7. 1698. Лагерь в Компьене

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7. 1698. Лагерь в Компьене

Все только и толковали что про Компьень, где должны были стать лагерем шестьдесят тысяч человек. Должно было произойти нечто в том роде, как при бракосочетании его высочества герцога Бургундского;[65] король объявил, что надеется, что войска покажут себя и каждый отличится в соревновании; слов этих оказалось достаточно, чтобы разжечь такое соперничество, что потом пришлось даже раскаиваться. Действительно, все войска были до того превосходны, что непонятно было, какой части отдать первенство; к тому же их командиры добавили к величественной и воинственной красоте солдат, оружия и лошадей придворную пышность и наряды, а офицеры поистратились на мундиры, которые могли бы служить украшением любого празднества.

Полковники и даже многие простые капитаны держали обильный и утонченный стол; участвующие же в смотре шесть генерал-лейтенантов и четырнадцать бригадных генералов не считались с расходами, однако маршал Буффлер затмил всех щедростью, а особенно изобилием стола и изощренностью вкуса, равно как великолепием и тонкостью, чем во все время смотра, в любой час дня и ночи, сумел показать самому королю, что означает дать поистине пышный и великолепный праздник, а его высочеству Принцу, превосходившему всех искусностью и вкусом, — что такое изящество, новизна и изысканность. Не бывало доселе зрелища столь блистательного, ослепительного и, надо признать, столь чудовищного; однако сам маршал и его дом выказывали полнейшее спокойствие при этом вселенском кормлении, и все приготовления были незаметны, словно все текло само из некоего источника, словно не было приложено никаких забот, чтобы явить такие чудеса поварского искусства, такую простоту и умеренность, меж тем как маршал всем распоряжался и за всем следил, хотя внешне выглядело так, будто он занят лишь трудами по командованию армией. Бесчисленны были столы с переменами яств, которые подавались в любой момент, стоило явиться офицерам, придворным либо просто зрителям. Всех, вплоть до никому неведомых зевак, удерживали, приглашали и как бы вынуждали сесть за стол внимательность, обходительность и проворство бесчисленных слуг. Равным образом не иссякали в самом широком и великолепном выборе всякого рода горячие и холодные напитки, какие могут быть включены в разряд прохладительных, французские и иноземные вина, самые редкостные ликеры; были приняты все меры к бесперебойной доставке из разных мест каждодневно и в назначенную пору крупной и мелкой дичи, а из морей Нормандии, Голландии, Англии, Бретани, вплоть до Средиземного, — всего, что в них имеется диковинного и лучшего; доставка производилась в неподражаемом порядке многочисленными курьерами и экипажами спешной почты. Даже воду, которая, казалось, замутится или иссякнет из-за великого множества пьющих ее, привозили из Сен-Рен, Сены и самых знаменитых источников. Невозможно представить себе ничего, что не оказалось бы там под рукой в случае, ежели бы понадобилось как последнему безымянному гостю, так и самым высоким и жданным персонам; совершенно новые, нарочно построенные деревянные дома, меблированные с особым вкусом и изяществом и со всей роскошью самых великолепных парижских жилищ; многочисленные великолепные палатки, из которых одних можно было бы составить целый лагерь; кухни, разнообразные строения и службы для проведения непрерывной череды трапез и помещения несчетной прислуги, кладовые, буфетные- все это являло зрелище, вызывавшее изумление и восторг порядком, тишиной, четкостью, быстротой и безукоризненной опрятностью.

В эту поездку дамы впервые сочли устаревшим церемониал, который прежде никто не посмел бы нарушить: все они так рвались в нее, что король махнул рукой и дозволил ехать в Компьень всем, кто пожелает; однако они желали вовсе не этого — они все хотели быть назначенными поименно, что означало бы признание их необходимыми в поездке, и потому волей-неволей набились в кареты принцесс. До сих пор во всех путешествиях король назначал дам, которые будут сопровождать королеву или дофину в их каретах; что же касается незаконных дочерей короля, которых именовали принцессами,[66] то у них были свои подруги и свое окружение, и они ходатайствовали об этих дамах перед королем, а потом те ехали у них в каретах, и все считали этот порядок удобным и не нарушали его. На сей же раз все средства были хороши, лишь бы поехать. В карете короля не было никого, кроме герцогини дю Люд с принцессами.[67] Месье и Мадам[68] остановились в Сен-Клу[69] и в Париже.

Мужская часть двора была столь многочисленна, что в Компьене впервые герцогов селили по двое. Мне выпало жить с герцогом де Роганом в большом и отличном доме некоего Шамбодона, где мы и наши люди чувствовали себя вполне удобно.

В Компьень были приглашены послы. Старик Феррейро, савойский посланник, вбил им в головы претендовать на право «для»: он доказывал, что имел его прежде, во время первого своего посольства во Францию; португальский посланник ссылался на то, что во время поездки с Монсеньером в Монтаржи тот через своих квартирмейстеров предоставил ему это право, что было, как говорил он, сделано по примеру королевских квартирмейстеров, а папский нунций настаивал на том, что нунций Кавальерини имел его еще раньше, чем стал кардиналом. Помпонн, Торси, приставленные к послам, и Кавуа возражали, что такого быть не могло, что послы никогда не притязали на это право и в дворцовых ведомостях об этом нет ни слова, но мы-то знаем, как мало можно доверять этим ведомостям. А дело в том, что послы почувствовали, как хочется королю ослепить их великолепием смотра, и решили, что сумеют воспользоваться этим, чтобы получить выгоду для себя. Но король остался тверд; переговоры затянулись до отъезда, и кончилось тем, что послы не поехали. Король был так этим уязвлен, что за ужином в Компьене я услышал от него, обычно столь сдержанного и молчаливого, что будет лучше ограничить появление послов при дворе одними аудиенциями, как ведется всюду.

«Для» — это привилегия, происхождения которой я не знаю, но которая, в сущности, форменная чепуха; она заключается в том, что на доме пишется мелом: «Для г-на такого-то», или просто: «Г-н такой-то». Квартирмейстеры, которые в путешествии так назначают квартиры, пишут это «для» на домах, отводимых принцам крови, кардиналам и иностранным принцам; эту привилегию получили также герцог де ла Тремуйль и герцогиня Браччано. Меня вынудило назвать эту привилегию чепухой то, что она не означает ни первенства, ни преимущества при расквартировании: кардиналы, иностранные принцы и герцоги получают квартиры на равных основаниях и без каких-либо различий; все преимущество состоит лишь в этом слове «для» и ничего сверх того не дает. Таким образом, герцоги, иностранные принцы и кардиналы размещаются после необходимых должностных лиц; за ними поселяют маршалов Франции, после них высоких сановников, а потом остальных придворных. Так же происходит и в крепостях, но когда король находится в армии, его штаб-квартира четко разделена: по одну сторону двор, военные — по другую; если же в свите короля оказываются маршалы Франции, не занимающие командных постов в армии, они все равно располагаются на военной стороне и первыми получают там квартиры.

Двор отбыл в Компьень в четверг 28 августа; король ехал через Сен-Клу, ночевал в Шантийи, там же провел следующий день и приехал в Компьень в субботу. Главная квартира разместилась в деревне Куден, где у маршала де Буффлера, кроме палаток, были дома. Король привез туда его высочество герцога Бургундского с герцогиней и другими лицами; там им подан был великолепный завтрак, и там они увидели, как все поставлено, о чем я с восторгом уже писал выше, и король по возвращении в Компьень сказал Ливри, занимавшемуся по его приказу столом герцога Бургундского в лагере, что принцу не надобно держать свой стол: как бы он ни старался, это не пойдет ни в какое сравнение с только что виденным, так что, когда в дальнейшем внук его будет наезжать в лагерь, пусть он обедает у маршала де Буффлера. Король получал большое удовольствие, глядя на войска и показывая их дамам: как они приходят, становятся лагерем, размещаются, короче, все подробности жизни в лагере: расположение, марши, фуражировки, учения, маневры, обозы. Ее высочество герцогиня Бургундская, принцессы и Монсеньер часто закусывали у маршала де Буффлера, где их принимала его супруга. Монсеньер несколько раз обедал там, а король привозил туда на обед английского короля, который пробыл в лагере дня четыре. Уже многие годы его величество не оказывал никому подобной чести, так что для маршала это была редкая возможность принимать у себя сразу двух монархов. На обеде присутствовали также Монсеньер с тремя сыновьями[70] и с дюжину высших придворных сановников и армейских чинов. Король очень настаивал, чтобы маршал де Буффлер сел за стол, но тот отказался: он прислуживал его величеству и английскому королю, а его тесть герцог де Граммон — Монсеньеру. По дороге их величества видели, как войска в пешем строю выходят со своих биваков, а на обратном пути наблюдали учения всей пехоты, выстроенной в две линии друг против друга. Накануне его величество возил короля Англии на смотр армии. Герцогиня Бургундская наблюдала смотр из своей кареты, в ней сидели также герцогиня де Бурбон, принцесса де Конти и все титулованные дамы; сопровождавшие ее две другие кареты были предоставлены остальным дамам.

На этом смотре случилось смешное происшествие с графом де Тессе. Он был генерал-полковник драгун. За два дня до смотра г-н де Лозен поинтересовался у него с тем ласковым, добродушным и простосердечным видом, какой он постоянно напускал на себя, подумал ли Тессе, как будет во главе драгун приветствовать короля; после этого перешли к обсуждению лошади, мундира и украшений его. Похвалив де Тессе, Лозен простодушно спросил: «А шляпа? Вы не упомянули о ней». «Да нет, — ответил тот. — Я намерен быть в драгунской каске». «В каске? — воскликнул Лозен. — Вы так полагаете? В каске! Нет, каска — это для других, но чтобы генерал-полковник драгун был в каске! И не думайте, граф!» «Но как же? — спрашивает его Тессе. — Что мне надеть?» Лозен долго томил его, заставил упрашивать, давая понять, что знает больше, чем говорит. Наконец, уступив мольбам, Лозен заявляет, что не даст Тессе совершить столь грубую оплошность, что должность эта была создана для него и потому он отлично знает все ее особенности, главнейшая из которых заключается в том, что на королевском смотре командир драгун должен быть в серой шляпе. Пораженный Тессе признается в своем невежестве и, ужасаясь чудовищному промаху, который мог бы совершить без этой столь своевременной подсказки, рассыпается в благодарностях, а затем быстро возвращается к себе и посылает слугу в Париж за серой шляпой. Герцог де Лозен озаботился отвести Тессе в сторону, чтобы дать этот совет, так. что никто его не слышал; он ничуть не сомневался, что Тессе, стыдясь своего незнания, никому словом об этом не обмолвится, молчал и сам.

Утром в день смотра я пришел к одеванию короля и увидел, что г-н де Лозен остался там вопреки обыкновению, так как он, обладая правом свободного доступа к королю, уходил как раз тогда, когда входили остальные придворные. Увидал я там и Тессе при серой шляпе с черным пером и громадной кокардой; он важно расхаживал, кичась своим головным убором. Меня особенно поразил ее цвет, которого король не терпел, и поэтому уже многие годы никто его не носил; удивленный этим, я стал разглядывать его, тем паче что он стоял напротив меня, а г-н де Лозен рядом с ним, но чуть позади. Король, после того как его обули и он поговорил кое с кем, обратил наконец внимание на эту шляпу. Удивленный, он спросил у Тессе, где он ее взял. Тот, обрадовавшись, ответил, что ее привезли ему из Парижа. «Но зачем?» — поинтересовался король. «Затем, государь, — отвечал Тессе, — что сегодня вы делаете нам честь произвести смотр». «Ну хорошо, — все больше изумляясь, произнес король. — Только при чем здесь серая шляпа?» «При том, государь, — ответил обеспокоенный этим вопросом Тессе, — что у генерал-полковника привилегия носить в этот день серую шляпу». «Серую шляпу! — воскликнул король. — Кой черт вам это сказал?» «Господин де Лозен, государь, для которого вы создали эту должность». В тот же миг милейший герцог прыснул со смеху и испарился. «Лозен подшутил над вами, — не без резкости произнес король. — Послушайтесь меня, отошлите сейчас же эту шляпу генералу ордена премонстрантов[71]». Никогда не видел я человека более сконфуженного, чем Тессе; опустив глаза, он стоял и рассматривал шляпу с таким стыдом и сокрушением, что сцена была просто неподражаемая. Присутствующие не удержались от смеха, а лица, наиболее приближенные к королю, принялись отпускать шуточки. В конце концов Тессе настолько пришел в себя, чтобы удалиться, но двор еще долго припоминал ему этот случай; все его спрашивали, неужто он не знает г-на де Лозена, а тот лишь втихомолку посмеивался, когда об этом заходил разговор. Но при всем том Тессе не решился выказывать Лозену свою досаду, и проделка эта, хоть и несколько чрезмерная, была воспринята как шутка, но Тессе еще долго мучился от стыда.

Дети короля[72] почти ежедневно обедали у маршала де Буффлера, несколько раз к ним присоединялись герцогиня Бургундская, принцессы и дамы, но завтракали они у него весьма часто.

Огромно и невероятно было обилие посуды, на которой подавали всем и каждому, и была она с гербом маршала; не менее невероятна и точность, с какой по часам и минутам обслуживали всех гостей, не заставляя ждать и томиться никого — ни любопытствующих из простонародья вплоть до лакеев, ни первых вельмож. На четыре лье вокруг Компьеня все деревни и фермы были до отказа забиты приехавшими французами и иноземцами, и тем не менее все проходило в полном порядке; у маршала был целый сонм дворян и слуг, и каждый, исполняя свои обязанности, старался превзойти другого учтивостью и внимательностью, встречая, приглашая и прислуживая всем гостям без перерыва с пяти утра до десяти, а то и одиннадцати вечера; множество было также вышколенных ливрейных лакеев и пажей. Я вновь невольно возвращаюсь к этому, так как всякий, кто это видел, не сможет ни забыть, ни перестать с восхищением удивляться изобилию, роскоши и порядку, который ни на секунду ни в чем не нарушался.

Король пожелал явить картины всего происходящего на войне, и посему была представлена осада Компьеня по всей форме, но в очень сокращенном виде: окопы, траншеи, батареи, сапы и проч. Крепость оборонял Кренан. Замок окружал старинный вал, он возвышался до уровня апартаментов короля, то есть был относительно высок и господствовал над местностью. У подножия его находилась старая каменная стена, а на самом валу, не имевшем ни банкеты для стрелков, ни опорной стенки, стояла, чуть подальше королевских апартаментов, ветряная мельница. Приступ был назначен на субботу 13 сентября; стояла прекраснейшая погода, и король в сопровождении дам, а также множества придворных и всех знатнейших иностранцев поднялся на вал. Оттуда открывался вид на равнину и расположение войск. Я стоял в полукруге придворных очень близко, не далее чем в трех шагах от короля, и передо мной никого не было. Трудно представить себе более чудесную картину, чем армия в полном сборе и огромное множество зрителей всякого рода, конных и пеших, располагавшихся на расстоянии от войск, дабы не мешать им, маневры атакующих и обороняющихся, выполняемые совершенно открыто, поскольку не предполагалось ничего серьезного, а только демонстрация, и потому обе стороны не предпринимали никаких предосторожностей, стремясь лишь к точности перемещений. Однако совершенно иным было зрелище, которое и через сорок лет живо рисуется мне, словно увиденное сегодня, так оно меня поразило, — зрелище, которое король с высоты вала являл армии и бесчисленным толпам собравшихся на равнине или на самом валу людей всех состояний.

Г-жа де Ментенон сидела в своем портшезе с тремя стеклянными окнами на виду у зрителей и войск, а носильщики ее удалились. Слева чуть впереди нее сидела герцогиня Бургундская, с той же стороны сзади полукругом стояли герцогиня де Бурбон, принцесса де Конти и все дамы, а за ними мужчины. У правого окошка портшеза стоял король, а чуть позади, полукругом же, — самые сановные мужчины-придворные. Король почти все время был с непокрытой головой и ежеминутно наклонялся к окну, чтобы переговорить с г-жой де Ментенон, объяснял ей происходящее и представлял причины всех действий войск. Всякий раз она учтиво приоткрывала окно на четыре-пять пальцев, даже не наполовину; я видел это и, признаюсь, куда внимательней следил за этим зрелищем, нежели за действиями войск. Несколько раз она приоткрывала окно, чтобы задать вопрос королю, но обычно он сам, первый, не ожидая, когда она к нему обратится, наклонялся и объяснял, а ежели она не замечала, стучал в стекло, чтобы она отворила. Говорил он только с нею, если не считать кратких, немногочисленных приказаний или ответов герцогине Бургундской, пытавшейся завести с ним беседу; г-жа де Ментенон объяснялась с нею знаками, не приотворяя переднего окна, в которое юной принцессе приходилось кричать. Я наблюдал за поведением присутствующих: все выражали удивление, но смущенно, боязливо и робко; все, кто стоял за портшезом и в обоих полукругах, больше смотрели на него, чем на армию, хотя и с опасливым, смущенным почтением. Король часто клал шляпу на портшез, когда наклонялся поговорить с г-жой де Ментенон, и это постоянное движение, видимо, изрядно натрудило ему поясницу. Монсеньер верхом на коне был на равнине вместе с младшими принцами, а его высочество герцог Бургундский, как и при всех других учениях, был в чине генерала при маршале де Буффлере. Происходило это в пять пополудни, и погода стояла такая чудесная, что лучше пожелать невозможно.

Как раз напротив портшеза находилась крутая каменная лестница, не видная сверху, которая кончалась отверстием, проделанным в старой стене; по ней предполагалось подниматься снизу за распоряжениями короля, ежели в них будет нужда. Таковая и появилась: Кренан послал Канийака, командира Руэргского полка, принадлежавшего к защитникам крепости, чтобы получить приказ короля, не знаю даже, на какой предмет. Ка-нийак поднялся, уже показались его голова и плечи- я и сейчас вижу его столь же явственно, как тогда. По мере того как появлялась его голова, его взору открывались портшез, король и свита, которых он ни видеть, ни представить не мог, так как находился внизу, у подножия вала, а оттуда не видно, что находится наверху. Это зрелище наполнило его таким изумлением, что он перестал подниматься и смотрел с разинутым ртом, выпученными глазами и лицом, на котором выражалось величайшее недоумение. Все до одного заметили это, король тоже увидел и потому произнес с некоторым раздражением: «А, это вы, Канийак. Поднимайтесь». Канийак продолжал стоять, и король повторил: «Ну, поднимайтесь же! Что там у вас?» Тогда тот поднялся и неверным, медленным шагом, водя глазами по сторонам, приблизился к королю; вид у него при этом был крайне ошеломленный. Я уже говорил, что стоял шагах в трех от короля; Канийак прошел около меня и что-то невразумительно пробормотал. «Что вы сказали? — произнес король. — Повторите». Но тот никак не мог прийти в себя. Он что-то мямлил, король же, ничего не поняв и видя, что большего вытянуть из Канийака не удастся, ответил что-то незначительное и с досадой добавил: «Ступайте, сударь». Канийак не заставил повторять приказание и спустился по лестнице. Едва он скрылся, король обвел всех взглядом и сказал: «Не знаю, что случилось с Канийаком, но он совершенно не в себе, и непонятно, что он мне хотел сказать». Никто ему не ответил.

К моменту капитуляции крепости г-жа де Ментенон, по-видимому, попросила позволения удалиться; король крикнул: «Носильщиков мадам!» Они подошли и унесли ее. Менее чем через четверть часа король тоже удалился, а с ним герцогиня Бургундская и почти все бывшие там. Иные многозначительно переглядывались и толкали друг друга локтями, а потом даже стали шептать друг другу на ухо: люди не могли прийти в себя от того, чему они были свидетелями. Такое же впечатление это произвело и на стоявших внизу: солдаты и те спрашивали, что это был за портшез, к которому ежеминутно наклонялся король; пришлось даже осторожно пресекать разговоры среди офицеров и недоумение в войсках. Можно представить себе, что говорили иностранцы и какое впечатление произвело на них подобное зрелище. Оно наделало шума по всей Европе и породило не меньше толков, чем сам лагерь в Компьене, со всей его пышностью и небывалым великолепием. Впрочем, г-жа де Ментенон крайне редко появлялась в лагере, а когда бывала, оставалась в карете с несколькими приближенными дамами; раз или два она навестила маршала де Буффлера и видела чудеса его щедрости.

В последнем величественном акте этого спектакля было представлено сражение между первой и второй полными линиями, стоявшими друг против друга. Г-н де Розен, первый генерал-лейтенант лагеря, выступал против маршала де Буффлера, под началом которого находился в качестве генерала герцог Бургундский. Король, герцогиня Бургундская, принцы, дамы, весь двор и множество любопытных присутствовали при этом представлении-король и все мужчины верхом, дамы в каретах. Исполнение было превосходным в каждой своей части, и длилось все долго; когда же пришло время второй линии податься и отступить, Розен никак не мог решиться на это, и оттого все очень затягивалось. Г-н де Буффлер неоднократно указывал ему от имени герцога Бургундского, что пора, но Розен пришел в ярость и не подчинился. Король, сам установивший распорядок, смотрел, как по полю скачут туда-сюда адъютанты, очень смеялся и сказал: «Розен не любит играть роль побежденного». В конце концов он сам приказал ему кончать дело и отступить. Розен подчинился, но с большой неохотой, и несколько резко говорил с королевским гонцом. Это послужило предметом разговоров при возвращении и на весь вечер.

Наконец после взятия укреплений, всевозможных имитаций военных действий и бесконечных смотров король в понедельник 22 сентября отбыл с теми же спутниками из Компьеня в Шантийи, где пробыл весь вторник, а в среду прибыл в Версаль — к великой радости всех дам, сравнимой лишь с их стремлением участвовать в этой поездке; в Компьене с королем они не обедали и герцогиню Бургундскую видели так же редко, как в Версале, притом каждый день им приходилось ездить в лагерь, так что тяготы показались им куда большими, нежели удовольствие, а тем паче отличия, каких они имели в виду добиться. Король, чрезвычайно довольный прекрасным видом войск, которые все были заново обмундированы, и всевозможными украшениями, какие только смогли придумать их командиры, велел уезжая раздать в награду всем капитанам кавалерии и драгун по шестьсот франков, а в пехоте по триста; по столько же он велел дать и майорам каждого полка, а также сделал некоторые пожалования в гвардии. Маршалу де Буффлеру он подарил сто тысяч франков. Все вместе это составляло много, но для каждого было как капля воды. Не осталось ни одного полка, который не пришел бы в упадок на долгие годы, включая и солдат, и офицеров; что же до маршала де Буффлера, прошу представить, что значила эта сотня тысяч франков в сравнении с великолепием, невероятным для всякого, кто его видел, которым он потряс всю Европу благодаря сообщениям иностранцев, каковые были ежедневными тому очевидцами и не могли поверить своим глазам.