Глава 11 Льеж и Эльзас

Глава 11

Льеж и Эльзас

Сосредоточение армий продолжалось, но передовые отряды германских и французских войск, как через огромную вращающуюся дверь, уже выходили на поля сражений. Немцы шли с востока, а французы с запада. Противники стремились прежде всего оказаться на крайних правых от себя точках этой вращающейся двери, удаленных друг от друга на триста миль. Немцы намеревались идти вперед, игнорируя действия французов, на штурм Льежа и его двенадцати фортов, которые следовало уничтожить, чтобы открыть дороги через Бельгию для армий правого крыла. Французы, также не обращая внимания на передвижение войск противника слева от себя, рвались в Верхний Эльзас, скорее по сентиментальным, чем по стратегическим соображениям, надеясь вступить в войну на волне национального энтузиазма и вызвать восстание местного населения против Германии. Стратегически этот маневр имел целью закрепить французский правый фланг на Рейне.

Льеж, подобно воротам средневекового замка, преграждал Германии доступ в Бельгию. Построенный на крутом пятисотфутовом холме, вздымавшемся на левом берегу Мааса, окруженный вместо рва рекой, имевшей здесь ширину в 200 ярдов, этот город вместе с 30-мильной цепью фортов считался в Европе наиболее грозным оборонительным рубежом. Десять лет назад Порт-Артур, прежде чем пасть, выдержал девятимесячную осаду. Согласно мировому общественному мнению Льеж, без сомнения, мог повторить рекорд Порт-Артура или вообще оказаться неприступным.

Вдоль бельгийских и французских границ сконцентрировались семь германских армий общей численностью в 1 500 000 человек. По порядку номеров на крайнем правом фланге с немецкой стороны у Льежа находилась 2-я армия, на крайнем левом фланге, в Эльзасе, — 7-я. 6-я и 7-я образовывали германское левое крыло из 16 дивизий, 4-я и 5-я входили в центральную группировку из 20 дивизий. 1, 2 и 3-я армии составляли правое крыло, включавшее 34 дивизии, которым и предстояло пройти через Бельгию. Правому крылу придавался отдельный кавалерийский корпус из трех дивизий. Армиями правого крыла командовали генералы фон Клук, фон Бюлов и фон Хаузен; всем им было по 68 лет, а первые два являлись ветеранами кампании 1870 года. Кавалерийский корпус находился под командованием генерала фон Марвица.

Поскольку первой армии Клука предстояло проделать самый длинный путь, скорость, с какой она двигалась, оказывала влияние на движение остальных войск. Сосредоточиваясь к северу от Ахена, она должна была идти по дорогам, сходившимся к пяти мостам через Маас у Льежа. Таким образом, захват города превратился в задачу первостепенной важности: успех этой операции решал все. Пушки фортов Льежа контролировали пространство между голландской границей и поросшим летом холмистым подножием Арденн, поэтому городские мосты являлись единственной удобной переправой через Маас. Железнодорожный узел, соединявший Бельгию стальными путями с Германией и северной частью Франции, имел жизненно важное значение для снабжения наступающих германских армий. Не захватив Льежа и не нейтрализовав его форты, германское правое крыло не могло двигаться дальше.

Из 2-й армии была выделена специальная «маасская армия» в составе шести бригад под командой генерала фон Эммиха; перед ней ставилась задача открыть путь через Льеж. Эти части, как предполагалось, выполнят свою задачу еще до того, как основные армии закончат сосредоточение. Однажды в довоенные годы кайзер, не сдержавшись, неосторожно заметил английскому офицеру во время маневров: «Я пройду через Бельгию вот так!» — и взмахом руки резко рассек воздух. Объявленное Бельгией во всеуслышание желание сражаться немцы считали не более чем «яростью спящей овцы»: так охарактеризовал однажды своих политических противников некий прусский государственный деятель. Когда Льеж падет, 1-я и 2-я армии выйдут на одну линию, тогда и начнется главное наступление немцев.

Укрепления Льежа и Намюра построил по настоянию Леопольда II в 1880-х годах Анри Бриальмон, выдающийся инженер-фортификатор своего времени. Расположенные на возвышенной местности вокруг каждого из этих городов форты, по замыслу их строителя, предназначались для отражения врага с любого направления и воспрепятствования переправы через Маас. Льежские форты находились по обоим берегам реки, на расстоянии примерно 4–5 миль от города и 2–3 милях друг от друга. Шесть фортов на восточном берегу, защищавшие столицу от Германии, и шесть на западном опоясывали город кольцом. Они напоминали упрятанные под землю средневековые замки. На поверхности виднелась лишь треугольная насыпь с выступавшими железобетонными башнями, куда при помощи подъемников доставлялись орудийные установки. Все остальное находилось под землей. Наклонные туннели вели к подземным камерам и соединяли башни со складами боеприпасов и пунктами управления огнем. Шесть крупных фортов и располагавшиеся между ними шесть более мелких укреплений имели в общей сложности 400 орудий. Самыми тяжелыми из них были 8-дюймовые (210-миллиметровые) гаубицы. По углам треугольника бельгийцы установили башни меньшего размера для скорострельных пушек и пулеметов, державших под огнем нижние пологие скаты фортов. Их окружали сухие крепостные рвы в 30 футов глубиной. На каждой башне имелся прожектор на стальной наблюдательной вышке, которая, как и орудия, опускалась под землю. Гарнизоны больших фортов состояли из 400 человек каждый — по две артиллерийские и одной пехотной роте. Построенные скорее как передовые посты для защиты границ, эти оборонительные сооружения не предназначались для того, чтобы выдерживать длительную осаду при отступлении. Промежутки между ними должны были удерживать части полевой армии.

Возлагая чересчур большие надежды на великое творение Бриальмона, бельгийцы почти ничего не сделали для модернизации укреплений. Форты обслуживал второразрядные гарнизоны, набранные из солдат старших призывных возрастов, причем на роту приходился всего один офицер. Из опасения дать Германии даже малейший повод для обвинений в несоблюдении Бельгией нейтралитета, приказ о сооружении траншей и установке полос заграждений из колючей проволоки для защиты интервалов между фортами, а также о вырубке деревьев и сносе домов для улучшения обзора при стрельбе не поступал до 2 августа. Когда война подошла к Льежу, работы еще только разворачивались.

Со своей стороны, немцы верили, что Бельгия примет ультиматум или, в крайнем случае, окажет незначительное сопротивление ради сохранения престижа, а потому не доставили в район боев свое новое секретное оружие — гигантские осадные орудия громадной величины и необычайной разрушительной силы. Перевозить эти колоссы по дорогам было почти невозможно. Одно орудие, изготовленное на заводах «Шкода», австрийской компании по производству вооружений, представляло собой 12,5-дюймовую (305-миллиметровую) мортиру; другое было создано «Круппом» в Эссене. Это чудовище калибром 16,5 дюйма (420 миллиметров), длиною более 9 метров и весом в 98 тонн, стреляло 1800-фунтовым снарядом метровой величины на расстояние в 9 миль. Для его обслуживания требовалось 200 человек. В то время самыми крупными считались 13,5-дюймовые морские английские орудия, а на суше — 11-дюймовые стационарные гаубицы береговой артиллерии. Такие пушки Япония после безуспешной шестимесячной осады Порт-Артура сняла со своих береговых укреплений и перебросила в Маньчжурию, но русская крепость, несмотря на обстрел, держалась еще три месяца.

Немецкие планы не допускали подобной задержки при взятии бельгийских фортов. Мольтке заявил Конраду фон Хётцендорфу, что, по его оценкам, победа будет достигнута на 39-й день войны, после чего на 40-й день, пообещал он, германские войска отправятся на помощь Австрии. Бельгийцы, как считалось, не станут сопротивляться, тем не менее немецкая пунктуальность требовала предусмотреть любые неожиданности. Задача заключалась в том, чтобы создать мощнейшие осадные орудия, которые возможно перевозить по суше. Снаряды подобной пушки, мортиры или короткоствольной гаубицы с большим углом возвышения, могли бы пробить верхние перекрытия фортов; в то же время, не имея прицельности длинноствольных пушек, эти орудия обладали бы достаточной точностью для поражения отдельных целей.

Фирма «Крупп», соблюдая строжайшую секретность, изготовила в 1909 году модель 420-миллиметровой пушки. На испытательных стрельбах распухший гигант с отрезанным стволом показал себя неплохо, но оказался слишком громоздким для транспортировки. При перевозке по железной дороге орудие пришлось разделить на две секции, причем каждую тащил отдельный локомотив. Доставить такую пушку на позицию можно было, лишь проложив железнодорожную ветку. Стремясь создать транспортабельную конструкцию из нескольких секций, «Крупп» продолжал работать над этой моделью еще четыре года. В феврале 1914 года орудие было изготовлено и с успехом испытано в Куммерсдорфе, к большому удовлетворению кайзера, присутствовавшего при этом событии. И все же перевозка орудия с помощью устройств, приводимых в движение паровыми и бензиновыми двигателями, а также упряжки из десятков лошадей, оказалась сопряжена со значительными трудностями. Конструкция требовала усовершенствований, и срок окончания работ перенесли на 1 октября 1914 года.

Большей мобильностью обладала австрийская 305-миллиметровая «Шкода», выпущенная в 1910 году. Три секции — сама пушка, лафет и портативное основание — могли перемещаться с помощью тягачей на 15–20 миль в день. Вместо шин на колеса надевали бесконечные ленты, которые тогда с ужасом назывались «железными ступнями». На позиции устанавливали стальное основание, к нему болтами крепили станок и уже сверху монтировали орудие. Вся процедура установки длилась не более 40 минут. Разборка происходила так же быстро, что уменьшало возможность захвата орудия противником. Эти пушки поворачивались вправо или влево на угол в 60° и имели дальность стрельбы 7 миль. И крупповское, и австрийское орудия стреляли бронебойным снарядом со взрывателем замедленного действия, поэтому взрыв происходил уже после попадания в цель.

Когда в августе началась война, несколько австрийских 305-миллиметровых пушек находилось в Германии. Их «дал взаймы» Конрад фон Хётцендорф, поскольку немецкие орудия еще не были готовы. К этому времени «Крупп» уже выпустил пять 420-миллиметровых пушек для перевозки по рельсам и две — для перевозки по шоссейным дорогам, однако они требовали существенной доводки для облегчения транспортировки. 2 августа правительство потребовало срочно привести их в состояние боеготовности. Когда началось вторжение в Бельгию, работа над этими моделями велась круглосуточно; орудия, станки для них, дополнительное оборудование, моторы — все тщательно проверялось и испытывалось; на случай чрезвычайных обстоятельств выделялись упряжки лошадей, механики, шоферы; а артиллерийская прислуга получала последние наставления от инженеров фирмы.

Мольтке все еще надеялся обойтись без осадных орудий. Более того, немцы верили, что им удастся взять форты простым штурмом, если бельгийцы проявят неблагоразумие и начнут сопротивляться. Ни одна из деталей операции не была оставлена без внимания. Ее разработкой занялся офицер генерального штаба, один из самых преданных учеников Шлиффена.

Необыкновенное трудолюбие и гранитная твердость духа помогли капитану Эриху Людендорфу победить предубеждения, связанные с отсутствием приставки «фон» в его фамилии, и добиться заветных красных лампасов офицера генерального штаба, в ряды которого он вступил в 1895 году, когда ему было тридцать лет. Плотный, со светлыми усами над жесткой, опущенной вниз линией рта, круглым двойным подбородком и выпуклостью на загривке, которую Эмерсон называл отличительным признаком зверя, он, в противоположность Шлиффену, не принадлежал к аристократическому типу. Однако за образец Людендорф взял твердый, замкнутый характер своего кумира. Намеренно отказываясь от друзей и знакомств, этот человек, которому суждено было через два года обрести, первому после Фридриха Великого, огромную власть над судьбой и народом Германии, оставался почти никому не известным и никем не любимым. О нем не судачили, как водится, никто не мог припомнить сделанных им метких замечаний, и, даже когда он стал возвышаться, о нем не рассказывали сопутствующих анекдотов: это был человек без тени.

Считая Шлиффена одним «из величайших солдат истории», Людендорф как сотрудник, а впоследствии и начальник мобилизационного отдела генерального штаба с 1904 по 1913 год, делал все, чтобы претворить в жизнь план своего командира. По его словам, весь генеральный штаб был убежден в правильности стратегического замысла, ибо «никто не верил в бельгийский нейтралитет». В случае войны Людендорф надеялся стать начальником оперативного управления, однако в 1913 году его, после ссоры с тогдашним военным министром генералом фон Хеерингом, вывели из состава генерального штаба и отправили командовать полком. В апреле 1914 года он получил чин генерала. Ему было приказано занять после начала мобилизации пост заместителя начальника штаба 2-й армии[2]. В этом качестве он и прибыл 2 августа в «маасскую армию» Эммиха, которой поручалось захватить Льеж. В задачу Людендорфа входило поддержание связи между ударными силами и главным командованием.

Не испытывая никаких иллюзий, король Альберт 3 августа принял на себя обязанности главнокомандующего бельгийскими вооруженными силами. План, составленный им и Гале на основе предположения о германском вторжении, не получил поддержки. Они предлагали, чтобы все шесть бельгийских дивизий заняли рубежи вдоль естественного барьера по реке Маас, где они смогли бы усилить укрепленные позиции Льежа и Намюра. Но генеральный штаб, во главе с новым начальником, генералом Селье де Моранвилем, с презрением отнесся к попыткам короля и какого-то капитана навязать им свою волю и, колеблясь между наступательной и оборонительной стратегиями, не отдал никаких приказов о передислокации армий за Маас. В соответствии с принципами строгого нейтралитета шесть дивизий располагались таким образом, чтобы дать отпор любому врагу. 1-я дивизия стояла в Генте против англичан, 2-я — Антверпене, 3-я — в Льеже против немцев, 4-я и 5-я — в Намюре, Шарлеруа и Монсе против французов, 6-я и кавалерийская дивизии размещались в Брюсселе. План генерала Селье заключался в том, чтобы, когда враг будет определен, сконцентрировать армию в центре страны на пути захватчика, предоставив гарнизонам Антверпена, Льежа и Намюра возможность защищаться самостоятельно. Стремление придерживаться существующего плана всегда сильнее желания его изменить. Кайзер не мог изменить планов Мольтке, Китченер — планов Генри Уилсона, Ланрезак — планов Жоффра. Король Альберт, став 3 августа официально главнокомандующим и начальником генерала Селье де Моранвиля, уже не успевал организовать развертывание войск вдоль Мааса — время была упущено. Принятая стратегия заключалась в сосредоточении бельгийской армии перед Лувеном (Лёвеном) на реке Гете в 40 милях к востоку от Брюсселя, где было решено создать оборонительные рубежи. Король смог добиться лишь того, чтобы 3-я дивизия осталась в Льеже, а 4-я — в Намюре с целью укрепления пограничных гарнизонов. Ранее предполагалось присоединить эти части к полевой армии в центре страны.

На пост командира 3-й дивизии и коменданта Льежа по настоянию короля в январе 1914 года был выдвинут его протеже, 63-летний генерал Леман, возглавлявший военную академию. Бывший офицер инженерного корпуса, Леман провел последние тридцать лет — не считая шестилетнего перерыва, когда служил в штабе инженерных войск, — в военной академии; в свое время у него учился король Альберт. В течение семи месяцев, не получая поддержки генерального штаба, он пытался реорганизовать оборону фортов. Когда же разразился кризис, на его голову обрушился поток противоречивых приказов. 1 августа генерал Селье приказал вывести из Льежа одну бригаду, то есть треть 3-й дивизии. По просьбе Лемана король отменил этот приказ. В свою очередь, генерал Селье 3 августа приостановил приказ короля об уничтожении мостов выше Льежа на том основании, что они необходимы для передвижений бельгийской армии. И снова после жалобы Лемана король поддержал генерала в споре с начальником генерального штаба, а в личном письме призвал Лемана «удерживать до конца позиции, которые Вам доверили оборонять».

Воля к обороне страны превышала имевшиеся для этого средства. В бельгийской армии на одного солдата приходилось в два раза меньше пулеметов, основного оружия обороны, чем в германской. У бельгийцев вообще не было тяжелой полевой артиллерии для защиты промежутков между фортами. В соответствии с новыми оборонительными планами намечалось к 1926 году довести численность армии до 150 000 человек, резервистов — до 70 000 и крепостных войск — до 130 000 человек. Однако к осуществлению этого проекта практически не приступали. В августе 1914 года армии удалось набрать 117 000 солдат, призвав всех подготовленных резервистов, а оставшимися категориями укомплектовали крепостные войска. Гражданская гвардия — бравые жандармы в цилиндрах и ярко-зеленых мундирах — была включена в состав действующей армии. Целый ряд обязанностей, которые те выполняли до сих пор, взяла на себя организация бойскаутов. Солдаты действующей армии не умели окапываться, да и не имели для этого инструментов. Не хватало транспортных средств, палаток и полевых кухонь; котлы и другую кухонную утварь пришлось собирать по фермам и деревням. Телефонная связь находилась в плачевном состоянии. В войсках, которые выдвигались на позиции, царил хаос импровизации.

Волна энтузиазма, окутанная туманом иллюзий, несла и увлекала армию за собой. Солдаты, ставшие вдруг популярными, были поражены обилием даров — еды, поцелуев и пива. Нередко походный строй нарушался, солдаты беспорядочно брели по улицам, хвастаясь своей формой и радостно приветствуя друзей. Родители шли вместе с сыновьями, чтобы посмотреть на войну. Мимо проносились реквизированные как транспортные средства шикарные лимузины, груженные караваями хлеба и мясными тушами. Вслед неслись приветственные крики. Столь же радостно встречали появление пулеметов, которые, как фламандские тележки с молоком, тянули собаки.

На заре 4 августа, когда начиналось тихое, прозрачное, солнечное утро, первые захватчики, кавалерийские части фон Марвица, перешли границу Бельгии в 70 милях к востоку от Брюсселя. Кавалеристы держали в руках четырехметровые пики со стальными наконечниками и были вооружены целым арсеналом сабель, пистолетов и винтовок. Крестьяне, собиравшие урожай на придорожных полях, жители деревень, смотревшие на врага из окон, замирали и в страхе шептали: «Уланы!» Чужестранное слово, напоминавшее о диких нашествиях татарских конников, будило в Европе древние воспоминания о варварских завоеваниях. Немцы, выполняя историческую миссию навязывания своей Kultur другим народам, предпочитали устрашающие языковые модели; у кайзера, например, излюбленным было слово «гунны».

Как авангард вторжения, этот кавалерийский отряд должен был вести разведку позиций бельгийской и французской армий, сообщать о возможной высадке англичан, а также мешать разведывательным действиям противника против германской армии, выходившей на исходные рубежи. В первый день в задачу передовых эскадронов, поддерживаемых пехотой на автомобилях, входило овладеть переправами через Маас до того, как будут разрушены мосты, а также захватить фермы и деревни, источники продовольствия и фуража. В Варсаже, деревне близ границы, бургомистр Флеше, повязав через плечо ленту — отличительный знак власти, — стоял на главной площади, а мимо него, цокая копытами по бельгийской брусчатке, проезжала немецкая кавалерия. Подъехав к семидесятидвухлетнему бургомистру, командир эскадрона с вежливой улыбкой протянул ему отпечатанную прокламацию, в которой Германия выражала «сожаление» по поводу того, что ей пришлось, «повинуясь необходимости», вторгнуться в Бельгию. Как говорилось в прокламации, Германия не хочет кровопролития, но путь немецких войск должен быть свободным, а «попытки разрушения мостов, туннелей и железнодорожных линий будут рассматриваться как враждебные акты». В деревнях вдоль всей границы, от Голландии до Люксембурга, уланы разбрасывали эти прокламации, снимали бельгийские флаги с мэрий, поднимая вместо них германские, с черными орлами, и продолжали двигаться вперед, ободренные заверениями своих командиров о том, что бельгийцы воевать не будут.

За ними, заняв ведущие к Льежу дороги, шли бесконечными рядами пехотинцы ударной группировки Эммиха. Серо-зеленое однообразие нарушали лишь номера полков, нанесенные красной краской на остроконечные каски. Следом двигалась полевая артиллерия на конной тяге. Скрипели новые кожаные сапоги и солдатское снаряжение. Обгоняя всех, проносились самокатчики, захватывавшие перекрестки дорог и деревенские дома и тянувшие телефонные линии. Расчищая дорогу гудками, ехали автомобили со штабными офицерами, державшими монокли в глазницах; их денщики с револьверами наготове сидели впереди, а сзади, на багажниках, пристегнутые ремнями, лежали чемоданы. Каждый полк имел свои полевые кухни. Повара на ходу, стоя на подножках, помешивали солдатскую похлебку. Как рассказывают, в германской армии походные кухни ввел кайзер, после того как впервые увидел их на русских маневрах. Совершенство оборудования и точность движения войск были такими, что казалось, захватчики идут парадным маршем.

Каждый солдат нес 65 фунтов: винтовка и боеприпасы, ранец, котелок, шанцевый инструмент, тесак и множество других предметов, пристегнутых к портупее. В одном из мешков ранца хранился «железный паек» — две банки мясных и две банки овощных консервов, две коробки галет, пачка молотого кофе и фляжка со шнапсом, которую разрешалось открывать только по распоряжению офицера. Чтобы владелец фляжки не поддался искушению, проверка ее содержимого производилась ежедневно. В другом мешке лежали нитки, иголки, бинты и липкий пластырь, в третьем — спички, шоколад и табак. На шеях офицеров висели бинокли и кожаные планшеты с картами, на которые был нанесен запланированный маршрут полка, — чтобы ни один немец не оказался в положении некоего английского офицера, жаловавшегося, что бой — это процесс, происходящий, как нарочно, на стыке двух карт. Марш сопровождался песнями. Солдаты пели: «Deutschland ?ber Alles» («Германия превыше всего»), «Die Wacht am Rhein» («Стража на Рейне»), «Heil dir im Siegeskranz» («Слава тебе в победном венце»). Пели на отдыхе, во время марша, на постоях и во время попоек. Те, кто в течение последующих тридцати дней пережил ужас и конвульсии разгоравшейся войны, непрекращающееся солдатское пение вспоминали как самую худшую и жестокую пытку.

Бригады генерала фон Эммиха, подступавшие к Льежу с севера, востока и юга, выйдя к Маасу, увидели взорванные выше и ниже города мосты. Когда они попытались переправиться на понтонах, бельгийская пехота открыла огонь, и немцы, к своему изумлению, оказались в центре настоящего боя; по ним стреляли боевыми патронами, убивали и ранили. Их было 60 000, а бельгийцев 25 000 человек. К вечеру немцам удалось форсировать реку у Визе, к северу от Льежа. Бригадам, атаковавшим с юга, продвинуться не удалось; части, наступавшие в центре, у изгиба реки, вышли на линию фортов, еще не достигнув берегов.

В течение дня, когда сапоги, копыта и колеса германской армии двигались по дорогам и через села, подминая на полях зрелую пшеницу, стрельба постепенно усиливалась, а с ней — и раздражение немцев, которым раньше говорили, что бельгийцы — «бумажные солдатики». Удивленные и взбешенные оказанным сопротивлением, немецкие солдаты, находившиеся в состоянии крайнего нервного напряжения, оказались чрезвычайно чувствительными к первым крикам «Снайперы!». В их воображении сразу же возникал образ злобных крестьян и горожан, стреляющих из-за каждого угла и изгороди. Стоило только прозвучать первому крику: «Man hat geschossen! В нас стреляли!», как сразу же появилось оправдание, ставшее сигналом для развязывания репрессий против мирного населения, от Визе до ворот Парижа. С первого дня фигура беспощадного franc-tireur — «франтирера», сохранившегося в памяти со времен войны 1870 года, приобрела четкие очертания и впоследствии благодаря фантазии, подстегиваемой страхом, достигла гигантских размеров.

Однако дух сопротивления, нашедший вскоре отражение в знаменитой подпольной газете «Либр Бельж», в то утро еще не пробудился в сердцах жителей приграничных городов. Бельгийское правительство, знавшее характер врага, дало указание расклеить в населенных пунктах вдоль границы объявления с распоряжением сдать имеющееся оружие местным властям, предупреждая бельгийцев, что обнаруженное немцами ружье может привести к смертному приговору тому, кто его хранил. Плакаты призывали жителей не сопротивляться, не оскорблять врага и не выходить на улицы, чтобы избежать «любого предлога для репрессий, которые могут вылиться в кровопролитие, грабежи и массовые убийства ни в чем не повинных людей». После таких суровых предупреждений население, охваченное ужасом при виде захватчиков, вряд ли осмелилось бы на попытки остановить вооруженные до зубов германские войска с помощью охотничьих ружей, с которыми ходили на зайцев.

И все-таки немцы в первый же день вторжения расстреливали не только мирных граждан, но и бельгийских священников, что делалось с далеко идущими целями. 6 августа генерал-майор Карл Ульрих фон Бюлов[3], брат экс-канцлера и командир кавалерийской дивизии, штурмовавшей Льеж, выразил своему сослуживцу неодобрение по поводу «происшедших накануне поспешных казней бельгийских священников». Слухи о планах бельгийского духовенства организовать «франтирерскую» войну — в течение двадцати четырех часов после вторжения и вопреки предупреждению гражданского правительства — были ни чем иным, как германской выдумкой. Что касается Бельгии, эту акцию немцы предприняли как первый опыт устрашения населения в соответствии с теорией, созданной римским императором Калигулой: «Oderint dum metuant» («Пусть ненавидят, лишь бы боялись»).

Кроме того, в первый же день немцы расстреляли 6 заложников в Варсаже и сожгли для устрашения деревню Баттис. «Ее сожгли, буквально стерли с лица земли, — писал немецкий офицер, проходивший через эту деревню с войсками несколько дней спустя. — Сквозь пустые окна с выбитыми рамами виднелись оплавленные железные остовы кроватей и прочей мебели. Улицу усеивали обломки кухонной утвари. Не считая собак и кошек, что шныряли среди развалин, все живое в деревне было уничтожено огнем. На рыночной площади торчала лишившаяся крыши и шпиля церковь». В другом месте, где, как рассказали этому офицеру, застрелили трех немецких гусар: «Деревню окутало пламя, домашний скот неистово ревел в загонах, обгорелые цыплята, словно обезумев, носились по дворам, и двое мужчин в крестьянской одежде лежали мертвыми у стены».

«Разумеется, наше наступление в Бельгии носит зверский характер, — писал Мольтке Конраду фон Хётцендорфу 5 августа, — но мы боремся за нашу жизнь, и тот, кто посмеет встать на нашем пути, должен подумать о последствиях». К сожалению, о последствиях для Германии он не думал. Но процесс, в результате которого Бельгия станет для Германии Немезидой, уже начался.

В наступление на четыре восточных форта, наиболее удаленных от Льежа, бригады Эммиха пошли 5 августа. После обстрела из полевых орудий в бой двинулась пехота. Легкие снаряды не оказали на форты никакого воздействия, а бельгийские батареи обрушили на немцев лавину огня, полностью уничтожив их передовые части. Рота за ротой немцы пытались пройти в промежутках между фортами, где бельгийцы еще не закончили строительства оборонительных линий. На некоторых участках им удалось прорваться к склонам фортов, не простреливавшихся из орудий, но здесь немецких солдат косили пулеметы. Кое-где груды трупов достигали метровой высоты. У форта Баршон бельгийцы, увидев, что цепь немцев дрогнула, бросились в штыковую контратаку и отогнали врага. Немецкое командование вновь и вновь гнало солдат на штурм, не щадя жизней, зная о богатых резервах, которые восполнят потери. «Они даже не старались рассредоточиться, — описывал позднее эти события бельгийский офицер. — Они шли плотными рядами, почти плечом к плечу, пока мы не валили их огнем на землю, Они падали друг на друга, образуя страшную баррикаду из убитых и раненых. Мы даже стали опасаться, что она закроет нам обзор и мы не сможем вести прицельный огонь. Гора трупов уже стала огромной, и мы думали, стрелять ли прямо в нее или выходить и самим растаскивать трупы… Поверите или нет, эта настоящая стена из мертвых и умирающих позволила немцам подползти ближе и броситься на передние скаты фортов, но им не удалось пробежать и половины пути — наши пулеметы и винтовки смели их прочь. Разумеется, мы тоже несли потери, но они были незначительными по сравнению с той бойней, которую мы учинили противнику».

Военная машина, пожиравшая с каждым новым сражением все больше и больше жертв — сотни тысяч при Сомме, более миллиона при Вердене, — усиленно набирала обороты уже на второй день боев под Льежем. Придя в бессильное бешенство от первой задержки своего наступления, немецкие генералы бессмысленно гнали людей на форты, не считаясь с потерями, лишь бы уложиться в указанные графиками сроки.

Той же ночью 5 августа бригады Эммиха перегруппировались, чтобы возобновить атаки в полночь. Генерал Людендорф, сопровождавший 14-ю бригаду, находившуюся в центре наступающих частей, нашел, что состояние войск подавленное, хотя и «возбужденное». Впереди грозно маячили орудийные башни фортов. Многие офицеры сомневались, что пехота сумеет прорваться сквозь их огонь. Распространился слух об уничтожении целой роты самокатчиков, посланной днем на разведку. Одна из колонн вышла не на ту дорогу и столкнулась с другой колонной, все смешалось, движение войск прекратилось. Людендорф, отправившийся выяснять причину задержки, встретил по дороге денщика генерала фон Вюссова, командовавшего 14-й бригадой. Солдат, держа под уздцы оседланного коня, сообщил, что генерал убит пулеметным огнем. Людендорф с неожиданной смелостью решил попытать счастья. Он принял командование бригадой и дал сигнал к наступлению, чтобы прорваться через промежуток между фортами Флерон и Д’Эвенье. Когда атака началась и люди стали падать под огнем, Людендорф впервые в жизни услышал «особенный глухой стук от удара пуль в человеческие тела».

В силу какой-то особенной прихоти войны пушки форта Флерон, удаленного на два километра от места атаки, огня не открыли. В деревне, где развернулась рукопашная схватка, Людендорф приказал огнем из полевой гаубицы «по домам справа и слева» расчистить путь своей бригаде. К двум часам дня 6 августа его части прорвались через кольцо фортов и заняли высоты на правом берегу Мааса, откуда открывался вид на Льеж и Цитадель — внушительный, но не используемый для обороны форт, подступавший к реке. Здесь к ним присоединился генерал фон Эммих. Немцы с растущей тревогой наблюдали за безлюдными дорогами на севере и юге — части других бригад так и не появились. 14-я бригада оказалась изолированной внутри кольца фортов. Наведя пушки на Цитадель, немцы принялись расстреливать ее, чтобы тем самым дать сигнал другим бригадам и «запугать коменданта крепости и его людей».

Рассвирепев от потери времени и сопротивления бельгийцев, которые, как подсказывал здравый смысл, должны были сдаться и пропустить врага через свою территорию, немцы весь август упорно стремились «устрашить» их и сломить. Бывший военный атташе в Брюсселе, лично знавший генерала Лемана, отправился с белым флагом в бельгийский штаб. Ему поручили уговорить или, если это не поможет, угрозами заставить Лемана отказаться от напрасного сопротивления и сдать город. Парламентер заявил, что в случае отказа пропустить немцев через город цеппелины разрушат Льеж. Переговоры оказались безрезультатными, и 6 августа цеппелин «L-Z» вылетел из Кельна, чтобы ударить с воздуха по Льежу. Сбросив 13 бомб и убив при этом девять мирных граждан, он совершил первый воздушный налет — обычное дело в более поздних войнах XX века.

После бомбардировки Людендорф отправил к бельгийцам еще одного парламентера с белым флагом, но и на сей раз Леман отказался сдать город. Тогда немцы прибегли к военной хитрости. Отряд из тридцати рядовых и шести офицеров, переодетых в военную форму, похожую на английскую и без знаков различия, подъехал на автомобилях к штаб-квартире Лемана на улице Сен-Фуа. Немцы потребовали срочно вызвать генерала. Адъютант командующего, полковник Маршан, подойдя к двери, крикнул: «Это не англичане, это немцы!» — и тут же упал, сраженный пулями. Товарищи немедленно отомстили за него. Как говорилось в 1914 году в одном смелом и откровенном сообщении, «обезумев от гнева при виде подлого нарушения правил цивилизованного ведения войны, они были беспощадны». Воспользовавшись сумятицей, Леман незаметно покинул здание и уехал в форт Лонсэн, к западу от города, откуда и продолжал руководить обороной.

Ему стало ясно, что теперь, когда немецкая бригада прорвалась сквозь кольцо фортов, удержать Льеж фактически невозможно. Если бы бригадам, наступающим с севера и юга, удалось смять оборону и выйти к городу, то находящаяся в нем 3-я дивизия была бы окружена и отрезана от остальной армии. Загнав бельгийскую дивизию в западню, немцы уничтожили бы ее полностью. Разведка доносила, что в наступлении на Льеж участвуют четыре армейских корпуса, то есть 8 дивизий против одной. В действительности же войска Эммиха не подразделялись на корпуса, однако вместе со срочно отправленными к Льежу подкреплениями насчитывали около 5 дивизий. Так или иначе, одна 3-я бельгийская дивизия не могла защитить не только Льеж, но и себя. Утром 6 августа Леман, зная о твердом намерении короля сохранить армию и сосредоточить ее у Антверпена независимо от хода военных действий в других частях страны, отдал 3-й дивизии приказ отступать от Льежа и присоединиться к бельгийским войскам у Лувена. Это означало, что город падет, но форты будут продолжать сопротивление; даже за Льеж нельзя было жертвовать дивизией, так как решалась судьба всей Бельгии. Если королю не удастся закрепиться с армией хотя бы на клочке бельгийской территории, он будет зависеть не только от милости врага, но и союзников.

Шестого августа Брюссель находился в состоянии радостного возбуждения после новостей об отражении вчерашнего немецкого наступления. «Grande Victorie Beige! Великая победа Бельгии!» — гласили заголовки экстренных выпусков. Счастливые, разгоряченные граждане, собираясь в кафе, поздравляли друг друга; опьяненные успехами армии, они всю ночь праздновали победу и на следующее утро восторженно читали бельгийскую военную сводку, в которой сообщалось, что 125 000 германских солдат «не достигли никакого успеха и три армейских корпуса, атаковавшие Льеж, отрезаны и практически обезврежены». С не меньшим оптимизмом союзная пресса писала «о полном разгроме немцев», о сдаче в плен нескольких германских полков, о 20 000 убитых и раненых немцев, о повсеместных успехах защитников Льежа, о «решительном отпоре захватчикам» и об «остановке» немецкого наступления. Что означал мельком упомянутый отход 3-й дивизии, каким образом вписывался он в эту радужную картину, оставалось загадкой.

В Лувене, в штабе бельгийской армии, размещавшемся в здании городской ратуши, царила такая же атмосфера уверенности, как если бы бельгийская армия насчитывала 34 дивизии против шести германских, а не наоборот. Горячие головы в генеральном штабе «выдвигали дерзкие идеи немедленного наступления».

Король сразу же наложил вето на подобные планы. По численности атакующих Льеж сил и по новым сообщениям о приближающихся пяти германских корпусах он узнал стратегию охвата Шлиффена. Однако оставалась еще возможность остановить врага на реке Гете, между Антверпеном и Намюром, при условии своевременного подхода французских и английских войск. Король уже направил два срочных послания президенту Пуанкаре. На этом этапе войны он, как и все бельгийцы, еще надеялся соединиться с союзниками на территории Бельгии. «Где французы? Где англичане?!» — спрашивали люди друг друга. В одной из деревень женщина преподнесла цветы, увязанные лентами, составлявшими цвета английского флага, солдату в незнакомой военной форме, которую она приняла за английское хаки. Несколько смутившись, солдат объяснил, что он немец.

Во Франции Пуанкаре и Мессими, который с присущим ему темпераментом предложил немедленно направить для помощи Бельгии пять корпусов, не смогли переубедить молчаливого и упрямого Жоффра, отказывавшегося выделить из своих сил хотя бы бригаду, не говоря уже об изменении составленного плана развертывания войск. Три кавалерийские дивизии под командованием генерала Сорде должны были войти в Бельгию 6 августа для разведки германских сил восточнее Мааса, однако, как говорил Жоффр, только отказ англичан прислать войска вынудит его растянуть левый фланг. Поздно вечером 5 августа пришло сообщение из Лондона о решении Военного совета, заседавшего день напролет, направить на континент экспедиционный корпус в составе четырех дивизий вместо шести плюс кавалерию. Несмотря на свое разочарование, Жоффр наотрез отказался перебрасывать какие-либо части на левый фланг, чтобы усилить тот ввиду недостаточного количества английских войск. Он все отдал центру, где готовилось французское наступление. Не считая кавалерии, в Бельгию был отправлен лишь один-единственный офицер французского генерального штаба, полковник Брекар, с письмом к королю Альберту. В этом письме бельгийской армии предлагалось, временно отказавшись от решительных действий, отойти к Намюру, где, вступив во взаимодействие с французской армией, после завершения сосредоточения всех войск принять участие в совместном генеральном наступлении. Четыре французские дивизии, сообщал Жоффр, будут посланы в Намюр, но смогут прибыть туда не ранее 15 августа.

По мысли Жоффра, бельгийская армия, забыв об интересах Бельгии ради борьбы на общем фронте, должна была действовать в качестве крыла французской армии и в соответствии со стратегией Франции. По мнению же короля Альберта, куда лучше представлявшего опасность, исходившую от правого крыла германских армий, бельгийская армия, заняв позиции у Намюра, оказалась бы отрезанной наступающими германскими войсками от своей базы в Антверпене, а затем немцы оттеснили бы бельгийцев ее на территорию Франции. Король Альберт в первую очередь хотел, чтобы бельгийская армия закрепилась на родной земле, поэтому интересы общей стратегии имели для него второстепенное значение. Он решил любой ценой оставить открытым путь для отступления к Антверпену. Чисто военные соображения указывали на Намюр, а исторические и национальные — на Антверпен, пусть даже армия, запертая в этом районе, и не могла бы тогда оказывать непосредственного влияния на общий ход войны в Европе.

Как заявил король полковнику Брекару, при чрезвычайных обстоятельствах бельгийская армия будет вынуждена отступить к Антверпену, а не к Намюру. Сильно разочарованный, Брекар уведомил Жоффра, что бельгийцы, по-видимому, не будут участвовать вместе с французами в общем наступлении.

Седьмого августа французское правительство, незнакомое с «Планом-17», запрещавшим прийти на помощь Бельгии, наградило Большим крестом Почетного легиона Льеж, а короля Альберта — Военной медалью. Этот жест, хоть и не совсем уместный в данных обстоятельствах, выразил тем не менее удивительное восхищение всего мира стойкостью Бельгии. Она не только «сражалась за независимость Европы, но и являлась защитником чести», заявил председатель Национального собрания. Она завоевала «бессмертное признание» тем, что развеяла миф о непобедимости германских армий, писала лондонская «Таймс».

Поток восхищения нарастал, а жители Льежа провели ночь в подвалах своих домов — первую из тех бесчисленных ночей, которые выпали на долю европейцев XX века. После дневного воздушного налета цеппелина Льеж всю ночь обстреливала полевая артиллерия Людендорфа: рвавшиеся со страшным грохотом снаряды должны были принудить город сдаться. Этот метод оказался таким же бесплодным, как и бомбардировка Парижа из дальнобойных орудий «Большая Берта» в 1918 году или налеты люфтваффе на Лондон и его обстрелы ракетами «Фау-2» в следующую войну.

После предварительного артобстрела Льежа Эммих и Людендорф решили войти в город, не дожидаясь подхода других бригад. Не встречая сопротивления — к этому времени 3-я дивизия уже покинула Льеж, — 14-я бригада прошла два оставшихся невзорванными моста. Людендорф, полагая, что Цитадель взята передовыми частями, направился к ней по крутой извилистой дороге в штабном автомобиле, сопровождаемый одним лишь адъютантом. Въехав во двор, он не увидел ни одного германского солдата: авангард еще не подошел. Тем не менее он, не колеблясь, «забарабанил по воротам», которые открылись, и ему осталось лишь принять капитуляцию от бельгийских солдат, находившихся внутри крепости. Людендорфу было 49 лет, вдвое больше, чем Наполеону в 1793 году, но Льеж оказался его Тулоном.

Внизу, в городе, генерал Эммих, не найдя Лемана, арестовал мэра, которого предупредил, что Льеж будет обстрелян и сожжен дотла, если форты не прекратят сопротивление. Он предложил мэру отправиться к генералу Леману или королю, чтобы уговорить их сдаться. Несмотря на обещание обеспечить безопасный проход через немецкие позиции, мэр решительно отказался. К вечеру сквозь линию фортов пробились и вошли в Льеж еще три немецкие бригады.

В шесть часов вечера по улицам Ахена на автомобиле промчался офицер, доставивший в штаб 2-й армии волнующую весть о том, что генерал Эммих вошел в Льеж и ведет переговоры с мэром. Пока раздавались крики и восклицания «Хох!», была перехвачена телеграмма от Эммиха, которую он отправил своей жене: «Ура, мы в Льеже!» В 8 часов вечера офицер связи доставил новое сообщение от Эммиха. Хотя генерала Лемана захватить не удалось, взяты в плен епископ и бургомистр; Цитадель сдалась, сам город эвакуирован бельгийскими войсками, однако никакой информации о фортах пока нет.

В Берлине, где до конца периода сосредоточения армий оставался штаб верховного командования, или Oberste Heeresleitung (OHL), кайзер пришел в восторг. Вначале, когда оказалось, что бельгийцы все-таки будут сражаться, Вильгельм часто с горечью упрекал Мольтке: «Видишь, из-за тебя англичане без всяких причин кинулись на меня». Однако после известий о падении Льежа кайзер стал называть его «милейший Юлиус». Мольтке записал по этому случаю: «Он меня восторженно расцеловал». Однако мысли об англичанах не давали кайзеру покоя. 10 августа американский посол Джерард, прибыв к кайзеру, чтобы вручить ноту с предложением президента Вильсона о посредничестве, нашел монарха в «подавленном расположении духа». Сидя в дворцовом саду за зеленым железным столом под солнечным зонтиком, с лежащей перед ним грудой бумаг и телеграмм и с двумя таксами, расположившимися у его ног, кайзер жаловался: «Англичане изменили всю ситуацию — вот упрямый народ!.. Они будут расширять войну, и скоро она не кончится».

Горькая правда открылась на следующий день после падения города: когда Людендорф выехал из Льежа для доклада, ни один из фортов еще не был взят. Генерал настаивал на немедленной доставке к Льежу осадных орудий: бельгийцы по-прежнему не желали сдаваться. Срок выступления 1-й армии Клука, начинавшей операцию, уже пришлось перенести с 10 на 13 августа.

Тем временем в Эссене, где неподвижно застыли жуткие черные осадные мортиры, шла лихорадочная работа по подготовке транспорта и обучению артиллерийской прислуги. К 9 августа два орудия, способные передвигаться по обычным дорогам, были полностью собраны и в ту же ночь погружены на железнодорожные платформы. Немцы берегли их гусеницы и хотели доставить поездом как можно ближе к месту боев. Состав отправился из Эссена 10 августа и к вечеру уже достиг Бельгии, как вдруг у города Эрсталь (Херстал), не доезжая двадцати миль до Льежа, поезд остановился — в 11 часов вечера. Впереди оказался железнодорожный туннель, взорванный бельгийцами. Были предприняты бешеные усилия расчистить завалы и освободить пути, но все оказалось напрасным. Гигантские пушки пришлось снять с платформ и везти по дороге. И хотя до цели оставалось не более 11 миль, одна поломка за другой вызывали частые остановки. Моторы отказывали, постромки рвались, на дорогах встречались различные препятствия, и часто, чтобы сдвинуть с места этих великанов, приходилось прибегать к помощи пехоты, отвлекая ее от марша. Весь день шла упорная борьба с двумя отказывавшимися двигаться дальше безмолвными монстрами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.