Глава 2 Святая земля

Глава 2

Святая земля

Под палящим зноем лета 1099 года тысячи обожженных солнцем христианских солдат прошли всю Европу, переправились в Азию и стеклись к Иерусалиму. Проливая слезы радости, распевая молитвы и усматривая видения в небесах, они, пригибаясь под дождем ядер из мусульманских катапульт, подвели деревянные осадные башни к высоким белым стенам святого города. Разрушив укрепления, они прорубали себе дорогу по отмеченным шрамами времени улицам, пока, казалось, не закровоточили сами камни. Едва покончив с резней, пошатываясь под грузом награбленного, они собрались в церкви Гроба Господня и молились у гробницы Христа. Через 461 год после того, как стал мусульманским, Иерусалим снова был в руках христиан.

Всплеск европейского религиозного рвения, давший начало Первому крестовому походу, зародился четырьмя годами ранее, в лесистых горах Центральной Франции. Там холодным ноябрьским утром 13 архиепископов, 90 аббатов, 225 епископов и бряцающая оружием процессия сеньоров и рыцарей собрались послушать торжественное воззвание папы римского. В церковь все не поместились, и собравшиеся перебрались на соседнее поле, чтобы услышать громкий призыв к оружию, который обрушит на Восток столетия священной войны.

Папа Урбан II [58], в миру Одо Шатильонский, происходил из рыцарской семьи в Шампаньи. На великий замысел его вдохновила иберийская Реконкиста, а действовать подтолкнула настоятельная просьба из Константинополя.

Шесть столетий спустя после падения Рима Константинополь все еще считал Западную Европу имперской провинцией под временной оккупацией варваров и наотрез отказывался признать папу римского верховным главой христианства. Каких-то сорок лет назад легаты папы все еще обивали пороги под головокружительным куполом кафедрального собора Константинополя Святой Софии и в приступе раздражения отлучили от церкви патриарха [59], что раз и навсегда разделило восточное православие и римско-католическую церковь. Просить помощи у Рима было мучительно, но у Константинополя не оставалось иного выбора.

С его площадями и улицами, украшенными греческими и римскими скульптурами, с его ипподромом, обрамленным позолоченными статуями всадников, и рядами, способными вместить сотню тысяч человек, с церквями, сияющими золотом мозаик, и мастерскими, заполненными утонченными иконами и шелками, Константинополь знал только одного соперника за титул самого великолепного метрополиса известного мира. Этот соперник был построен Аббасидами, арабским кланом, изгнавшим халифов династии Омейядов [60] с их престола в Дамаске и нанесшим завершающий удар, пригласив восемьдесят свергнутых кузенов на пир: после обеда принцев зарезали, затем столы накрыли вновь и новые правители пировали под стоны умирающих. В VIII веке Аббасиды бросили враждебный Дамаск ради места на реке Тигр, там, где она ближе всего подходит к Евфрату, и в двадцати милях от громоздящихся руин древней персидской столицы Ктесифона. Новая столица была оптимистично наречена Мадина-аc-Салам, или «Город мира», и позднее была переименована в Багдад, или «Божий дар».

Как наследник столетий культурного великолепия и место пересечения потоков знаний, текущих из конца в конец исламской империи, Багдад быстро стал интеллектуальным центром всего мира. Ученые самых разных национальностей собирались в его Доме Мудрости переводить огромное собрание греческих, персидских, сирийских и индийских текстов по науке, философии и медицине на арабский язык, а исламские теологи опробовали Коран на Аристотеле. Математики завезли из Индии и усовершенствовали десятичную позиционную систему счисления и раскрыли секреты алгебры и алгоритмов. У взятых в плен китайцев здешние ученые вызнали секрет изготовления бумаги, и межбиблиотечный обмен распространял все растущий свод знаний. Инженеры и агрономы усовершенствовали водяное колесо, улучшили ирригацию и собирали урожаи новых культур; географы наносили на карты сушу, астрономы – звездное небо. Эхо багдадского ренессанса учености волнами расходилось по всему миру, – но и тогда он уже загнивал изнутри.

Халифы династии Аббасидов построили Багдад как абсолютно круглый город, и в его сердце находился монументальный дворцовый комплекс, Золотые Врата. По мере того как их образ жизни становился все более царским, Золотые Врата стал дворцом удовольствий, вина, женщин, песен и поразительных пиров; в мире, описанном в сказках «Тысяча и одна ночь», придворные целовали землю, приближаясь к халифу, за которым повсюду следовал палач и который сбегал от общественных обязанностей в огромный гарем, полнившийся звуком мягких шагов собранных со всего света наложниц и капризных, остроумных певиц. В 917 году посольство из Константинополя принимал военный эскорт всадников на лошадях с золотыми и серебряными седлами, слонов в попонах из парчи и атласа, сотни львов и двух тысяч черных и белых евнухов. Слуги разносили вино со льдом и фруктовые соки. Дворец был увешан 38 тысячами занавесей из золотой парчи и устлан 22 тысячами ковров, а в выложенном оловом озере плавали четыре золотых с серебром корабля. Из другого пруда росло искусственное дерево, с которого свисали плоды из драгоценных камней, а на золотых и серебряных ветвях сидели золотые и серебряные птицы; по приказу халифа дерево начинало раскачиваться, металлические листья шелестели, а металлические птицы чирикали [61]. Все это плохо сочеталось с идеалами равенства мединской уммы, и по мере того как росло возмущение, халифы решили обезопасить себя, создав личную армию гулямов, турецких рабов, захваченных в стычках с дикими племенами, кочевавшими в степях Центральной Азии. Новая армия решила проблему, но лишь на короткий срок. Турки обратились в ислам, переняли местную культуру и совершили серию военных переворотов: за девять лет по меньшей мере четыре из пяти халифов были убиты. Когда возмущенные багдадцы восстали, турки дотла сожгли целые районы города. Центр Багдада не смог устоять, как не устоял и центр широко раскинувшейся исламской империи. На западе секта шиитов [62] завладела контролем над Тунисом и Египтом; их правящая династия, называвшая себя Фатимидами, поскольку претендовала на происхождение от дочери Мухаммеда Фатимы, распространила свое владычество на Сирию, Палестину и большую часть самой Аравии и на протяжении двух столетий правила как соперничавший халифат со столицей в Каире. На востоке на время ожила Персидская держава [63], пока экспансия Китая на запад не вытолкнула тюркские племена в Иран, где они создали собственные независимые царства и лишь на словах подчинялись халифам. В 1055 году тюркское племя сельджуков, получившее название от имени своего первого вождя Сельджука, наконец захватило Багдад, посадило там своего вождя султаном, которому принадлежала вся полнота светской власти, оставив халифам лишь отправление религиозных ритуалов.

За всеми этими потрясениями Византийская империя наблюдала удовлетворенно. Она вернула себе кое-что из давно утраченных земель, и ее армии почти достигли врат Иерусалима. Однако падение Багдада обернулось для его соперницы далеко не триумфом. Вскоре сельджуки хлынули через восточные границы Византии, за два десятилетия они разгромили ее армии [64] и в десять раз сократили ее территорию. Теперь их силы стягивались к самому Константинополю, и сокровищница античности как будто оказалась на грани уничтожения.

Скандальные слухи [65], что будто бы турки заставляют христианских мальчиков мочиться в крестильные купели и насилуют духовных лиц, монахов и даже епископов, бередили Европу годами, но для тех, кто их пропустил, папа Урбан все разложил по полочкам. «Турки, – зловеще проповедовал он с импровизированной кафедры, – до основания разрушили одни храмы Господни, а другие приспособили к отправлению собственного культа. Они оскверняют алтари нечистотами и испражнениями. Они подвергают христиан обрезанию и кровью от обрезания обмазывают алтари или сливают ее в крестильные купели. Им нравится убивать, вспарывая животы жертвам, вытаскивая конец внутренностей и привязывая их к столбу. После они кнутами гонят свои жертвы вокруг столба, пока внутренности у них не вывалятся и они не упадут замертво. Других они привязывают к столбам и пускают в них стрелы; еще других они хватают и вытягивают за шею и проверяют, смогут ли отсечь им голову одним ударом меча. И что мне сказать об ужасном насилии над женщинами?» [66]

Такого перечисления ужасов хватило бы, чтобы у христиан вскипела кровь. Но Урбан на этом не остановился. Уговорить католических рыцарей отправиться на помощь православному Константинополю и его известному своими интригами императору было непросто, и папа направил крестовый поход в иное русло – на Иерусалим [67].

В эпоху, когда мужчины и женщины ревностно совершали паломничества, чтобы прикоснуться к божественной благодати, исходящей от реликвий малоизвестных святых, город, где Иисус проповедовал, умер и воскрес, был святым граалем всех кающихся. Столетиями мусульманские правители Иерусалима довольствовались взиманием с христиан платы за разрешение помолиться в святых местах, но новые власти исламского мира порвали со старой традицией. В 1009 году некий египетский правитель [68] возмутился, что повсюду расхаживает множество христианских паломников, и приказал снести до основания храм Гроба Господня. Храм восстановили после выплаты огромной дани, но вскоре после этого у врат Иерусалима объявились турки и с новым пылом взялись преследовать паломников. Как плененная девственница, папа Урбан играл на душевных струнах рыцарей: Иерусалим, дескать, молит об освобождении и «не перестает взывать к вам о помощи» [69].

То, как обращались с христианами в святом городе, было дьявольски унизительным, но в реальности Урбану так же отчаянно нужно было убрать европейских рыцарей с Запада, как и отправить их на Восток. Когда закончились наконец темные века, обширному классу хорошо обученных и дорого вооруженных воинов оказалось нечем заняться, разве только нападать друг на друга, терроризировать беззащитное население или – к возмущению Рима – совершать набеги на церковную собственность. «От того, – корил собравшихся рыцарей папа, – вы убиваете друг друга, от того ведете войну и от того часто погибаете от взаимных ран. Пусть отныне ненависть уйдет промеж вами, пусть ваши ссоры окончатся, пусть прекратятся войны и пусть утихнут все разногласия и споры. Ступите на путь, ведущий ко Гробу Господню; отберите эту землю у нечестивого народа и покорите ее себе… ради отпущения грехов ваших, в уверенности славы вечной в царстве небесном» [70]. Далее он объявлял, что сам Христос приказывает им истребить мерзостных турок в его земле.

– Deus lo volt! Этого хочет Бог! – вскричали рыцари.

При всей зажигательной риторике Урбана идея войны во имя Христово была не нова. Беспрецедентным было сочетание военного похода с пожизненным паломничеством. Перспектива была такой манящей, что тысячи бедных мужчин, женщин и детей стекались к подстрекателям-проповедникам вроде Петра Пустынника, имевшего, как повсеместно полагалось, послание с самих небес, в котором Господь приказывал его людям напасть на турок. Вооруженные лишь верой в то, что Господь рассеет неверных у них на пути, поход нищих отправился на Восток еще до того, как начали собираться европейские войска. По пути многие паломники практиковали резню в богатых иудейских общинах, пока не добрались до Константинополя, где пришедший в ужас император спешно отослал их прочь из города, и они приняли ужасный конец от рук турок.

Когда в следующем году начался настоящий крестовый поход, страшные тяготы пути превратили гордых воинов в оголодавших зверей, отрезавших гниющие ягодицы зарубленных мусульман и зажаривавших их на костре, а после вгрызавшихся в еще полусырое мясо. Однако сама атака на Иерусалим гарантировала возмещение. Память о том дне резни лета 1099 года не умрет никогда: ни в мусульманском мире, авторы которого стенали, что погибли сотни тысяч человек, ни среди христиан, которые с мрачным упоением писали домой о «чудесных делах» [71], сотворенных во имя Господа. По сообщениям очевидцев, горы голов, рук и ног загромождали улицы. Убегающих женщин насаживали на мечи. Видели, как рыцари «за ноги хватали младенцев с коленей матерей или из колыбелей и разбивали их о стены и ломали им шеи» [72] или вскрывали животы умершим, чтобы достать золотые монеты, которые те «протолкнули себе в мерзкие горла, пока были живы» [73]. В мечети аль-Акса [74], почитаемой мусульманами как храм, куда ночью прискакал на крылатом скакуне Мухаммед перед тем, как вскарабкался с расположенной неподалеку скалы [75] на небеса, резня была такова, что очевидцы спорили, были ли крестоносцы в крови по щиколотку, по колено или по поводья лошадей [76]. Вонь витала в воздухе еще месяцами, даже после того, как тысячи гниющих тел были сложены – силами уцелевших мусульман – под стенами города «кучами размером с дома» [77] и сожжены на медленно горевших кострах, дым которых застилал небо и с которых потом собрали еще больше проглоченного золота. Размах резни только раздул веру крестоносцев в то, что благословение сияет на них с небес; один восторженный монах заявил, что завоевание Иерусалима было величайшим событием в истории со времен Распятия, предвестником прихода Антихриста и наступления Последних дней [78].

Иерусалим стал столицей христианского королевства, и длинная череда французских королей, большинство из которых звались Балдуинами, была коронована в храме Гроба Господня. К северу от Иерусалима вдоль восточного побережья Средиземноморья протянулись еще три государства крестоносцев: Эдесса, Антиохия и Триполи. На знойных землях Сирии и Палестины вырос кордон замков, один монументальнее другого и каждый на расстоянии не более дня пути верхом от предыдущего. Гарнизонами в самых больших стали славящиеся своей дисциплиной и баснословным богатством военные ордена, выросшие из братств, чьей первоначальной целью были уход за больными паломниками и охрана их в пути. Рыцари-госпитальеры и рыцари-тамплиеры стали элитными подразделениями святого воинства, подотчетными только папе римскому. Тамплиеры скакали в авангарде крестоносцев на лошадях, налобники которых были снабжены стальными шипами. Идя в атаку с развевающимися за спинами белыми плащами, на которых был нашит красный крест, они выставляли перед собой копья и неслись во весь опор безмолвным, сомкнутым строем на передовые линии противника [79].

Тамплиеры и госпитальеры жили как монахи [80] и сражались как дьяволы, но зачастую были ожесточенными соперниками. Земля, которую люди Запада называли Отремер – «За морем», с самого начала являлась курьезной аномалией. Эту Европу в миниатюре, пересаженную на Восток и одетую в экзотические цвета, терзало то же соперничество высокомерных правителей, которое заставляло сеньоров вцепляться в глотку друг другу дома, и вскоре Отремер пал жертвой обычных распрей. Одни крестоносцы постоянно интриговали друг против друга, остальные же оставили идею священной войны и ассимилировались. Кровожадные новоприбывшие возмущались, обнаружив, что их предшественники повязывают головы арабскими платками, опрыскивают себя благовониями и сидят по-турецки на плиточном полу подле плещущих фонтанов, пока их развлекают танцовщицы. Для них было придумано унизительное наименование «пулины», или «дети», – и растущая отчужденность неминуемо должна была закончиться скверно.

Государства крестоносцев в плане выживания всегда полагались на разобщенность мусульман, окружавших их с трех сторон. На севере турки-сельджуки погрязли в свирепых внутренних конфликтах. На востоке лежали враждующие между собой города-государства Сирии, а на юго-западе Египет с шиитской династией Фатимидов переживал последний губительный скандал. В этом хаосе процветала отколовшаяся от шиитов секта [81], которая с большей охотой вонзала нож в спину собратьям-мусульманам, чем убивала христианских захватчиков. Их штаб-квартира располагалась в гористой области у побережья Сирии, в крепости, построенной на горном уступе, откуда их глава, призрачная фигура, известная европейцам как Старец Горы, якобы приказывал своим последователям прыгать и разбиваться насмерть, чтобы произвести впечатление на проезжающих мимо крестоносцев. Остальному мусульманскому миру секта была известна как гашишины, или «поедатели гашиша», – общепринятое уничижительное прозвище, которое крестоносцы переделали в название «ассасины». Отсюда был лишь один шаг до фантазий западных баснописцев, утверждавших, что членам культа давали в ходе оргий в дыму гашиша мельком увидеть Рай, а после посылали c самоубийственным заданием, по выполнении которого им будет раз и навсегда открыта дорога на небеса. Находились они под действием наркотика или нет, но ассасины устранили большое число видных мусульман, равно как и множество крестоносцев.

Второй крестовый поход объединил мусульман много лучше, чем они сумели бы это сделать сами. Возглавляемый лично королями Франции и Германии, он начался в 1477 году ради попыток вернуть Эдессу, крестоносное государство, которое первым было завоевано и первым потеряно, и завершился фарсом – атакой на богатый Дамаск, единственный мусульманский город, который действительно был дружески настроен к христианам. Устранив свои разногласия и разгромив рыцарей-паломников, сирийцы вторглись в процветающий, распадающийся Египет, который с отчаяния призвал на помощь крестоносцев, а те сперва защищали Египет, а потом сами же принялись его грабить.

Египтянам пришлось позвать врагов, чтобы изгнать союзников, но на сей раз сирийцы пришли, чтобы остаться. Племянник и правая рука их командующего, молодой курд по имени Юсуф ибн Айюб стал визирем Египта и в 1171 году изгнал последнего правителя династии Фатимидов. Затем Юсуф, который станет известен на Западе как Саладин, уже сам захватил Сирию. Когда в 1176 году сельджуки закопали топор междоусобной войны на достаточно долгий срок, чтобы нанести новое сокрушительное поражение Византийской империи [82], Саладин заключил альянсы с обеими сторонами. За десять лет он объединил соседей крестоносцев, устранил потенциальные угрозы своей власти и захлопнул ловушку вокруг христианских государств.

Саладин стал тем противником, которого крестоносцы страшились больше всех: прекрасный тактик, он был заодно глубоко верующим человеком. Он так же фанатично был предан оживлению выдохшегося джихада, как самые ревностные христиане – крестовым походам. Подобно папе Урбану, он поместил Иерусалим в сердце своей кампании по строительству новой исламской супердержавы, но планы у него были еще грандиознее, чем у папы римского. Он заявил, что после завоевания святого города разделит свои земли, cоставит завещание и будет преследовать европейцев в их далеких странах, «дабы освободить землю ото всех, кто не верует в Бога, или умру пытаясь» [83].

В 1187 году Саладин исполнил первую часть своего обещания. Тем летом он форсировал реку Иордан во главе тридцатитысячной армии, большую часть которой составляла быстрая легкая конница. Навстречу ему вышли двадцать тысяч крестоносцев, включая тысячу двести рыцарей в тяжелых доспехах.

Две армии сошлись неподалеку от Назарета.

Одного только названия доставало, чтобы пульс христиан участился предчувствием неминуемой победы. Но Бог – или тактическое искусство – был не на их стороне. Знать препиралась, следует ли пересекать пустыню под палящим зноем или лучше подождать, пока мусульмане сами придут к ним. Cаладин же выманил крестоносцев на иссушенную равнину к западу от Тивериадского озера. Когда у христиан кончилась вода и наступила ночь, мусульманский авангард осыпал их оскорблениями, выпустил поверх их голов дождь стрел и поджег кусты вокруг лагеря, чтобы они задыхались в дыму. На следующее утро ослабевшая христианская пехота беспорядочно сбежала, вскарабкавшись на склоны потухшего вулкана, известного как Хаттинские Рога, и отказывалась спускаться. Рыцари атаковали снова и снова, но свежие мусульманские войска разгромили их за несколько часов [84].

Три месяца спустя Иерусалим капитулировал перед курдским завоевателем. Папа немедленно созвал Третий крестовый поход, и на его призыв откликнулся могущественный триумвират: английский король Ричард Львиное Сердце, французский король Филипп II и император Священной Римской империи Фридрих I. Престарелый Фридрих упал с лошади при переходе вброд реки в Турции и скончался от сердечного приступа; по обычаю того времени плоть с его костей выварили и похоронили, а сами кости зашили в мешок, – так они сопровождали двинувшуюся дальше армию. Ричард осадил прибрежный город Акра, пообещав пощадить его жителей, а после учинил резню трех тысяч пленных, когда город сдался. Филипп рассорился с английским королем из-за награбленного и отбыл восвояси, и крестовый поход угас, не достигнув своей цели.

Новые волны вооруженных паломников накатывали из Европы ради возвращения святого города – с равно плачевными результатами. Самым вопиющим был Четвертый крестовый поход, по распоряжению своих венецианских казначеев свернувший на Константинополь и даже близко не подошедший к Иерусалиму. В 1204 году крестоносцы впервые за девять веков проломили мощные стены Константинополя и разграбили величайший христианский город мира. В величественной Святой Софии пьяные рыцари порубили сверкающий алтарь и топтали бесценные иконы, пока шлюха раздвигала ноги на престоле патриарха. Монахинь насиловали прямо в монастырях, в домах убивали женщин и детей. Венецианцы вывезли с античного ипподрома золоченых коней, чтобы установить над входом в собор Святого Марка, и подчинили себе коммерческую жизнь города. Одного из числа своих оккупанты провозгласили императором, и на протяжении пятидесяти лет существовали три Римские империи: низложенные правители Константинополя в изгнании, Священная Римская империя в Германии и так называемая Латинская империя крестоносцев. Разумеется, ни одна из них не имела власти над самим Римом.

Великое движение Запада на Восток, которое инициировал папа Урбан II, нанесло смертельную рану тому самому городу, который позвал их на помощь.

И вновь все могло бы сложиться иначе. В 1229 году император Священной Римской империи Фридрих II прибыл в Иерусалим и сел за стол переговоров с мусульманскими правителями, чтобы договориться об аренде священного города. При всей своей религиозности Фридрих II был скептиком, выросшим на космополитичной Сицилии [85], в единственном христианском государстве под стать аль-Андалусу в том, что благосклонно смотрело на плодотворный обмен между тремя религиями Ветхого завета, и его уже отлучал от церкви папа за то, что он отказался отправиться в крестовый поход. Фридрих пировал с султаном, говорил на арабском языке, который неплохо знал, и на следующее утро муэдзины, призывавшие на молитву правоверных с минаретов городских мечетей, из уважения промолчали. В ответ Фридрих настоял, чтобы вечером звучали только мелодичные арабские песни. Договор об аренде был подписан, и на пятнадцать лет Иерусалим вернулся под контроль христиан – к возмущению фанатиков с обеих сторон.

Фридрих – известный среди равных, которые, впрочем, не всегда им восхищались, как Stupor mundi, или «Чудо света», – был свободомыслящим человеком, а потому аномалией. На какое-то время вспышка мирного света осветила возможный силуэт совершенно иного будущего, но и она скоро угасла. Вмешательство Фридриха в конечном итоге еще более взбудоражило Европу, и крестовые походы потянулись к своему неизбежному концу. Для многих последним шокирующим прозрением стал провал Седьмого крестового: его армии уничтожили голод, болезни и военное поражение в Египте, который так самоуверенно взялся покорить Людовик IX Французский.

«Горе и ярость поселились в моем сердце, – писал в душевных терзаниях один тамплиер, – укрепились так прочно, что я едва смею оставаться в живых» [86].

«Казалось, Господь пожелал поддержать турок к нашему урону… О, Господь Всемогущий… увы, королевство Востока утратило так много, что ему уже не подняться больше. Они превратят в мечеть монастырь Пресвятой Девы, и поскольку кража угодна Сыну ее, кто будет над этим плакать, подчинимся и мы тоже… Любой, кто желает воевать с турками, безумен, ибо Иисус Христос больше с ними не воюет. Они завоевали, и они будут завоевывать. Что ни день они преследуют нас, зная, что Бог, который бодрствовал, ныне спит, а Мухаммед прирастает силой».

Хотя Людовика выкупили за астрономическую сумму и позднее канонизировали, некоторые святые воины утратили всяческую надежду и перешли на сторону мусульман.

Когда последние твердыни крестоносцев вот-вот должны были пасть и тысячи христианских беженцев осадили побережье Палестины, казалось, только чудо способно спасти Европу от поглощения исламом.

И в этот момент на Восток ворвалась орда свирепых всадников.

Изо всех вторжений кочевых племен, волнами накатывавшихся на запад через Азию, приход племен, объединенных Чингисханом, оказался не только самым неожиданным, но и самым опустошительным. В начале XIII века военная машина монголов прокатилась по Китаю, повернула на запад и выжгла себе дорогу через Иран и Кавказ. Всадники пронеслись через Русь в Польшу и Венгрию, где стерли с лица земли внушительную европейскую армию, в рядах которой были большие отряды тамплиеров и госпитальеров. В 1241 году они дошли до Вены – и внезапно растворились так же быстро, как появились, отозванные домой смертью своего великого хана [87].

Европа, убежденная, что Апокалипсис уже близок, в последний момент получила передышку. Исламскому миру повезло меньше. Там монголы остались, а в тех областях, по которым неудержимо прокатывалась орда, лежали тлеющие руины бесчисленных великих городов.

Халифы еще укрывались в своих багдадских дворцах, когда у их ворот объявилось новое бедствие из степей. В 1258 году монголы разграбили Багдад и внезапно положили конец пяти векам правления Аббасидов. У победителей было табу на пролитие королевской крови, поэтому последнего халифа закатали в ковер и до смерти затоптали лошадьми. Багдад сожгли, его население вырезали, его дворцы разграбили и превратили в руины. Ирригационную систему, превратившую Месопотамию в один из самых плодородных регионов мира, разрушили раз и навсегда, и земля, более пяти тысячелетий служившая колыбелью цивилизаций, лежала разоренная и опустевшая.

Исламская цивилизация так и не оправилась от этого удара. Реакцией многих мусульман на потрясения стал уход в себя: это было время вертящихся дервишей, мистиков, превративших ощущение изгнания и отчужденности во внутреннюю битву, способ избавиться от эгоистического эго ради того, чтобы раскрыть безграничное божественное начало. Пока одни смотрели внутрь, другие оглядывались назад. С утратой накопленных за столетия знаний, последовавшей за уничтожением бесчисленных библиотек, улемы (так собирательно называют мусульманских богословов) отошли на позиции консерватизма, искавшего стабильности в фундаментализме. Ранняя готовность ислама жить бок о бок с иудаизмом и христианством была окончательно отброшена, и теперь улемы учили, что всех чужеземцев следует держать под подозрением, и немусульманам воспретили посещать Мекку и Медину.

К середине XIII века силой боевых топоров, скимитаров и луков монголы построили крупнейшую лоскутную империю, какую только знал мир. Осажденные крестоносцы, цеплявшиеся за остатки своих былых государств, начали видеть во врагах своих врагов потенциальных союзников и десятилетиями питали надежды выковать опоясывающий мир монголо-христианский альянс против ислама. Монголы сами предложили совместно напасть на Египет, которым правила теперь военная каста мамлюков, династия солдат-рабов турецкого происхождения, изгнавшая потомков Саладина. Однако крестоносцы настаивали, чтобы монголы крестились, прежде чем христиане пойдут с ними на битву, и еще одна удачная возможность была утрачена из-за непримиримости Запада. В результате многие монголы обратились в ислам и восстановили разрушенные ими же города с еще большим размахом. Губители цивилизаций, монголы оказались на удивление способными управляющими, и на протяжении столетия Pax Mongolica, или «Монгольский мир», господствовал во всей Азии.

Со временем насытились и почили на лаврах сами монголы, и их империя пала жертвой внутренних усобиц. Когда она распалась на множество крупных и мелких владений (одно из них, государство Золотая орда, владело Русью до 1480 года), исламский мир постиг новый катаклизм. В середине XIV века в Азию пришла бубонная чума, завезенная стремительно передвигающимися монгольскими армиями и унесшая около трети населения. Цивилизация рухнула снова, и уже ослабленные династии утратили свою власть. «Они приближались к полному уничтожению и распаду, – сетовал мусульманский историк Ибн Хальдун, родившийся в семье беженцев из аль-Андалуса и потерявший родителей в результате эпидемии Черной смерти. – Города и строения приходили в запустения, дороги и веховые знаки были уничтожены, селения и усадьбы опустели, династии и племена ослабли. Весь обитаемый мир изменился» [88].

Точно так же XIV столетие отбросило назад и Европу. Тут Черная смерть забрала не меньше жизней, чем на Востоке, и некогда процветающие города внезапно опустели, а коммерция замерла. Династическая бойня Столетней войны между Францией и Англией тянулась бесконечно. Снова подняли голову суеверия: это было время, когда семнадцать церквей похвалялись, что владеют крайней плотью Господней, и никто не видел в таком утверждении ничего необычного. Моральная власть церкви рухнула: папство уже поступилось своим авторитетом, когда в 1309 году под давлением французского короля перебралось во Францию. Католическая церковь была ввергнута в собственный Великий раскол, когда законность папы все больше оспаривали враги французской короны, которые поддерживали второго папу, посаженного на престол в Риме. Через сто лет после переезда папского престола во Францию Пизанский собор объявил обоих пап – и французского, и римского – еретиками и избрал третьего папу; нечестивая неразбериха разрешилась лишь восемь лет спустя на Констанцском соборе, затянувшемся на три года празднестве, где присутствовали 72 тысячи заинтересованных лиц, включая 2 пап, 1 короля, 32 принцев, 47 архиепископов, 361 юриста, 1400 торговцев, 1500 рыцарей, 5000 священников и 700 проституток [89]. Когда первый за несколько поколений бесспорный папа вернулся в Рим, то застал его в таком упадке, что его едва можно было признать городом. Повсюду выросли строительные леса, Вечный город превратился в вечную стройку [90].

На более чем сто лет священная война уступила место борьбе за простое выживание. Тем не менее под фасадом всеобщего разорения глубоко укоренившееся соперничество между исламом и христианством вовсе не зачахло. Если уж на то пошло, оно лишь обострилось от того, что вынужденно стало подспудным.

К тому времени, когда ужасы стерлись из памяти, новые мусульманские правители обратили свои взоры на запад. Безудержные амбиции монголов расширили их горизонты, и они снова начали мечтать о новом мировом порядке, который родился бы из распада старого. Одна династия – Оттоманы – консолидировала свою власть во всей Турции и двинулась на Европу через Балканы, а первой ее целью стал Константинополь.

Османский султан Баязет I, прозванный за военные успехи Джильдерим, что означает «Молния», объявил новый джихад. Чрез три столетия после того, как крестоносцы отправились их изгнать, турки вновь стягивали силы к берегам Босфора.

По мере того как линия фронта между христианством и исламом медленно, но верно сдвигалась на запад к границам Венгрии, Европа наконец начала откликаться. В 1394 году папа в Риме (тогда еще существовал второй папа во Франции) провозгласил новый крестовый поход против быстро наступающих мусульман. Привычной уже главной целью похода было изгнать турок с Балкан, снять осаду Константинополя и пройти по Турции и Сирии, чтобы освободить Иерусалим.

И исход был вполне предсказуемым.

Столетняя война замерла в период очередного спорадического мира, и Филипп Храбрый, могущественный герцог Бургундии и де-факто правитель Франции, увидел в папском призыве к оружию еще один способ похвалиться своим богатством. Вопрос о том, как победить турок, занимал его гораздо меньше, и Филипп решил послать вместо себя своего старшего сына, двадцатидвухлетнего Иоанна Бесстрашного.

В апреле 1396 года несколько тысяч французских крестоносцев направились к Будапешту, останавливаясь по пути ради череды роскошных пиров, и соединились с потрепанными отрядами короля Сигизмунда Венгерского. Также на стороне западного воинства выступил большой отряд рыцарей-госпитальеров, а кроме того, прибыли отряды из Германии, Польши, Испании и разрозненные группки энтузиастов всей Европы. Венецианский флот поднялся вверх по Дунаю, чтобы встретить сухопутные войска, и объединенная армия стала держать военный совет о тактике в столкновениях с турками.

И тут же разгорелись ожесточенные споры. Первой проблемой стало то, что турок нигде не было видно. Разослали разведчиков, но и они вернулись ни с чем. Венгры утверждали, что крестоносцам надо стоять на месте и пусть враг измотает себя долгим переходом, – урок, который стоило бы усвоить из битвы при Хаттине. Жадные до славы французы уже сочли турок трусами и переубедили своих союзников. Армия вторглась в Болгарию и на территорию мусульман, где французы принялись с жаром грабить и вырезать местное население. Наконец 12 сентября крестоносцы подошли к стенам Никополя, города-крепости, построенного на крутой известняковой скале, возвышавшейся над низовьями Дуная. Поскольку осадных машин у них не было, они разбили лагерь, устроили роскошный пир и стали ждать, когда защитники сдадутся. Большинство их были еще пьяны, когда прибыли гонцы с известием, что огромная турецкая армия находится всего в шести часах пути от Никополя.

Битва была столь страшная, что средневековые хронисты позднее утверждали, будто в ней участвовало четыреста тысяч человек.

К тому времени французы препирались промеж собой из-за того, кому достанется честь возглавить наступление. Как водится, верх одержали голоса безрассудных. Пока венгры, рыцари-госпитальеры и остальные их союзники держались позади, французские рыцари галопом понеслись к холму, вниз по склону которого наступали турки. Они атаковали слабый турецкий передовой отряд, однако их кони налетели на заостренные колья, а сами они оказались беззащитны под убийственным шквалом стрел. Половина рыцарей была выбита из седла, но они сражались храбро и сумели обратить в бегство основную часть хорошо обученной турецкой пехоты. И вновь, презрев совет старших, молодые рыцари вскарабкались на холм в своих неуклюжих доспехах, убежденные, что битва уже позади. Когда они взобрались на гребень, забили барабаны, завыли трубы и с криками «Аллах акбар» на них, громыхая, вылетела турецкая конница.

Многие французы бежали назад вниз по склону. Остальные отчаянно сражались, но в конечном итоге даже телохранители Иоанна Бесстрашного, видя, что их вот-вот растопчут, простерлись ниц, моля пощадить их господина. Лишенные всадников лошади метались по равнине, остальные ряды крестоносцев были окружены и порублены. Многие бежали к Дунаю, но толкотня среди спешивших попасть на борт ожидающих кораблей была такова, что несколько кораблей перевернулись, и тем немногим, кто удержался на борту, приходилось обороняться от своих же крестоносцев. Лишь небольшому числу удалось перебраться на другой берег, где большую их часть ограбили, уморили голодом или убили.

Среди тех немногих, кому улыбнулась удача, оказались король Сигизмунд Венгерский и великий магистр ордена госпитальеров, бежавшие на рыбацкой лодке. «Мы проиграли битву, – жаловался позднее Сигизмунд своему спутнику, – из-за гордости и тщеславия французов» [91]. Однако французы заплатили дорогую цену. Самых молодых солдат Баязет оставил в качестве рабов для собственной армии; сотни остальных были раздеты, связаны и лишены головы или конечностей на глазах у султана и французских дворян, которых взяли в плен. Когда в Париж прибыли ужасные известия, колокола там звонили день напролет.

Никополь оказался Пуатье наоборот: эта битва стала катастрофическим провалом в попытке задержать продвижение ислама в глубь Европы. Шокирующее своим размахом поражение знаменовало последний предсмертный хрип средневековых крестовых походов. Только смерч монгольского возрождения при Тимуре Хромом, или Тамерлане, подарил Константинополю и Восточной Европе последнюю передышку. Тимур, объявивший себя прямым потомком Чингисхана, обменялся долгой чередой оскорбительных писем с султаном Баязетом, победителем при Никополе, прежде чем захватить его в битве и оставить гнить в тюрьме, где тот умер в 1403 году.

Теперь никто больше в Европе не предлагал всерьез послать армию на Восток. Пройдет еще сто лет, прежде чем в Азии снова увидят алые кресты, – но тогда они будут нашиты на паруса тех, кто придет морем.

Совершенно неожиданно, но они отплывут с самой западной оконечности известного мира.

Крестовые походы начали рыцари Пиренейского полуострова, но полтора века они были слишком заняты, сражаясь с исламом у себя дома, чтобы ринуться в бой за Святую Землю. Но к середине XIII столетия христианское завоевание аль-Андалуса продвинулось уже достаточно далеко, и слишком многие рыцари были слишком заняты войнами друг с другом за новые территории, чтобы обращать внимание на то, что творится в остальном мире. Однако вскормленный ими крестоносный дух никогда их не покидал, и их не тяготило бремя поражений на Востоке, повергшее в уныние остальную Европу.

Когда в XV веке новые правители Пиренейского полуострова начали мечтать о большем, они смотрели через Гибралтарский пролив на Африку и земли своих бывших хозяев. В данном случае не было никакой внезапной лихорадки завоеваний, какой прежде в них никто не заподозрил бы. Вначале ими руководила та же ненависть к исламу и та же жажда его богатства, что и святыми воинами до них. Но, нащупывая каждый шаг, череда неординарных правителей объявит новый крестовый поход, который приведет их на другую сторону земного шара.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.