Смена национальности

Смена национальности

Все это самым решающим образом повлияло на национальные чувства Джугашвили, серьезно ослабив духовную связь с грузинским народом. И вовсе не потому, что партия, в которую он вступил, называлась Российской социал-демократической рабочей партией. В конце концов, в ней было много других грузин, которые тем не менее не перестали чувствовать себя грузинами. В случае с Джугашвили столь разительные последствия партийного членства объясняются прежде всего его отождествлением со своим героем - Лениным. Горный орел был не только великоросом, но и ярчайшим примером истинно русского революционера-интеллигента. Походить на него значило, помимо прочего, сделаться русским. Для этого Джугашвили располагал нужными языковыми предпосылками. Хотя по-русски он говорил с грузинским акцентом, сам язык, однако, уже не был для него чужим. Ко времени переезда в 1907 г. в Баку он владел русским настолько, что свободно писал на нем статьи и использовал в качестве разговорного языка. Таким образом, чтобы стать русским, требовалось, в сущности, только начать рассматривать себя таковым и духовно порвать с собственной грузинской натурой.

И если сделать первое Джугашвили побудило стремление к идентификации с Лениным, то пойти на второе его заставили совсем иные чувства. Как мы уже знаем, Джугашвили перессорился со многими видными грузинскими социал-демократами и в партийных кругах Грузии заслужил репутацию человека с трудным и скандальным характером. На грузинской революционной арене не имели успеха ни он сам, ни социал-демократическое течение, к которому он примыкал. В том, что Грузия ни ему, ни большевизму не раскрыла объятий, Джугашвили не был склонен винить ни себя, ни большевизм, а саму Грузию. Он, по-видимому, объяснял это ее относительной отсталостью. Так, манера сопоставления Тифлиса и Баку в одном из "Писем с Кавказа" в 1910 г. кое-что говорила как о его чувствах, так и об этих городах. Баку он с восхищением рисовал пульсирующим центром нефтяной промышленности, где твердая классовая позиция большевиков находила живой отклик у рабочих. А вот Тифлис, где было всего около 20 тыс. промышленных рабочих (то есть меньше, чем солдат и полицейских), представлял интерес лишь "как административно-торговый и "культурный" центр Кавказа". Отдаленность от крупных рынков России, по его словам вечно живых и бурлящих, накладывала на Тифлис отпечаток застойности, а отсутствие острых классовых столкновений, свойственных крупным промышленным центрам, превращало его в "нечто вроде болота, ждущего толчка извне"[41].

А в следующий момент Джугашвили заявил, что фракция настоящих пролетариев является также фракцией истинных русских. Анализируя национальный состав делегаций, он подчеркнул, что в то время, как среди 85 меньшевистских делегатов большинство принадлежало евреям, за которыми следовали грузины, затем русские, подавляющее большинство из 92 делегатов-большевиков были русскими, далее (по численности) шли евреи, грузины и т.д. Джугашвили привел шутливые слова большевика Алексинского, заметившего, что меньшевики - "еврейская фракция", а большевики - "истинно русская" и что не мешало бы большевикам "устроить в партии погром"[43.

Так через большевизм Джугашвили влился в русскую нацию. Вслед за осознанием самого себя как революционера, сторонника Ленина и члена "истинно русской" фракции, пришло ощущение принадлежности к русской нации. Возможно, поэтому он избрал партийной кличкой фамилию Иванович, под которой участвовал в партийных съездах в Стокгольме (1906) и Лондоне (1907)[45].

Статью отличало жесткое осуждение грузинского национализма во всех его проявлениях. Критика начиналась с полемики с группой националистически настроенных грузинских радикалов, которые незадолго до этого конституировались в партию социал-федералистов. Через издававшуюся в Париже газету "Сакартвело" новая партия требовала не только национальной автономии Грузии в пределах империи, но и автономии грузинской партии в рамках социалистического движения. Джугашвили с сарказмом отметил, что грузинский национализм, пройдя дворянский и буржуазный этапы, теперь опять выходил на политическую сцену, обрядившись в пролетарские одежды. Он бичевал выдвигавшуюся грузинскими социал-федералистами и Армянской социал-демократической рабочей организацией идею разделения революционного движения в Российской империи на самостоятельные национальные партии, объединенные в союз, и обвинил эти группировки в том, что они подражают Всеобщему еврейскому рабочему союзу[47]. В упомянутой выше статье он писал, что "целью всякой борьбы является победа"[49].

В известной мере презрительное отношение ко всему небольшому и слабому явилось причиной антисемитизма Джугашвили, который к концу жизни перерос в манию. Ведь евреи - это разбросанный по всему свету народ без собственной территории, нередко (особенно в России) объект погромов и преследований. Поскольку евреи были постоянно биты, он не мог относиться к ним с уважением, а сострадание он чувствовал, по-видимому, редко, если вообще когда-нибудь. Поэтому он с такой готовностью повторил грубую шутку Алексинского об "еврейской фракции, и целесообразности погрома в партии".

Следует отметить, что резкое неприятие Лениным казенной России и всего связанного с ней позволило Джугашвили с большей легкостью обрести тождество с русской нацией. В ленинском мировоззрении существовало две России: одна, которую не только можно, но нужно было ненавидеть, и рядом с ней другая, которая звала к участию в классовой борьбе. Это позволяло грузинскому апостолу сменить национальную принадлежность, не отказываясь от приобретенных в детстве антирусских настроений. Теперь дело сводилось лишь к тому, чтобы выразить их через марксистские понятия. Он отождествлял себя в тот ранний период не с Россией - государством, а с Россией - буревестником революции. Идентификация с государством наступит позже.

Следует добавить, что, избрав Ленина в качестве объекта преклонения и подражания, Джугашвили, однако, занял позицию, не лишенную определенной двойственности. Ведь часто бывает, что мы бессознательно испытываем чувство соперничества или ревности по отношению к тому самому человеку, которым восхищаемся и с которого берем пример. Возникновение подобных чувств тем более вероятно, если, как в нашем случае, соответствующий персонаж отождествляет себя с более старшим по возрасту лидером движения, вождем и хотел бы подняться выше. Поэтому, как мы еще увидим, идентификация Джугашвили с Лениным вовсе не исключала трения и конфликты между ними в будущем.