Постсоветский политический расклад

Постсоветский политический расклад

Взаимоотношения между религией и государством, с одной стороны, и между религией и дискурсами национализма и национальной идентичности — с другой, не претерпели существенных изменений после развала советского государства.

Во всех пяти среднеазиатских политических образованиях государство доминирует в политической и общественной сферах. Политические методы брежневской эпохи не ушли безвозвратно в прошлое, что осложняло обретение независимости бывшими советскими республиками. В ходе кампании по борьбе с коррупцией Юрий Андропов и Михаил Горбачев пытались нанести удар по устоявшимся внутрирегиональным социальным связям. Результатом стало отстранение от должностей некоторых высокопоставленных чиновников, хотя сущность местной политики осталась прежней, а националистические настроения только возросли. Особенно ярко это проявилось в Узбекистане, где антикоррупционная кампания имела ощутимые последствия. Среднеазиатский регион отреагировал на независимость со значительной долей удивления — его население практически не поддерживало идею ликвидации союзного государства. Партийные функционеры здесь остались у власти и после того, как республики СССР стали суверенными. Их отношение к исламу не изменилось. С гораздо большей эффективностью бывшие партократы разыгрывали национальную карту, делая ставку на национализм, взращенный еще в советскую эпоху.

Узбекский президент Ислам Каримов умножал свою популярность обещаниями превратить Узбекистан в великую державу. Транспарант с надписью «Узбекистан — великое государство будущего» красовался на улицах и площадях. В риторическом аспекте, обретение Узбекистаном независимости вписывалось в прерванную русским, а затем и советским империализмом традицию строительства «узбекской государственности» (Ўзбек давлатчилиги), чьи истоки искали в древности. В соответствии с этим взглядом, апогеем процесса государственного строительства принято считать правление монголо-татарского завоевателя Тимура, фактически превращенного в отца нации. Разумеется, узбекская «государственническая традиция» имеет и собственное «золотое наследие» (олтин мерос), прославляемое режимом[726]. Ислам составляет его часть, поэтому правящие элиты поспешили поучаствовать в реисламизации страны. Власти уважительно относятся к этому достоянию и взывают к заложенным в нем моральным и этическим ценностям. В соответствии с логикой новой официальной идеологии, суфизм принадлежит к гуманистической национальной традиции, а древние мечети достойны почитания как памятники архитектуры. Хадж отныне спонсируется на государственном уровне — Ислам Каримов совершил его лично. На правительственном уровне прошли помпезные чествования таких исторических фигур, как Аль-Бухари, Аль-Матуриди, Аль-Маргинани, а также видных мыслителей и культурных деятелей тюркского происхождения — поэта Алишера Навои и известного астронома Мирзы Улугбека.

Туркменский президент (бывший первый секретарь Компартии Туркменской ССР) Сапармурат Ниязов избрал другой путь установления легитимности собственного режима. В официальной риторике туркменских властей акцентирование традиции государственного строительства почти незаметно: большее внимание политический режим уделяет прославлению племенных этнических традиций. Ниязов присвоил себе титул Туркменбаши (T?rkmenbashn), «главы всех туркмен». Примечательно, что обращение к традиционалистскому дискурсу происходит в государстве, владеющем современными технологиями политического надзора и поддержания общественного порядка. Культ личности Ниязова восходит к сталинскому аналогу. В соответствии с ниязовской идеологической моделью ислам, бесспорно, связан с туркменской историей, но поскольку национальная идентичность туркмен имеет более ранее происхождение, он не может претендовать на центральное место в историческом нарративе.

Казахстан и Киргизстан, пожалуй, являются исключением из отмеченного выше общего правила, позволявшего бывшим партийным элитам без особых усилий оставаться у власти в 1991 году. В этих среднеазиатских государствах также раздаются заявления о национальном возрождении и прерванном историческом развитии, но в более мягкой форме, что объясняется присутствием значительного русскоязычного меньшинства. В Северном Казахстане русские, к примеру, составляют большинство населения, что не могло не сказаться на стремлении этого региона к сближению с Российской Федерацией. Казахские власти попытались превратить в пантюркистскую святыню расположенное в г. Туркистан святилище, связанное с именем Ахмеда Есеви, великого суфийского учителя и основателя суфийского ордена, однако собственно этим присутствие исламской символики и образов в официальном риторическом дискурсе и ограничилось.

Таджикистан в данном контексте представляет особый интерес. Страна пережила лихолетье гражданской войны в 1992–1997 годах — единственный кровавый постсоветский конфликт в регионе, серьезно подорвавший региональную экономику. Противостояние его участников, «коммунистов» и «исламистов», создавало впечатление, что в Средней Азии появился исламизм и исламский фундаментализм. Однако ярлыки, навешанные на противоборствующие стороны, только вводили в заблуждение. Отношение сторон к исламизму не имело в данном случае первостепенного значения и не определяло линию фронта, поскольку война имела региональный и клановый характер[727]. Находившимся у власти элитам был брошен вызов со стороны местной кулябской группировки, выпавшей из конфигурации власти и маргинализированной еще в советскую эпоху. Возглавлялась она довольно влиятельными муллами, прозванными их оппонентами с целью дискредитации «исламистами». Все таджикское общество, вне зависимости от того, на чьей стороне оно находилось, было вовлечено в процесс «исламизации», включавший апроприацию символов исламского прошлого региона. Нет серьезных оснований полагать, что таджикские «исламисты» идеологически связаны с ближневосточными фундаменталистскими движениями. Гражданская война завершилась в 1997 году подписанием мирного соглашения, предоставившего им доступ к власти. Последующее развитие политической ситуации в Таджикистане не позволяет говорить о каких-либо намерениях исламизировать государство, выказываемых со стороны бывших мятежников.

В некоторых среднеазиатских государствах заметны попытки использовать исламскую риторику в определенных целях. Однако заимствования из исламского лексикона в обществе, где присутствие религиозного сентимента незначительно, выглядят иногда несуразными. В 2001 году пресс-секретарь Ниязова переусердствовал в восхвалении своего патрона, написав: «Сапармурат Туркменбаши — национальный пророк, ниспосланный туркменскому народу в третьем тысячелетии»[728]. Такое заявление, выглядящее в глазах большинства мусульман богохульным, само по себе забавно: комбинирование фраз из словаря сталинской эпохи, националистического советского жаргона и религиозной риторики превращает аппаратчика в национального пророка, ниспосланного туркменам в третьем тысячелетии христианской эры! С тех пор мания величия у Туркменбаши возросла многократно. Им опубликованы размышления о духовных ценностях, собранные в отдельной книге Рухнама, рекомендованной к обязательному чтению для всех граждан. Мудрые изречения из этого произведения соседствуют на стенах национальной мечети, строящейся в Ашгабаде, с цитатами из Корана[729].

Так или иначе все среднеазиатские политические режимы с подозрением относятся к исламистской деятельности и стремятся держать под контролем исламскую пропаганду, используя при этом тактику советских времен. САДУМ кануло в Лету вместе с Советским Союзом, чему способствовали несколько факторов. Во-первых, беспрецедентная публичная демонстрация в Ташкенте в 1989 году привела к отставке старого руководства Управления; во-вторых, развалилась региональная структура организации, возникли ее национальные подразделения. К 1992 году в каждой из бывших республик появилась собственная религиозная администрация. Официальное духовенство, улема, оставшееся с советских времен (большинство его составляли модернисты джадидского толка), потеряло фактическую власть; ее унаследовали консервативно настроенные представители улемы . Новые администрации имели государственный статус и контролировались центральной светской властью. Все среднеазиатские политические режимы в той или иной мере пытаются держать религиозный истеблишмент на коротком поводке. Узбекский вариант в этом отношении наиболее показателен.