитетных руководителей рабочего движения: настолько тесно часть немецкого рабочего класса сомкнулась с большевиками. Социалистические вожди и ведущие социалистические газеты, позднее активно выступавшие против большевизма, в тот момент не заметили этого очевидного факта. Тогда еще они боролись против общего врага – старой власти, сознательно или неосознанно подрывая сами основы нашего государства. Когда же они достигли своей цели и сами стали властью, то зажженный ими огонь превратился во всепоглощающее бушующее пламя.
Граф Чернин на той же встрече пояснил, что катастрофическое положение с продовольствием в Австрии вынуждает его идти на значительные уступки Украине. Без ее зерна двуединая монархия не сможет выжить. После окончания совещания в Берлине статс-секретарь фон Кюльман и граф Чернин вернулись в Брест.
Мир с Украиной подписали 9 февраля. Я попросил фон Кюльмана исполнить данное им 5 февраля обещание и прекратить контакты с Троцким, но он отказался. В тот же день русское правительство по радио призвало германские войска к неповиновению своему высшему руководству.
По просьбе генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга его величество кайзер приказал статс-секретарю фон Кюльману в ультимативной форме потребовать от Троцкого принятия наших условий и освобождения территории Балтии. Однако фон Кюльман полагал, что последнее требование с учетом настроений в Австро-Венгрии и в Германии высказывать нецелесообразно, и кайзер с ним согласился.
Статс-секретарь стал торопить Троцкого завершить переговоры. Троцкий, однако, категорически отказался брать на себя какие-либо обязательства, но заявил, что война окончена и отдан приказ о демобилизации армии.
Это, естественно, создало на Востоке весьма неопределенную ситуацию. Мы ни в коем случае не могли оставить ее в столь подвешенном состоянии. Она грозила бы нам новыми непредвиденными осложнениями именно в момент нашего решающего сражения на Западе. Военная обстановка требовала полной ясности.
13 февраля в Хомбурге состоялось совещание, имевшее решающее значение для последующих событий на Востоке. В нем приняли участие рейхсканцлер, вице-канцлер, статс-секретарь фон Кюльман, генерал-фельдмаршал фон Гинденбург, начальник главного морского штаба и я; иногда на нем присутствовал и кайзер. Позиция ОКХ сводилась к следующему.
В любой момент русский фронт может вновь укрепиться. Румыния тоже не заключит мира, пока Россия этого не сделает. В подобных условиях всякое наступление на Западе бесперспективно. А с этим была бы упущена возможность победой закончить войну, которую мы ведем со слабыми союзниками против превосходящих сил противника.
Чтобы предотвратить создание большевиками нового Восточного фронта, необходимо нанести русским войскам короткий мощный удар, который, помимо прочего, позволит захватить большое количество военного имущества. Дальнейшее течение военной операции на этом совещании не обсуждалось.
Большевизм на Украине следовало подавить. Оттуда уже поступили просьбы о помощи. Нужно было создать там полезные нам в военном отношении условия, позволявшие также получать в значительных объемах зерно и сырьевые материалы, жизненно необходимые Австрии. Для этого нужно было проникнуть глубоко в страну. У нас просто не было выбора. В лице Финляндии, одолеваемой большевиками и обратившейся к нам за помощью, мы тоже могли обрести надежного союзника в борьбе с большевистской Россией. Давление на Петербург усиливалось, нависла угроза и над дорогой, ведущей в Мурманск.
Наше положение в военной сфере и в снабжении продовольствием требовало денонсации соглашения о перемирии, ясности нашей политики и быстрых действий на Востоке. Я не очень-то желал вновь развертывать боевые порядки, но было бы преступлением безучастно наблюдать, как враг наращивает свои мускулы. Это было бы вопиющим нарушением первой заповеди всякой войны. Лишь действуя инициативно, мы могли быть уверенными, что получим долгожданный мир. И только к нему я стремился.
Именно эти мысли я высказал рейхсканцлеру и вице-канцлеру, указав на сложность задач, которые нам предстояло выполнить на Западе. Как я особо подчеркнул, от большевистских вождей вообще нельзя ожидать честного и справедливого мира, ведь они никогда не прекратят революционизировать, по крайней мере, Германию. Эту опасность нельзя недооценивать. Защититься от большевизма мы сможем только выдвинувшись далеко вперед за пределы наших государственных границ.
После первоначальных колебаний рейхсканцлер и вице-канцлер в конце концов приняли мои доводы и дали свое согласие на прекращение перемирия, принимая во внимание тяжелое положение с продовольствием. Статс-секретарь фон Кюльман был против, но в точности исполнил распоряжение рейхсканцлера. Его поведение не вызывало у меня доверия, которое я бы хотел испытывать к главе внешнеполитического ведомства. Его величество санкционировал прекращение перемирия.
После полудня 18 февраля и ранним утром 19 февраля на всем Восточном фронте возобновились боевые действия. Большевистское правительство сразу же поспешило заявить по радио о своей готовности заключить мир. Мы извлекли из пережитого в Бресте полезный урок и уже выдвинули совсем другие условия. С учетом мнений союзников и ОКХ и в соответствии с международно признанным правом наций на самоопределение германское правительство потребовало признания государственной независимости для Финляндии и Украины, отказа от Курляндии, Литвы и Польши, а также отделения Батума и Карса. Вопрос о судьбе Лифляндии и Эстонии остался нерешенным: нужно было эти территории сначала занять.
Сухопутные войска Великороссии следовало распустить, военно-морской флот поставить на якорь. Россия должна была также прекратить всякую пропаганду в Германии. Вопросы экономического характера и обмена военнопленными предстояло утрясти в ходе дополнительных переговоров. Продвижение германских войск в глубь страны должно было продолжаться до окончательного официального принятия указанных выше условий. Троцкий выразил готовность немедленно прислать в Брест новых уполномоченных. Лично он не приехал, вероятно, потому, что исчезла возможность для пропагандистских трюков.
Русская делегация прибыла в Брест 28 февраля. Никакие переговоры уже не велись. Как заявили русские уполномоченные, их задача – подписать мирное соглашение. Они держали себя с достоинством, несмотря на постигшую их, по собственной вине, беду. Церемония подписания состоялась 3 марта в 17.30, наступил мир, и боевые действия на русском фронте прекратились.
Условия Брестского мира касались только правительства большевиков, но состояние войны с ними на этом окончиться не могло из-за их революционной пропаганды. Я вовсе не стремился уничтожить Россию или серьезно подорвать основы ее существования. Условия не предполагали вмешательства во внутриполитическую и хозяйственную жизнь страны и не содержали ничего такого, что бы умаляло честь и достоинство независимого государства и порабощало его население. Достаточно сравнить мир, полученный тогда Россией, с тем, какой нам пришлось вынести, хотя мы никогда не отвергали предложения о мире, чтобы прекратить всякие разговоры о Брестском насильственном мире. И тем не менее определенная часть немецкого народа до сих пор охотно повторяет эту расхожую выдумку вражеской пропаганды.
Подавляющее большинство депутатов рейхстага одобрило условия Брестского мира и признало, что договор не ущемляет права наций на самоопределение. Значительная часть депутатов-социалистов воздержалась от голосования, а независимые социал-демократы проголосовали против.
Наступавшие германские части – преимущественно ополченческие – неожиданно быстро вышли к Нарве, Полоцку, Орше и Могилеву. Русские не оказывали сопротивления. Было захвачено невероятное количество военного имущества. Местное население приветствовало освобождение от большевиков. Управление оккупированной территорией возложили на главнокомандующего германскими войсками на Востоке. На границе с Россией создали пограничный заслон, чтобы без помех использовать хозяйственный потенциал вновь занятых областей, в чем ощущалась настоятельная нужда, и воспрепятствовать проникновению большевистской пропаганды в эти районы и далее в Германию.
Продвижение по Украине тоже шло быстрыми темпами. Нашей главной целью был Киев, который мы заняли 1 марта, австро-венгерские войска маршировали в направлении Одессы. Воинские части двигались вдоль железных и шоссейных дорог, время от времени случались дуэли между бронепоездами, приходилось малыми силами преодолевать огромные пространства. Отряды большевиков защищались слабо, чехословацкие подразделения, сформированные русскими из военнопленных, сражались лучше. С ними дело порой доходило до ожесточенных схваток. Переходы и бои длились вплоть до мая включительно.
Переговоры о мире с Румынией протекали так же трудно, как и с большевистской Россией.
Собственно говоря, мы могли, исходя из нашей общей военной обстановки, заключить такой же насильственный мир, какой нам навязала Антанта. Однако подобную цель мы перед собой не ставили. Германии приходилось, выдвигая условия, считаться с тем, что она все еще находится в состоянии войны с Антантой.
С точки зрения будущего Германии нам было одинаково невыгодны как передача Добруджи Болгарии, на чем настаивала болгарская делегация, так и аннексия Венгрией части румынской территории. Лишь некоторые изменения пограничной линии для улучшения обороноспособности Венгрии я считал вполне правомерными. Определенные сомнения вызывали у нас предложения относительно присоединения Бессарабии к Румынии и сохранения ее армии. Чтобы исключить со стороны Румынии любые сюрпризы, мы потребовали от короля и его семейства покинуть страну и оставаться вне ее до заключения всеобщего мира.
Австро-Венгрия, однако, опасалась усиления в Румынии политического и экономического влияния Германии. Граф Чернин всячески этому противился и даже подставил нам ножку: он без нашего ведома и за нашей спиной отправил бывшего военного атташе в Яссы к румынскому королю с заверением обеспечить Румынии почетный мир.
Эти и подобные действия привели к тому, что в переговорах с Румынией были приняты половинчатые и неопределенные решения, наложившие впоследствии свой отпечаток на окончательный мирный договор.
Сначала возглавить переговоры поручили генерал-фельдмаршалу фон Макензену, который, однако, скоро почувствовал себя стесненным со всех сторон австро-венгерскими посредниками. 24 февраля руководство перешло к дипломатам. Главную роль все явственнее стал играть граф Чернин. Поведение статс-секретаря фон Кюльмана на этих переговорах нисколько не соответствовало нашему статусу, нашим заслугам в разгроме Румынии и нашей военной мощи. Я часто напоминал рейхсканцлеру о необходимости ускорить переговорный процесс и ожидал, что моя настойчивость и чрезвычайно выгодная позиция – мы могли атаковать Румынию со всех сторон – вдохновят наших представителей на более энергичные действия. Между тем имперское правительство полагало удовлетворить мои просьбы, идя на уступки. Именно этот факт прекрасно иллюстрирует принципиальное различие в моем и правительства подходе к проблеме.
9 марта было подписано предварительное соглашение о мире, его статьи вошли в окончательный мирный договор, заключенный в Бухаресте. Согласно условиям договора Южная Добруджа передавалась Болгарии, а над Северной Добруджей устанавливалось совместное управление государств Четверного союза. Требование Турции вернуть ей районы у Адрианополя и у реки Марицы, занятые Болгарией осенью 1914 г., удовлетворено не было. Венгрия получила, с одобрения графа Чернина и вопреки нашим возражениям, значительные куски румынской территории. Было санкционировано присоединение Бессарабии к Румынии.
Румыния по условиям мирного договора обязывалась существенно сократить свои вооруженные силы, передать часть военного имущества на хранение союзникам и выслать из страны французскую военную миссию.
Экономические статьи мирного договора не отвечали в полной мере моим пожеланиям. Для Румынии же они были довольно тяжелыми. Нерешенными остались вопросы, касавшиеся королевской семьи и дипломатических представительств Антанты, находившихся в Яссах.
Я неохотно вспоминаю эти переговоры в Бухаресте. Наконец-то 7 мая мирный договор был подписан, однако ратифицирован он не был: отпадение Болгарии сразу изменило положение Румынии и наглядно показало нам призрачность подобного мира в условиях мировой войны.
Но и этот куцый мир был назван в Германии насильственным: настолько глубоко проникла в сознание немецкого народа вражеская пропаганда и так мало сделало правительство, чтобы ее нейтрализовать.
Брест-Литовский мирный договор, заключенный 3 марта, а также предварительное соглашение о мире, подписанное в Бустее 5 марта, существенно разрядили обстановку на Восточном фронте. Это позволило перебросить на Запад более 40 дивизий. Правда, на Востоке тем не менее оставалось слишком много войск. Если можно так выразиться, мы получили мир, вооруженный до зубов. Слишком много сохранялось там опасностей. По мере упрочения положения ОКХ продолжало забирать весной и летом с Востока дополнительные части. Однако для решения неотложных военных и экономических задач на необъятных восточных просторах требовалось немалое количество войск.
Для подготовки армии к наступлению, требовавшему значительных усилий, был максимально использован зимний период 1917–1918 гг. По образцу наставления «Оборонительное сражение» разработали инструкцию «Наступление в позиционной войне». Предстояло воскресить в памяти солдат основные принципы наступательного боя, хорошо зарекомендовавшие себя в прошлых сражениях, и дополнить их новым опытом. Нужно было, не уменьшая силы атакующего удара, свести до минимума потери личного состава. Следовало перестроить солдатское мышление с войны позиционной на войну маневренную.
Были приняты все меры для оснащения воинских частей самыми лучшими военными материалами и техникой и для подготовки солдат уже не к оборонительным, как в прошлом году, а к наступательным сражениям в условиях маневренной войны.
До конца марта в сухопутных войсках продолжалась кипучая деятельность. Обучались новобранцы, практиковалось взаимодействие смешанных боевых соединений, проводились регулярные тренировки на стрельбищах. Как и в мирное время, придавалось большое значение индивидуальной подготовке солдат и укреплению воинской дисциплины, которая по-прежнему являлась основой всякой армии, главной предпосылкой успеха в бою; и по мере усиления негативного влияния событий в Германии на настроение в войсках значение воинской дисциплины неуклонно возрастало. Были организованы специальные курсы для штабных работников и высшего командного состава, а также для руководителей более низкого командного звена вплоть до командиров отделений, чьи умелые действия нередко способствовали удачной атаке.
Я снова часто выезжал на фронт, обменивался мнениями с командующими армиями, присутствовал на различных практических занятиях и беседовал со многими бывалыми фронтовиками. Ко мне поступало множество самых разнообразных мнений и предложений по чрезвычайно широкому спектру вопросов и проблем. Многочисленные разговоры о «подвижном заградительном огне» и «предполье» и сейчас звучат в моих ушах. В конце концов, ведь именно на мне лежала обязанность принимать важные решения.
В течение января и феврале были сняты с передовых позиций дивизии, которым предстояло участвовать в наступлении, частично их заменили воинские части, прибывшие с других театров военных действий. С этого момента отведенные в тыл соединения все свое время посвящали только обучению и переоснащению. Постепенно мы мобилизовали для предстоящего наступления все, что только было возможно, подтягивались и воинские части, снятые с Восточного фронта.
Мы надеялись, что с собранными отовсюду силами сможем организовать наступление на участке фронта шириной 50 километров. Намечалось задействовать на один километр фронта прорыва от 20 до 30 артиллерийских батарей, не считая минометов. На всем Западном фронте мы имели на 25–30 дивизий больше, чем у противника. Соотношение сил было явно в нашу пользу, что повышало шансы на успех. Мы намечали использовать для наступления 50–60 дивизий.
Обратилось ОКХ за поддержкой и к Австро-Венгрии, приславшей артиллерийские орудия, но, к сожалению, с таким скудным запасом снарядов, что оказать действенную помощь они были не в состоянии. Выделить же пехотные части двуединая монархия не смогла. От Турции и Болгарии мы не получили ровным счетом ничего.
Техникой мы были обеспечены довольно прилично. А вот положение с пополнением живой силой продолжало оставаться довольно плачевным, наши повторные запросы не дали результатов.
А между тем ситуация с пополнением могла бы быть более благоприятной, если бы не высокая степень дезертирства. Количество дезертиров в нейтральных государствах, например в Голландии, исчислялось десятками тысяч. Еще больше их открыто отсиживалось в самой Германии; к ним терпимо относились сограждане и их не преследовали власти. Это из-за них да еще из-за окопных симулянтов, которых насчитывалось многие тысячи, боевые подразделения и в первую очередь пехотные части были хронически недоукомплектованы. Не будь тех и других, тогда бы вопрос с пополнением не стоял так остро. Эта проблема решалась бы проще при наличии у населения Германии воли к войне до победного конца, но именно ее-то и недоставало.
В марте 1918 г. трудности с пополнением все еще не были устранены, хотя удалось заполучить несколько сотен тысяч человек. Во многом они представляли собой довольно неопределенный фактор.
Готовясь перейти от обороны к наступлению, войска сумели преодолеть в своем сознании тяжелые впечатления от прошлогодних боев. Боевой дух тоже заметно окреп, и все же в марте 1918 г. было видно, что подпольная подрывная работа местами прогрессировала. С прибытием на сборно-учебные пункты новобранцев 1899 г. рождения начались жалобы на их качество и моральное состояние. Особенно бросалось в глаза, какими большими деньгами располагали эти юные рекруты. Данное обстоятельство невольно вызывало у более старших, давно воюющих солдат чувство крайнего недовольства и ожесточения.
Никто не заботился о воспитании боевого духа у населения Германии. Родина утратила способность закалять солдатские нервы, она уже разъедала их мозг.
Правительство опять не видело зловещих знамений времени, как не заметило осенью 1917 г. назревавшей смуты на кораблях военно-морского флота. Речь шла, по сути, о том, чтобы энергичными мерами сохранить в Германии законность и порядок. Иначе существовала опасность, что попытки государственного переворота причинят нам непоправимый вред. Эту позицию ОКХ германское правительство прекрасно знало. В тот период Германия быстрыми темпами приближалась к революции. В Рейнекендорфе, как мне только теперь стало известно, уже тогда был образован первый в Германии Совет рабочих и солдатских депутатов. Фактически произошло дальнейшее ослабление наших сил в борьбе не на жизнь, а на смерть. Но в то время я не считал, что все это решающим образом повлияет на наши военные планы. Еще не была поколеблена моя глубокая вера в немецкий народ.
И командиры, и солдаты на фронте разделяли мнение ОКХ, что в предстоящих боях они выполнят поставленные перед ними задачи. Сумеем ли мы прорвать оборону противника на всю оперативную глубину или же дело ограничится лишь некоторым его потеснением – этого сказать заранее не мог никто. На войне всегда присутствует фактор неопределенности.
Я доложил кайзеру, что войска сосредоточены и готовы приступить к выполнению «своей величайшей исторической миссии».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.