Самый важный ход

Самый важный ход

Тем временем Сталин тоже даром время не терял. С 1920 года он возглавил Рабкрин – органы государственного контроля. Понятно: кто контролирует, тот владеет информацией.

А 3 апреля 1922 года Сталина назначили на должность, придуманную специально «под него», – он стал Генеральным секретарем ЦК РКП(б).

Пусть уважаемый читатель не делает неправильных выводов. В последующие годы Генеральный секретарь коммунистической партии – это самый главный в ней. А заодно и в стране. Так все эту должность и помнят. Но в описываемое время дело обстояло иначе. Данная должность вполне соответствовала своему названию. Ведь кто такой секретарь? Технический персонал. Помощник, занимающийся организацией делового процесса.

Генеральный секретарь таким и был – только он являлся помощником не конкретного человека, а партии в целом. Он занимался кадрами. А тут было очень даже чем заняться.

«Партия к тому времени контролировала и руководила в стране всем – иначе в той ситуации было просто невозможно. Страна должна быть управляема, и не было в ней иного приводного ремня, кроме партии, остальные механизмы управления еще только предстояло создать. Вопрос был в другом – насколько управляема сама партия. За время революции и Гражданской войны она выросла в несколько раз, причем вступал туда кто попало – от ясноглазых мальчиков, не знавших ничего, кроме слова „Долой!“, до откровенных шкурников-карьеристов. Пока шла война, от членов партии требовалось немного – умеешь различать красных и белых, и порядок. Но в условиях мирного строительства этого было уже недостаточно. С окончанием Гражданской войны ожили все старые партийные споры, а любые спорщики прежде всего апеллировали к массам. Что же касается теоретической подкованности и политической грамотности, то в лучшем случае она ограничивалась набором лозунгов да именами Ленина и Троцкого, а в худшем – лишь осознанием того, что надо „бить буржуев“. Эту бесформенную субстанцию надо было как-то просеять, упорядочить и организовать. И вот это-то поручение и взвалили на Сталина.

Работа эта была для него не новой, новым был только объект, и он привычно начал наводить порядок. Для начала наладил связь с организациями на местах, причем довольно любопытным образом. В службе информации государства царил невообразимый хаос, и секретари обкомов и губкомов стали писать в ЦК закрытые доклады, в которых освещали все стороны жизни своего региона, – это придумал Сталин. Кроме того, чтобы перепроверять данные, он создал еще и службу неофициальных информаторов, получая таким образом представление и о положении в стране, и о том, что собой представляют местные партийные власти. Затем наладили проверку исполнения постановлений. Теперь можно было наконец-то вздохнуть и заняться учетом кадров».

(Елена Прудникова)

Вот как описывал деятельность Сталина Лазарь Моисеевич Каганович, которого Коба пропихнул в свой аппарат – заведующим Организационно-инструкторским отделом ЦК: «ЦК подчеркивал необходимость дифференцированного подхода в отчетах и письмах в зависимости от особенностей губернии, области, национальной республики. В информации должны дифференцированно выступать на первое место наиболее важные вопросы для данной местности: в земледельческих областях более внимательно и полно должны быть освещены вопросы урожая, продработы, торговли, настроение крестьянства, работа эсеров, состояние изб-читален; в губерниях, где лежат крупные железнодорожные узлы, внимание секретаря организации и в работе, и в информации должно быть сосредоточено на транспорте; в промышленных губерниях нужно сосредоточить внимание на освещении положения на фабриках, настроении рабочих, влиянии меньшевиков и т. д.; в сообщениях из окраин должно быть уделено место вопросам национальных взаимоотношений и т. д.».

С целью получения правдивой информации Сталин создал целый штат своих доверенных людей, которые приглядывали, как работают разные партийные товарищи.

То есть Иосиф Виссарионович уже тогда осознал основной принцип управленческой работы, который позже он сформулировал следующим образом: «Кадры решают все!» Именно так есть, было и будет.

«После того как дана правильная политическая линия, необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы как свои родные и умеющие проводить их в жизнь. В противном случае политика теряет смысл, превращается в махание руками».

(И. В. Сталин)

А Сталин как раз эти самые кадры подбирал и продвигал. И продвигал своих. Разумеется, речь не шла о высших должностях – тех-то утверждали на самом верху. Речь шла о работниках среднего звена. Но кто-то из капитанов и майоров становится генералом…

Разумеется, это происходит не сразу. Но Сталин и не спешил. Он умел ждать.

Долгое время его товарищи по партии и одновременно политические соперники не понимали, что произошло. Они-то мыслили «верхушечными» политическими категориями. А что там происходит внизу – их как-то не слишком интересовало.

Первым сообразил Ленин, который, как бы к нему ни относиться, являлся гениальным политиком. Он свое отношение к деятельности Кобы озвучил в знаменитом «Письме к съезду», которое я еще буду подробно разбирать. Но пока процитирую весьма известные слова: «Сталин сосредоточил в своих руках огромную власть». Так оно и было. И высказывание Ленина вызывает недоумение. Представьте: опытному солдату дали автомат с большим количеством боеприпасов, а потом те, кто предоставил, сетуют: дескать, он теперь вооружен и очень опасен. В случае со Сталиным ситуация складывалась именно так. С той лишь разницей, что остальные товарищи так ничего и не поняли – до тех пор, пока оказавшееся в руках Сталина оружие не стало лупить по ним…

А в 1922 году Сталин вляпался в очень неприятную историю. Суть вот в чем. Владимир Ильич Ленин с того момента, когда большевики пришли к власти, работал на износ. Объем вопросов, которые он решал, просто поражает воображение. Справедливости ради надо отметить, что быть высшим руководителем страны в сложный период – счастье сомнительное. А человеческий организм – это все-таки не компьютер. Впрочем, и компьютеры ломаются. В общем, здоровье Ильича не выдержало. К ноябрю 1922 года дело зашло уже очень далеко – Ленина отправили на лечение в Горки. Вскоре стало понятно, что течение болезни необратимо – и к полноценной работе Ильич вернуться уже не сможет. Что сразу же поменяло политический расклад. До этого Ленин являлся высшим авторитетом. Стали прикидывать, как жить без него… Хотя вряд ли кто-то желал его смерти. Потому как его уход сразу порождал множество проблем. Цинично говоря, существование Ленина в виде живого, но реально не действующего вождя всех устраивало. В куда более гнусном варианте многие из ныне живущих людей видели своими глазами тот же расклад с другим Ильичем – с Леонидом Брежневым.

…Пока что Ленин был жив. Врачи строжайшим образом запретили ему заниматься любой умственной работой, нельзя было даже читать газеты. А Сталина решением ЦК приставили к вождю, дабы он это контролировал. 18 декабря Пленум ЦК принял решение: «На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки».

Вот тут-то Коба и попал… Дело в том, что Ленин являлся прямо-таки хрестоматийным образцом трудоголика. Для него «работать» означало то же, что и «жить». К тому же характер у Ленина был достаточно скверный. А кто из людей такого масштаба в любой сфере человеческой деятельности был белым и пушистым? А с возрастом характер Ленина только ухудшался. Игры в политику пока что еще ничей нрав лучше не сделали. А тут еще серьезная болезнь. Известно, что многие тяжело больные люди ведут себя не слишком хорошо.

Так что Сталин был вынужден пресекать всяческие попытки Ленина чем-то заняться. Что было тяжело. Тем более что тут он столкнулся с Надеждой Константиновной Крупской. Она была не только – да и не столько – женой Ленина, сколько его ближайшим товарищем по борьбе. Пожалуй, единственным, кому он верил до конца. И ведь товарищ Крупская была очень даже продвинутой революционеркой. Активной борьбой за народное дело она начала заниматься раньше Владимира Ульянова. А в политических взглядах Надежды Константиновны явно имелись левацкие закидоны. Так что Троцкий ей был ближе, нежели Сталин.

Вот свидетельство сестры Ленина, Марии Ильиничны Ульяновой: «Врачи настаивали, чтобы В. И. не говорили ничего о делах. Опасаться надо было больше всего того, чтобы В. И. не рассказала чего-либо Н. К., которая настолько привыкла делиться всем с ним, что иногда совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться… И вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н. К. с В. И., Сталин вызвал ее к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, очевидно, что до В. И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В. И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет. Н. К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.»…

Мотивация Крупской могла быть очень разной. Вообще-то, ситуация, сложившаяся вокруг полумертвого Ленина, – это тема для психологического романа. Автор этой книги не Достоевский и не Чехов, так что я обозначу проблему лишь контурно.

«На самом деле все было немножко не так, и нарушение режима было гораздо серьезнее. Несмотря на запрещение врачей, Крупская разрешила Ленину продиктовать письмо Троцкому. Поэтому-то Сталин так и рассвирепел – ведь если Ленин написал письмо, значит, его постоянно информировали о происходящем в стране. Что она делает, она ведь знает, что для него это смерти подобно! Едва узнав об этом, он снял телефонную трубку. Надо было остыть, но иногда и Сталин терял выдержку. Он позвонил Крупской и поговорил с ней очень сурово».

(Елена Прудникова)

У Иосифа Виссарионовича характер тоже был отнюдь не ангельский. В общем, вышел скандал. Крупская написала письмо Каменеву. Разумеется, с расчетом, что он его озвучит. «Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все тридцать лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова… Я обращаюсь к Вам и к Григорию[52], как более близким товарищам В. И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз… Я тоже живая, и нервы у меня напряжены до крайности».

А вот вы как бы поступили в таком случае? Между тем Ленин тоже написал письмо: «Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное, но, тем не менее, этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».

Сталину пришлось извиняться: «Т. Ленин! Недель пять назад я имел беседу с т. Надеждой Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: „Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим, нельзя играть жизнью Ильича“ и пр. Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое против Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считаю своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут да и не могло быть.

Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения „отношений“ я должен „взять назад“ сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя „вина“ и чего, собственно, от меня хотят».

Но на этом дело не кончилось. Ленин, понимая, что он уже не сможет нормально работать, потребовал, чтобы ему дали яду. (К этому времени он был уже практически полностью парализован.) Крупская не смогла. Попытались взвалить это дело на Сталина. Он тоже отказался. Вот его письмо в Политбюро: «В субботу 17 марта т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном „просьбу Вл. Ильича Сталину“ о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н. К. говорила, между прочим, что Вл. Ильич „переживает неимоверные страдания“, что „дальше жить так немыслимо“, и упорно настаивала „не отказывать Ильичу в его просьбе“. Ввиду особой настойчивости Н. К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В. И. дважды вызывал к себе Н. К. во время беседы со мной и с волнением требовал „согласия Сталина“), я не счел возможным ответить отказом, заявив: „Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование“. В. Ильич действительно успокоился… Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК». Может быть, он и стальной, однако и у стали есть свой предел прочности.

И дело тут, возможно, не в гуманизме. Тем более, этих железных и беспощадных людей вряд ли напрягали какие-то этические нормы. «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» Но Сталин прекрасно понимал, что на него повесят в случае партийных конфликтов. Тут уж только дурак согласится.

Эта история прошла, в общем и целом, достаточно незаметно. Ее уже потом вспомнили троцкисты, а вслед за ними «правдорубы» перестроечных времен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.