XII
XII
В экспертизах и контрэкспертизах, в слухах и опровержениях разобраться было очень трудно. Иные умные люди так и заявляли, что невозможно выяснить истину в деле, в котором замешаны столь важные социально-политические интересы. Они заявляли это несколько демонстративно. «У агностицизма, как у веры, должен быть свой ритуал», — говорит Оскар Уайльд, который, впрочем, в этом деле занял отнюдь не позицию агностика: он был антидрейфусаром и оказывал мелкие услуги Эстергази.
Подлинные документы не дали возможности установить истину. Дал возможность ее установить — подлог.
Через десять дней после осуждения Золя в доме №141 по улице Севр, в маленькой комнатке гостиницы Ла-Манш, повесился на окне «толстый, грузный человек еврейского типа», живший там под чужой фамилией. Полицейское дознание выяснило, что это Лемерсье-Пикар. Это был тот самый агент, который по поручению Анри написал почерком Паниццарди письмо к Шварцкоппену с упоминанием об измене Дрейфуса. Отчего он покончил с собой, осталось невыясненным. Объясняли это позднее и безденежьем, и страхом, и даже угрызениями совести. Смерть его ни у дрейфусаров, ни у антидрейфусаров не вызвала ни большого горя, ни большой сенсации.
Зато необычайную сенсацию во всем мире вызвало вскоре другое трагическое событие.
Ревностный антидрейфусар капитан Кюнье, состоявший при военном министре Кавеньяке, получил предписание привести в порядок секретные документы по делу Дрейфуса. Разбирая их вечером при свете лампы, капитан обратил внимание на странную особенность письма Паниццарди к Шварцкоппену (оно было, повторяю, написано на бумаге в клеточках): ему показалось, что клеточки верхней части листа ни по размеру, ни по цвету ободков не тождественны с клеточками нижней. Капитан Кюнье доложил об этом своему непосредственному начальнику, такому же антидрейфусару, как он сам. Они были поражены: уж очень значительно и грозно было это открытие. Они немедленно отправились к военному министру (отсюда, кстати сказать, достаточно ясно, как неправы были дрейфусары, обвинявшие скопом чуть не все военное ведомство в действиях незаконных и пристрастных). Кавеньяк рассмотрел письмо: да, сомнений быть не могло, оно склеено из двух листков — это подлог!
Военный министр вызвал подполковника Анри для объяснений. К сожалению, я не могу привести протокол допроса, продолжавшегося около двух часов, — это документ поразительный. По-видимому, железные нервы Анри ему изменили. Его сокрушила неотразимая улика: все дело рухнуло из-за ничтожной оплошности, из-за каких-то клеточек, из-за того, что, склеивая листки, он не удостоверился в тождественности ободков! Герой Достоевского потерял самообладание. «Вы подделали все письмо!» — говорил под конец с бешенством военный министр. «Нет, не все...» — «Что было в настоящем письме? Только обращение «дорогой друг»?» — «Вот как было... В письме было несколько слов...» — «Каких несколько слов?» — «О другом... Они не имели отношения к делу...» — «Так вот что: вы получили в конверте письмо незначительного содержания, вы его уничтожили и сфабриковали свое?» — «Да...»
Вечером агентство Гавас разослало газетам следующее сообщение:
«Сегодня в кабинете военного министра подполковник Анри был уличен и сознался в том, что сам составил то письмо, в котором названо имя Дрейфуса. Военный министр приказал немедленно арестовать подполковника Анри и отправить его в крепость Мон-Валериан».
На следующий день сторож, с обедом на подносе, вошел в камеру подполковника. На столе камеры стояла наполовину опорожненная бутылка рома, рядом с ней было брошено бессвязное письмо. На полу в луже крови валялась бритва. На постели лежал глава французской разведки. Подполковник Анри был мертв. Он перерезал себе горло.
Этот человек унес с собой немало тайн. Но главной из них был он сам.
Волнение, вызванное этим событием, именно «не поддается описанию». Самоубийство панамиста Рейнака, самоубийство Анри, самоубийство Ставиского — вот совершенно разные, но почти одинаково мрачные даты в новейшей политической истории Франции. Во всех трех случаях публика в самоубийство не верила, — «конечно, их убили!..» Нет людей легковернее принципиальных скептиков. В действительности не может быть сомнения, что Анри (так же, как Рейнак и Ставиский) покончил с собой. Вскоре после его кончины начался процесс Жоржа Пикара. Он потребовал слова и сказал:
«Я сегодня буду отведен в военную тюрьму Шерш-Миди. Вероятно, это для меня последний случай сделать публичное заявление. Я хочу, чтобы все знали следующее: если завтра в моей камере найдут веревку Лемерсье-Пикара или бритву Анри, то это будет убийство. Ибо люди, подобные мне, с собой не кончают...»
«Невозможно передать впечатление, — говорит очевидец, — произведенное этими словами. Перед слушателями встал призрак государственных преступлений, убийств, совершенных во мраке тюремных казематов, мрачных трагедий подземелья, смерти Пишегрю, предписанных самоубийств Лемерсье-Пикара и Анри. Публика замерла...»
Цель была достигнута. «Мы все в день смерти подполковника Анри стали сторонниками пересмотра дела Дрейфуса», — писал один правый политический деятель.