Дневник майора И. И. Штина

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дневник майора И. И. Штина

Источник, написанный рукой непосредственного участника событий китайской гражданской войны, представляет особую ценность. Дневник обрывается из-за гибели его автора. При чтении в глаза бросается то, что указанные в нем даты расходятся с теми, что даются в основной части книги, взятыми непосредственно из документации Русской группы войск в китайской армии. Следует отметить, что подобная датировка, как у И. И. Штина, больше нигде не встречается, и очевидно, что автор книги, скорее всего, тут ошибался. Этот документ хранится в ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 555. Л. 1—52.

«Станция Эхо. КВЖД. 20 июля 1924 г. Говорят, что могут прийти большевики и занять КВЖД. Вот будет штука! Не понимаю, как это может произойти? Почему? Хотя от китайцев всего можно ожидать, за деньги они способны на все.

Эхо, 28 июля 1924 г. Теперь такое время, что прожил день – и ладно. Имею комнату и 30 рублей жалования золотом, т. е. на руки выдают до 65 долларов – и слава Богу. На это, конечно, не разживешься, но мне, совсем одинокому человеку, хватает. Сегодня хорошо выпили с П.И. Т-ым. Он служит на опытном поле. Потом поехал на лодке удить рыбу, но ничего не вышло, она плохо клевала.

Эхо, 30 июля 1924 г. Служба у меня – не очень утомительная, через день – дежурства на станции, да для виду осмотр иногда какого-нибудь поезда – вот и все наши обязанности, железнодорожной полиции. На больших станциях, особенно на Восточной линии, полицейские имеют порядочный фацай от разных контрабандистов и торговцев опиумом. А тут – ровно ничего нет, кое-что нам, конечно, перепадает, но по сравнению с другими – пустяки, что и в счет нечего принимать.

Эхо, 2 августа 1924 г. Ходили на охоту. Она здесь хорошая. Много водится тут фазанов вдоль реки, а по сопкам водятся козы. Убили трех фазанов – петуха и двоих курочек. Завадский – тот только и живет охотой, каждый день этим занимается, с утра уходит и приходит к вечеру. Приносит штук восемь фазанов каждый раз прямо к поезду и продает в вагон-ресторан по 70–80 центов за пару. Смотришь, в день чистыми два-три доллара зарабатывает. Но он убивает и коз, а они стоят по семь-восемь долларов. Говорит, что хочет накопить на билет и уехать в Австралию.

Эхо, 5 августа 1924 г. Никогда в жизни не писал дневников, а вот тут со скуки, что ли, иногда беремся писать. Ходили с Курочкиным на охоту, всего взяли 15 фазанов, он – девять, а я – шесть. Еще я не нашел двух своих подранков. Курочкин служит на опытном поле фотографом и еще конторщиком. Получает 40 золотых, но у него семья большая, жить тяжело, вот и подкармливается охотой.

10 августа 1924 г., Эхо, КВЖД. Пригласила учительница Б. О-ская обедать. Я подарил ей фазанов. Она живет тут с матерью и сынишкой. Муж остался где-то в России. Она – довольно интересная женщина, за ней тут многие ухаживают. Начальник школы – некий Михно – он тоже, кажется, не без греха, к Б. О-ской.

За обедом говорили, что у СССР с Мукденом есть договор, по которому КВЖД передадут в управление большевикам. Если это случится, то никто не знает, что будет дальше. Хорошо, если нас только погонят отсюда, а если будет хуже? Куда теперь побежишь-то?

12 августа, Эхо, КВЖД. Сегодня порядочно выпили с Т-вым. Он, кажется, сильно влюблен в Б. О-скую, все ее подкармливает, провожает, исполняет все ее поручения, вроде как на побегушках. А она – то с ним, то с Михно, то еще и с другими кокетничает, а сама – как будто ничего, вид такой невинный и святой… Но все-таки она симпатичная, как и ее мать.

Но еще дело в том, что здесь место-то глухое, никаких других женщин тут нет, попалась одна интересная женщина, да еще на холостом положении, вот за ней все и ударяют, а ей – тоже развлечение.

15 августа, Эхо. Кажется, вопрос с приходом большевиков – решенный. Говорят, что будто бы КВЖД будет управляться пополам товарищами и китайцами. Белых, конечно, всех отсюда попрут. Будут реформы и в железнодорожной полиции, и многих из нас тоже уволят. Боюсь, что в первую очередь это коснется меня, поскольку тут всех заменяют китайцами, и полицейских русской железнодорожной полиции, и поселковой. Если только останусь без места – немного проживу тут, а так поеду к Нечаеву в армию Чжан Цзучана, все равно терять нечего.

16–18 августа, станция Эхо. Дежурил и 17-го в свободный день был с Курочкиным на охоте. «Во время дежурства происшествий не было», как рапортовали в старое доброе время. Во время охоты убили восемь фазанов, еще три подранка ушли. У Курочкина такой пес, что только унюхает фазанов – хвост трубой и удует так, что его и не видно. После первой порки на некоторое время он усмиряется, а потом – снова за старое. Конечно, фазанов здесь так много, что плохая или хорошая собака – особой роли не играет, но зато из-за этого часто пропадают подранки. Это паршивое животное вместо того, чтобы искать, где-нибудь носится за три версты от хозяина. Курочкин – просто потеха: кричит, изводится. Они оба с псом стараются друг друга взять обманом. Курочкин пытается словить пса, а тот подойдет шагов на десять, нежно виляет хвостом и умиленно глядит на него, а дальше – ни с места. Тогда хозяин делает вид, что не обращает на него внимания, и будто невзначай роняет убитого фазана. Тут пес и попадается: шасть к фазану, а Курочкин хватает его за ошейник. Тут начинается потеха: хозяин порет его так, что шерсть летит. После этого пес некоторое время ведет себя сносно, но потом опять за старое…

20 августа, Эхо. Настало самое хорошее время в Маньчжурии: погода – просто, как говорится, «крымская». Как красив Муданьцзян! Кажется, в переводе это название означает «река больших лотосов» или что-то вроде того. Только в Эхо, да и дальше никаких лотосов никогда не видел, хотя говорят, что где-то раньше они тут росли. Отсюда и название, данное китайцами. Здесь необыкновенно высокий скалистый берег, на котором расположились казармы, квартиры и флигеля, манеж, склады, пакгаузы и конюшни. Тут в мирное время стояло много русских войск, т. к. Эхо – станция стратегического значения, отсюда – выход в долину Муданьцзяна, к Нингуте и дороге на Гирин. Здесь стояли два Заамурских полка, один кавалерийский полк, дивизион артиллерии, а летом был лагерь всего Заамурского округа. Поэтому тут так много флигелей – все офицерские квартиры, большое офицерское собрание, дом начальника гарнизона и всяческие постройки. На выступающем куске скалы над самой рекой, на высоте десятка сажен, откуда Муданьцзян предстает в виде блестящей извивающейся серебряной ленты, стоит беседка. Она цела и сейчас. Раньше, как говорят, березовых перилец у нее не было, и сейчас они скорее для вида. Тут покуривали заамурцы и садились на самом краю – кто кого «переест».

Теперь Остроумов, чтобы спасти хотя бы часть строений от китайской солдатчины, организует тут курорт, заведовать которым поручено начальнику здешнего опытного поля, агроному В-ву. Все это, конечно, форменная ерунда и ничего из этого не выйдет – так, только шутки напоказ, вот и все.

25 августа, станция Эхо. В общем, тут тоскливо – интересов никаких нет, книг читать – тоже, хотя вагон-библиотека ходит довольно исправно. Живем все больше сплетнями, разговорами друг про друга да тем, что у кого делается. Но зато есть хорошая охота и природа с чудесной рекой…

Вчера видал двух козлов, по которым стрелял, но неудачно.

1 сентября, станция Эхо. Уволили. По всей линии сократили нескольких русских полицейских, и в их число попал я. Ничего не поделаешь. Чтобы особенно огорчиться – не могу сказать. Человек я одинокий, терять мне нечего. Пока буду жить в пустой сторожке на опытной пасеке, в двух верстах отсюда, мне уже разрешили. Буду охотиться. Сейчас как раз самая хорошая для этого пора, а потом поеду в Харбин и наймусь к Чжан Цзучану. У меня за Германскую войну – Георгиевский крест, и разве здесь мне не дадут роту?

5 сентября, Эхо. Живу как поручик Томас Глан Кнута Гамсуна, в полном одиночестве: пчелы, черная дворняга Шарик и я. На полянке, залитой солнцем, среди густой зелени деревьев, стоят 32 улья. Пчеловод живет дальше, в полуверсты отсюда, в казармах, где теперь помещается детская колония. Сюда приезжают дети железнодорожников, которым нужно лечение воздухом и жизнь на природе. Как и полагается, пчеловод – седой, с большой бородой. Он живет в Маньчжурии 30 лет. Отбывал повинность в одном из Заамурских полков и остался здесь. Жена у него умерла, детей не было, так и живет бобылем. Заодно он исполняет обязанности сторожа бараков, где летом живут дети. Сейчас они пустуют, все уже уехали.

10 сентября, Эхо. Охочусь каждый день. Сам себе жарю и варю фазанов. Какой хороший из них получается суп! Хватает на два дня. Наварил – обед готов к 12, и как раз подходит дед. Вот мы с ним и чисраним. Он приносит китайский разбавленный спирт. Если привыкнуть – ничего идет. Остальных фазанов продаю в вагон-ресторан. Если считать расходы на дробь, порох и прочее, то чистыми в день зарабатываю доллар, а то и полтора. Хорошо бы убить козу.

12–14 сентября, станция Эхо. Говорят, что стоит только захотеть, как все будет! Убил козла, да какого! Вероятно, три с лишним пуда! Вчера же вечером продал его местному китайскому полковнику за восемь долларов, как говорится, без всяких забот и хлопот. Правда, походить пришлось изрядно, лезть по сопкам, зашел Бог знает куда. Нехорошо только – одышка. Значит, дошел. Но в конце концов, ведь ждать-то нечего. Кому я нужен, так-то уж говоря, да и чего особо хотеть жить?

20 сентября, станция Эхо. Заходил к Елене Константиновне Б. О-ской. Она была в Харбине. Говорит, что на дороге обязательно будут большевики и что будто бы Чжан Цзолин уже подписал об этом договор с ними. Интересно знать, как это все будет. Она сама очень беспокоится, ведь у нее на руках сын и мать. Беда! Просто кажется, ей никогда не будет конца. Все, думалось, переживем, а там как-нибудь будет лучше, а вот все наоборот – все хуже и хуже.

24 сентября, станция Эхо. Заходил Т-ев. Охотились, пили водку. Разговаривали про Б. О-скую. Он, кажется, безнадежно влюблен.

2 октября, станция Эхо. Как меняется публика! Говорят, у многих заготовлены «на всякий случай» советские паспорта. Некоторые уже явно начали отмежевываться от белых и их сторониться! Эх, какая же вы сволочь! Поеду в армию, не могу всего этого видеть – тошно как-то.

10 октября, станция Эхо. Конец охоте. Думаю на днях ехать в Харбин и там записаться у Шильникова в армию Чжан Цзучана.

Большевики 3 октября заняли дорогу. Остроумова, Гондатти и Михайлова арестовали и посадили в тюрьму. Остальных пока не трогают, но нечего этого дожидаться.

12 октября. Расстался с Эхо. Здорово выпили на прощание. Сегодня был у генерала Шильникова и получил от него удостоверение и рубль суточных на проезд до Мукдена. Завтра мы отправляемся целой группой. Там нас должен встретить «комендант» – какой-то китайский офицер из армии Чжан Цзучана и отправить дальше.

13–15 октября, Мукден. Я оказался за старшего. Поэтому Шильников дал мне деньги на билеты и суточные деньги. В 11 вечера мы тронулись дальше на поезде. Кроме меня, в нашей группе есть один офицер, бывший летчик-наблюдатель в чине поручика. Все остальные – больше безработные, но народ, кажется, ничего.

Вчера доехали до столицы Чжан Цзолина. По КВЖД ехали в вагоне четвертого класса с группой из восьми человек. В Мукдене на вокзале нас встретил какой-то «ходька», который и оказался комендантом. Он, задрав свой халат, тронулся со всеми нами в китайский город, где устроил в местной гостинице на канах. Грязь там была такая, что просто невозможно описать. Мы с летчиком пошли в город на японскую концессию и там в русском кабаке хорошенько закусили, выпили графин водки и поехали на рикшах делать осмотр города и попали в корейский публичный дом. Этих заведений тут полно. Тянутся целые кварталы японских и корейских публичных домов. На последних имеются вывески с русскими надписями. Вероятно, это сохранилось с японской войны или когда мы тут были хозяевами. Тоже свидетельство силы нашей культуры. Надписи гласят: «Корейский публичный дом». Некоторые еще более откровенные, и слова публичный дом заменены просто одним…! Когда едешь по улочке с этими заведениями, все кореянки стоят на пороге своего жилища и заманивают путников. В общем, время провели здорово и только под утро явились в свою гостиницу. Выезжаем сегодня с дневным поездом по Пекинско-Тянцзинской железной дороге.

15–16 октября по дороге в Тянцзин. В 2 часа 30 минут все тот же «комендант» погрузил нас в поезд. Я, как старший группы, с летчиком Я-иным сел в первый класс, а наша кобылка – в третий. Все битком забито китайцами. Каким образом им удалось залезть в третий класс – не пойму. Второй тоже полон народу. Больше всего причиняет беспокойство китайская солдатчина: все серые, лезут всюду и никакого им препятствия! Нигде они его не встречают. Только в первом классе всего двое или трое китайских офицеров. И это благодаря тому, что здесь едут иностранцы.

Местность, по которой мы едем, густо заселена. Поля – тщательно обработанные. Гаолян, чумиза и кукуруза уже собраны. На остановках китайские крестьяне разносят яйца и какие-то плетеные корзиночки, запечатанные проклеенной бумагой или чем-то вроде того. В них – какие-то невероятно острые, особенно замаринованные корешки. Китайцы эту штуку поедают с наслаждением. Мы с Я. тоже купили, но есть не смогли, даже в виде закуски к водке.

17 октября, Тянцзин. Большой город. У вокзала живет комендант, русский офицер, майор китайской службы. Он ведает отправкой пополнения в штаб группы. Мы с Я. оставили наших спутников в распоряжении коменданта, а сами поехали на рикшах по иностранным концессиям. Бесконечный китайский город. Конечно, все торгуют и на каждом шагу – харчевни. На французской, английской и итальянской концессиях – чисто, прохладно, тихо. Стоят, вытянувшись по струнке, вымуштрованные иностранцами китайские полицейские. Большие магазины, банки, кафе и рестораны. Говорят, что самая большая концессия в городе была русская. Ее отхватил после усмирения Боксерского восстания сам генерал Линевич.

Завтракали в кафе Рислинга. Там все на иностранный лад, хотя русская водка процветает. За отдельными столиками сидят какие-то иностранцы, больше похожие на бердичевских граждан, чем на великолепных дельцов, каких они хотят из себя изобразить.

18–20 октября, Тянцзин. Тут дело обстоит так: в мае месяце был сформирован броневой дивизион под командой генерала китайской службы Кострова. Его произвели в самом начале, в 1923 г., когда только начала формироваться Русская группа. В этом броневом дивизионе сейчас четыре броневика, которыми командуют подполковники Букс, Дилекторский и майор Репчанский. Затем имеется пехотная группа. После взятия у войск У Пэйфу Тянцзина, что произошло недавно, был сформирован конный отряд под командой полковника Бартеньева. В настоящее время пехотный отряд переименован в 105-й полк, командиром которого назначен генерал Чехов. Этот и конный полки составляют бригаду под общим командованием генерала Нечаева. К нему-то я и явился. Он производит впечатление отличного офицера и, видимо, не дурак выпить. В отряде его любят, особенно нижние чины – за храбрость. Я назначен командиром роты в 105-й полк во 2-й батальон.

21 октября, Тянцзин. На этих днях, говорят, получим приказ выступить в Шаньдунскую провинцию с задачей взять город Цинанфу, его столицу, и очистить этот район от войск У Пэйфу.

Явился к генералу Чехову. Тоже, говорят, храбрый офицер. Рота моя – в 115 человек, все по большей части харбинцы и участники Сибирского похода. Народ, как говорится, в большинстве – сорвиголовы, но ребята – славные.

28 октября, Тянцзин. Веду в роте ежедневные занятия. Все как полагается по уставу, строевое учение, отдание чести, гимнастика и прочее. Вечера проводим в иностранной части Тянцзина, куда ездим на рикшах.

1 ноября, Тянцзин. Сегодня получили в счет жалования аванс, который и «провернули» в городе. Ездили с командиром батальона, двумя командирами бронепоездов и летчиком Я., который пока не у дел и состоит при штабе группы в ожидании создания авиаотряда. Все довольно дорого, правда, бары тут – ай люли малина! Явился к себе только под утро.

5 ноября, Тянцзин. Получили подсумки с патронами. Все японское. Отсюда ясно, кто стоит за нашим маршалом. Говорят, что на днях выступим в поход, броневики уже стоят наготове.

10 ноября 1924 г. Выступили. Я со своей ротой – в авангарде. Пока противника не видно, но, возможно, скоро с ним столкнемся. Никак не угадаешь, как к нам относятся китайцы – вероятно, не очень-то приветливо, но по их лицам этого не понять. Ясно только, что их здорово грабят и свои, и чужие, и враги, и «друзья».

Ночевали в какой-то китайской деревне. Выставил сторожевое охранение, а сам со своими офицерами расположился в фанзе какого-то крестьянина, в которой живет только он сам со старухой-женой. Все их дети давно умерли, кто от чего. Некоторые – и от голода, который бывает чуть ли не ежегодно, то в одном месте, то в другом.

Кроме пампушек да каши из чумизы или гаоляна ничего достать нельзя. Фанзы словно вросли в землю – низкие, серые и земляные. Внутри – полутьма, потому что бумажные окна едва пропускают тусклый желтоватый свет. Запах чем-то кислым. Пол – глиняный, потолка нет, просто крыша из гаоляна, замазанная глиной. У одной стены – возвышение – кан, застланный циновками. С одной стороны кана – печурка у стены из глины, с другой стороны – глиняная же толстая труба, выходящая в крышу. Печурка топится гаоляном, дым идет под каном, нагревает его и выходит в трубу. Так вот на этих горячих канах и спят китайцы всей семьей.

20 ноября 1924 г. С налета взяли Тайчжоу и Талайчжоу. Части У Пэйфу почти не оказывают сопротивления и в панике бегут, едва только мы показываемся. Китайцы все стреляют поверху, то ли от страха, то ли уж такая привычка у них так воевать. Есть сведения, что наши броневики подходят к Цинану.

24 ноября, Цинан. Сегодня вошли в Цинанфу. Взяли его почти без боя и без потерь. Китайцы бежали, частью просто рассеялись среди местных жителей, быстро став ими, как это у них принято. Все было так быстро, что наша обходная колонна даже не успела окружить город, т. к. броневики Кострова отчаянно смело влетели на вокзал, и Цинанфу оказался в наших руках. Остатки армии У Пэйфу бежали в город Таянфу.

25, 26 ноября, Цинанфу. Броневики генерала Кострова преследуют противника. Мы же располагаемся в городе, где нам отведены помещения. Тут же находится резиденция маршала – Тупан-гуншу. Там же помещается и штаб группы, у которой там свое собрание.

Цинан – город очень большой, чисто китайский: узкие грязные улочки, заселенные торговцами, занятые харчевками. Кроме нас, нет здесь ни одного европейского лица. Жилища – чисто китайские, из серого кирпича, потолки бумажные. Ночью в этой бумаге слышатся визг и шуршание. Зажигаешь спичку – крысы. Раз в одной фанзе наши офицеры легли спать и провалились на наших же спящих солдат. Те подняли спросонья такой гвалт, что перебудили всех китайцев в соседних домах и дворах, и получилась целая паника.

1 декабря, Цинанфу. Главным советником маршала Чжана состоит Николай Меркулов. Рассказывают, что дело было так: еще в мирное время, до войны, Меркулов во Владивостоке занимался крупными торговыми делами, и китаец Чжан Цзучан был у него поставщиком. Потом китаец, разбогатев, купил воинский чин, командуя во время нашей революции бригадой. Т. к. он знал русский язык, постоянно живя в Приморье, то его с бригадой и поставили в Пограничной. Это случилось, когда китайские войска заняли Харбин и Маньчжурию, разоружив русских. И тут, как раз в 1921 г., когда Меркуловы стали править во Владивостоке, у Николая снова завязались сношения с Чжаном. В итоге он продал последнему артиллерийские снаряды и какое-то военное снаряжение, которого во Владивостоке было сколько угодно. Потом, когда меркуловское правительство пало, Чжан сформировал из русских отряд – артиллерийский взвод под командой полковника Кострова. Этот взвод совместно с китайскими войсками под командой Чжан Цзучана в ноябре месяце 1923 г. пошел на юг, к Шаньхайгуаню. И вот тогда-то армия У Пэйфу и была впервые разбита и Чжан Цзучан стал формировать из русских частей большой отряд.

5 декабря, Цинанфу. Наш отряд постоянно увеличивается и реорганизуется. Начальником штаба при Меркулове назначен полковник Михайлов. Про него говорят разное, но верно одно: человек он не очень умный, хитрый интриган, но всей душой предан Меркулову и все время был около него во Владивостоке. Поэтому и теперь он около него.

105-й полк будет переформирован в 65-ю дивизию. Может быть, я получу батальон.

10 декабря, Цинанфу. Пока стоим на зимних квартирах. Прибывает много пополнений, главным образом из Харбина, как бывшие офицеры, так и нижние чины. Все снабжение войск Меркулов взял в свои руки. И тут, значит, занялся коммерцией! Всякий поступающий в группу может в рассрочку заказать сапоги и обмундирование в меркуловских мастерских. Всеми его делами ведает какой-то инженер Соколовский. Ужасно, наверное, наживается, на сотни тысяч. Он задает тон и ему как генералу отвечают части, когда он приезжает на смотр, т. е. величают «превосходительством», а когда он куда-нибудь едет или приезжает, так ему выстраивают почетный караул! Это делается без лести преданным ему Михайловым.

Эхма! И тут-то у нас ничего не выйдет! Драться будем хорошо и побеждать будем, и все такое прочее, а в результате будет грабиловка, интриги, грязь, сплетни. Наверное, друг друга обкрадут, кто как наживается, а остальные найдут себе успокоение в шаньдунской земле или еще где-нибудь.

15 декабря, Цинанфу. Сегодня была образована юнкерская школа. Ее получит друг Михайлова, тоже полковник Генерального штаба Тарасов, бывший заамурец. Он – пасынок генерала Самойлова. Про этого Тарасова среди заамурцев всегда говорили: «Врет как Тарасов!»

Начальником штаба 65-й дивизии будет полковник А. А. Тихобразов. Говорят, хороший человек. Чжан Цзучана сейчас тут нет, он – в Пекине, но ждут его скорого возвращения, и тогда, вероятно, мы пойдем дальше в поход преследовать У Пэйфу. Были случаи пропажи двух наших солдат. Оказывается, их убили китайцы на окраине города. Поэтому приказано в одиночку далеко не отлучаться и главное – не пить китайской ханшины, от которой здорово балдеют, если на другой день выпить воды.

26 декабря, Цинанфу. Скоро наше Рождество. Никогда бы не подумал, что проведу его в самом центре Китая, в каком-то Цинанфу!

Жалование платят аккуратно. Мне по чину майора полагается 190 серебряных долларов. На эти деньги вполне можно жить. Едим из общего котла.

После Рождества, вероятно, пойдем в поход. Наши броневики вернулись. Из их команд говорят, что У Пэйфу отошел на дальний юг и где-то там формирует новую армию.

2 января 1925 г., Цинанфу. Я, Костров, Букс, Ганелин, Репчанский, Дилекторский и Ягодкин собрались на встречу Нового года. Было хорошо, выпили нашей «смирновки», неплохо закусили. Наши денщики приготовили отличный ужин. Потом сидели за пивом почти до утра, все разговаривали да вспоминали прежнюю жизнь. Тоска все-таки тут смертная.

На другой день группу поздравляли с Новым годом Чжан Цзучан, генерал Нечаев и Меркулов. Чжан Цзучан – хороший китаец, он любит русских, очень щедрый, не скупится на нас и всегда готов помочь. Все его хвалят. Нечаев – так тот просто пришел, поздравил, стал спрашивать, все ли у нас есть, получают ли люди аккуратно довольствие, и кое с кем выпил по случаю праздника.

10 января 1925 г., Цинанфу. Кажется, через несколько дней выступаем. Зимы тут нет – просто время от времени ударяют морозы, а потом наступает оттепель и слякоть. Часто дуют ветры, но снега почти никогда не бывает. Вообще – климат проклятый.

20 января 1925 г., Цинанфу. Сегодня Нечаев делал смотр полку. Сказал, что скоро выступаем на юг. Слава Богу! А то надоело тут стоять. Тоска зеленая, кроме как пить, ничего, кажется, и делать нечего. Утром – занятия, потом – обед. Ну, выпьешь, потом часа два спим, опять немного занятий в роте. Потом – ужин, снова выпьешь – и так все время.

Приезжает много новичков из Харбина. Среди них – подполковник Николай Николаевич Николаев. Толстый, врун, голос быстрый. В строй не хочет, желает в интенданты попасть.

25 января 1925 г., Цинанфу. На довольствие людей не могу пожаловаться, оно вполне приличное, одевают тоже неплохо. Нижние чины получают 12 долларов серебром в месяц на всем готовом. Правда, и тут кто-то наживается, т. к., например, полагается табак, который не всегда дают. Иной раз начинают задерживать и жалование, хотя наверху все получают вовремя. Нечаев сказал, чтобы о малейших упущениях в довольствии людей доносили непосредственно ему и что он сам сумеет потребовать то, что надо. Последние дни стало что-то холодно.

5 февраля 1925 г. Вооружение у нас вообще не особенно однообразное. Так, у нас есть две батареи наших трехдюймовок. Это – пушки, отобранные китайцами у нас в Маньчжурии, когда разоружали русскую охрану КВЖД. Наш полк почти весь имеет «трехлинейки», тогда как у команд бронепоездов и других частей – винтовки японские.

Говорят, выступаем дня через два. Развлечений тут никаких, кроме китайских харчевок, где, однако, имеется пиво, главным образом японское, разумеется, и наша водка. Непосредственно Цинанфу соединен железнодорожной линией с Циндао, который до войны был германским портом на тихоокеанском побережье. Оттуда немцы провели дорогу на Цинан, куда ввозили свои товары. Теперь вся дорога, фактически, в руках японцев.

7 февраля 1925 г., Цинанфу. Организуется личная охранная сотня Дубаня вроде конвоя, из русских. Командовать ею будет есаул Танаев, приехавший из Харбина. Он – хороший кавалерист и скакун-спортсмен. На скачках в Харбине он постоянно брал призы. Его произвели в майоры, и он уже приступил к формированию сотни. Живет он в штабе группы.

8 февраля 1925 г., Цинанфу. Наша группа все разрастается. Кроме нашей бригады формируется конный полк полковника Бартеньева, зятя генерала Андогского, конвой Дубаня, юнкерская школа, бронедивизион Кострова и дивизион артиллерии. В общем, всего в отряде, должно быть, наберется тысячи три человек. Конечно, уже начались интриги, вражда и неурядицы. Михайлов интригует против Нечаева, последний его не признает и имеет в противовес ему своего начштаба – Карлова. Выходит, значит, что во главе всей Русской группы – Меркулов, начштаба у которого – Михайлов, но генерал Нечаев самостоятельно командует отрядом в строевом отношении и имеет свой собственный штаб, а меркуловский штаб – как бы часть хозяйственная. Школа, в то же время, подчинена не Нечаеву, а Михайлову. В общем, рознь, и как нам полагается – грызня…

10 февраля, Цинанфу. Завтра выступаем. Задача – идти на город Таянфу, откуда надо выбить части У Пэйфу и затем продвигаться в южном направлении на Кайфын. Весь день прошел в осмотре людей, снаряжения и вооружения. Приходил генерал Нечаев, кое-кто ему жаловался, что нет новых винтовок и что старые сильно износились. Он на это ответил, что… винтовок много у противника и что от нас зависит, как их получить. Все люди – молодцы, сами хотят идти в поход, уж больно тут тоскливо и скверно, среди этой китайщины. В походе хоть какое ни есть, а будет развлечение.

12 февраля 1925 г. Запомнить названия китайских деревень невозможно, все какие-то Цинлу, Цзинь-фу, Эрда-фу и т. д. Кроме того, по существу, отдельных деревень нет, строго говоря, провинция – одна сплошная деревня. Я никогда не думал, что местность может быть так густо населена. На пространстве нашей четверти десятины стоит фанзешка, в которой живет семейство из десяти душ! Кого тут только нет! И бабушки, и дедушки, и ребятишки всех возрастов. Все спят на канах, там же чифанят, тут же умирают и родятся. И вот на этом кусочке все и работают. Да мало того – тут же еще несколько холмов – это могилы предков и умерших родственников. Их хоронят тут же, на своем участке поля. Китайские крестьяне – очень хорошие, смирные, страшно трудолюбивый народ. Работают они с утра до вечера и еле-еле добывают себе на пропитание. Густота населения такая, что все живое – съедено, нет даже никаких птиц. Тут только едва-едва можно прожить человеку и в малейший недород начинается страшнейший голод, и тогда китайцы мрут как мухи. Никакого скота дома у них нет – держать его негде, да и кормить нечем, разве только кое у кого есть ослы, у многих имеются черные худые китайские свиньи, необыкновенно лопоухие и с отвислыми, волочащимися по земле животами. Свиньи и собаки здесь необычайно худы – китайцы своих животных не кормят и они сами должны добывать себе пропитание.

Стоим на дневке. Стараюсь следить, чтобы наши молодцы не грабили, зато трудное дело с женщинами: часты случаи изнасилований китаянок. Китайцы нас скорее боятся, с некоторым страхом называют «ламозами». Так и видно, что они хотят, чтобы мы поскорее от них ушли. Да это и понятно, ведь все время их разоряет гражданская война, грабят хунхузы и т. д.

15 февраля 1925 г. Проходим китайские деревни. Часто приходится высылать разведку. Говорят, что недалеко бродят части У Пэйфу. Крестьяне-китайцы с любопытством смотрят на наши походные кухни, и ребятишки, невероятно сопливые и чумазые, с наслаждением лопают остатки каши из чумизы, сваренной по нашему способу, с салом.

20 февраля 1925 г. Уже третий день продвигаемся «с боями», т. к. мы вошли в соприкосновение с противником. Бои, собственно говоря, относительные – китайцы почти не выдерживают нашего огня и после небольшой перестрелки обычно отступают. Своих крестьян по большей части они поголовно грабят, на этом основании с ними поступают и наши, причем обнаруживают удивительное чутье по части выискивания таянов, то есть припрятанных серебряных долларов. Китайцы не знают никаких сберегательных касс и банков и прячут деньги у себя, на своей территории. Генерал Нечаев издал приказ, угрожающий расстрелом за мародерство. Это, кажется, несколько отрезвило наших молодцов. Народ – хороший, но все ведь – харбинские ночлежники, в большинстве своем – люди отчаянные, что им терять?! Они и пошли-то сюда только для того, чтобы вволю пограбить!

25 февраля 1925 г. О-ин случайной пулей нетяжело ранен в ногу. А так потерь у нас до сих пор нет. Противник отступает, мы все время продвигаемся вперед, делая дневки, словно на маневрах. Генерал Нечаев – постоянно впереди, в цепях, со стеком в руке, стоит себе под пулями – хоть бы что. Кажется, его адъютант, штаб-ротмистр Квятковский, из-за этого не всегда себя хорошо чувствует.

1 марта 1925 г. До Таянфу осталось три перехода. Китайцы начали оказывать более серьезное сопротивление. Говорят, что будто бы у них чуть ли не русские инструктора из СССР. Во всяком случае, теперь они наш огонь выдерживают хорошо, да и сами стрелять стали намного лучше, так что иной раз приходится, находясь в цепях, вырывать даже окопы, укрываясь от их пуль. Генерал Нечаев говорит, что послезавтра подойдем к Таянфу.

10 марта 1925 г. Бои приняли неожиданно упорный характер – дело даже доходило до штыкового удара, от которого китайцы в панике бежали, не приняв его. Нечаев, как всегда, впереди, ведет части в бой. Слева от нас – наш 3-й батальон, справа – 2-й. Я – в резерве второй день. В отряде уже есть потери – убит поручик Лукьянов и шесть нижних чинов.

18 марта 1925 г., Таянфу. Утром 15-го числа, можно сказать, на плечах противника, после упорного боя, наша бригада ворвалась в Таянфу. За все время похода наши потери – убиты трое офицеров и десять нижних чинов. Ранено два офицера и 24 нижних чина. Для китайской войны – это много. Китайцы почему-то начинают оказывать сильное сопротивление и проявлять стойкость в бою. Кто лихо действует – так это броневой дивизион Кострова. Мы расположились в городе, а он полетел дальше, преследовать противника.

19, 20 марта 1925 г., Таянфу. Таянфу – типично китайский город. Скученное население, одна широкая пыльная улица, от которой в стороны расходятся узенькие улочки, застроенные маленькими грязными фанзами. Все целыми днями торгуют, кто чем. На каждом шагу – харчевки. Менялки – закрыты, большие лавки – тоже, т. к. город дважды подвергался разграблению китайскими солдатами. Они грабили главным образом купцов, большие магазины, менялки и пр. О Кострове сведений нет. Он по собственной инициативе двигается дальше по железной дороге на Кайфын.

22 марта 1925 г. Костров продвигается вперед, забирает массу пленных. Он совершенно оторвался от главных сил, и возникает опасение, как бы он не попался, если китайцы узнают, что его никто не прикрывает.

2 апреля 1925 г., Таянфу. Сколько здесь простоим – неизвестно. Надо привести в порядок части, пополнить запасы патронов. Для продолжения наступления надо подождать подхода наших кавалерийских частей, которые еще оставались в Цзинани, поскольку они еще не были готовы к походу.

Операции расширяются, и части нашей группы совместно с китайской бригадой идут на юг. Командир последней генерал-майор Бао – храбрый офицер и хороший командир. Он отлично командовал полком в начале кампании, а затем получил бригаду.

3–5 апреля 1925 г. Наш полк погрузился в поезда и отправился обратно в Цзинань для того, чтобы развернуться в дивизию. Тут остаются броневой дивизион, заслон из отрядов пехоты и кавалерии (эскадрон). После переформирования планируется взятие Кайфына и затем – начало операции в сторону Тяньцзина и Пекина. Чжан Цзучан непременно хочет сесть на пекинский престол.

20 апреля, Цзинань. Снова на зимних квартирах. Говорят, что начальником штаба дивизии назначат полковника А. А. Тихобразова. Ходят слухи, что человек он – хороший. Штаб расположился за городом, в трех верстах по шоссе, проложенному еще немцами, в бывших же немецких казармах. Тут в мирное время стояла какая-то охранная германская часть.

Дело ставится хорошо и широко: говорят, что заводят собственный оркестр, закончено формирование личной охраны Дубаня из русских. Наша бригада переименована в 65-ю дивизию особого назначения, куда входят все русские части. Имеется артиллерия, формируется кавалерийский полк и казачьи сотни. В занятых городах учреждены этапные пункты. Зато усиливаются и интриги, каждый тянет в свою сторону. Меркулов думает о том, как бы побольше нахапать, и воровство, по-видимому, идет просто оглушительное. Сыновей своих он попристроил: двоих он поставил во главе контор, которые учредил в Дайрене и Тянцзине, а третьего устроил майором китайской службы и определил при своей особе в качестве «штаб-офицера для поручений». Этот последний целыми днями, сидя в штабе, пьянствует или уезжает в Тянцзин, где пропадает по барам.

1, 2 мая 1925 г., Цинан. Начинается ужасающая жара. Одновременно душно, пыльно и как-то мокро. Ничего не хочется делать. Мучает жажда, но выпьешь воды – так беда, сразу разморит.

У нашего Дубаня – 22 жены. Как говорят, из них несколько русских. Он устроил у себя банкет, конечно, пригласил Нечаева, Меркулова и нашего Чехова. Дубань говорил, что любит русских. Он всегда защищает провинившихся нижних чинов и запрещает расстреливать русских солдат. Он не раз заявлял: «Китайский люди – много, его можно расстреливать, а русских – нет, его – шибко хороший солдат».

20 мая, Цинан. Был смотр, на котором присутствовал Дубань. Он – высокий, огромного роста китаец, с гладким калмыцким лицом. Наш Нечаев со своими слегка искривленными кавалерийскими ногами перед ним – прямо карлик. За Чжан Цзучаном он едва поспевает. Он все спрашивали: как получаем довольствие, вовремя ли, платят ли жалование, есть ли табак и все такое прочее. Кажется, этот китаец заботится о нас больше, чем наш русский Меркулов.

1 июня 1925 г., Цинан. Жара – ужасная, ничего нельзя делать. Ночью из-за этого почти не спишь. Кроме того, не дают покоя москиты, от них нет спасения, не сомкнешь глаз, а если чем накроешься, то нельзя дышать. В такую жару все, что прикасается к телу, сейчас же вызывает испарину и на этом месте выступают мокрые пятна. Все ходят как сонные мухи.

25 июня, Цинан. Стоим на месте. Учимся, пьем водку и пиво. Наверху – грызня и интриги. Все переругались и ненавидят друг друга и со всеми сварами и спорами лезут к китайцу Дубаню. Вот наш русский характер!

Генерал Нечаев приказал сформировать из лучших людей свою ударную юнкерскую роту и назначил меня ею командовать.

28 июня, Цинан. Принялся за формирование юнкерской роты. Я подчиняюсь непосредственно генералу Нечаеву. Он сказал, что никакого отношения к Михайлову и школе Тарасова мы не имеем.

2 июля, Цинан. Моя рота, так сказать, будет образцовой. Людей я подобрал, обмундирование получил и назначил в нее четырех офицеров. Среди них есть нижние чины – георгиевские кавалеры периода Германской войны и с медалями за храбрость.

Все части сейчас стянуты в Цинан. Летом, во время полевых работ, когда китайцы убирают свои хлеба, воевать избегаем и мы, и противник – иначе и самим будет есть нечего. В Китае существуют свои законы гражданской войны. Во-первых, чаще всего воюют тогда, когда вырастает высокий гаолян, который может скрывать передвижение войск. Потом осенью, когда уже все убрано, у крестьян есть несколько скопленных серебряных долларов. Друг в друга китайцы больше стреляют для вида, потерь стараются наносить как можно меньше, и только в последнее время мы, русские, научили их другой войне – с одной стороны большевики, с другой – белые. Китайцы этим недовольны и говорят: «Так воевать – негодная, наша маломало стреляй, играй, играй, и довольно, а ваша шибко много стреляй, много убивай пулао, пухао, шибко пухао!»

10 июля, Цинан. Занятия, обед в собрании, после которого – часа два томительного сна из-за ужасной жары и потому еще, что большую часть ночи спишь очень скверно, из-за духоты и москитов. Что скверно, так даже под утро прохладнее не становится и духота почти не спадает, воздух все такой же неподвижный и тяжелый. Живем в китайских домах с бумажными потолками, с окнами в мелком переплете, заклеенными тонкой рисовой бумагой. Здесь нет никаких уборных ни в самих строениях, ни на дворе. Их заменяет любое место – на задворках или у забора. И оставленное не пропадает: с раннего утра бегают китайцы с корзинками, собирая туда отбросы и все остальное, все это прессуют, утрясают и, набрав целую корзину, садятся и начинают лепить из этой массы круглые плоские лепешки, которые затем уже бегут продавать. Они выкрикивают название своего драгоценного товара и быстро от него освобождаются – все это идет на удобрение и охотно раскупается.

15 июля, Цинанфу. Наступает период дождей. Раз пять в день принимается лить ливень. Окатит, словно из ведра. Грязь и слякоть в результате на улице, в воздухе – дым харчевок и душная мокрота. Потом, через час-другой – снова принимается ливень. Температура – точно в бане на полках, не находишь себе места. А наша солдатня – хоть бы что – весела, плевать ей на все климаты, вот народ, думаешь и диву даешься, до чего он вынослив, ко всему привыкает и везде как дома. Только томятся – стоять на одном месте тяжело, вот и выпить и поскандалить любят, подлецы.

20 июля, Цинанфу. При Меркулове имеется и свой «придворный» журналист – толстый, жирный, пудов на десять – Всеволод Иванов. Он постоянно на чьих-нибудь хлебах. Кормился у Семенова, потом у Меркуловых, потом у Глебова, теперь опять у Меркулова. Пишет в газеты он хорошо, но только уж больно продается на все стороны.

Здесь – невероятные интриги и грызня. Михайлов – видимо, человек тупой, мстительный и мелкий – терпеть не может Нечаева и все старается ему сделать в пику, нисколько не думая о пользе дела. Он завидует Нечаеву, что его все так любят, и офицеры, и нижние чины, да и сам Дубань очень дорожит им и уважает его за храбрость.

23 июля, Цинанфу. Вероятно, в августе выступим в поход. Хорошо было бы, пора уже, а то застоялись.

При нашем отряде в Цинанфу устраивается госпиталь, которым будет ведать доктор Парфенов, только что приехавший на службу в отряд из Харбина. Кажется, он специалист по женским болезням, но парень – славный, не дурак выпить и больше всего предпочитает коньяк. Я заходил сегодня вечером в штаб и встретил его там. Он, полковник Николаев, Танаев и я пошли в китайский ресторан, где ели китайский чифан, выпили какого-то коньяку, наверное поддельного, и затем пили пиво. Говорили о Харбине, о России, о том, когда кончится большевизм и удастся ли нам когда-нибудь еще увидеть Родину.

29 июля, Цинанфу. Нестерпимая духота, все время перепадают дожди, на улицах – слякоть, всюду грязь и сырость, белье и платье – все мокрое, чернила расползаются по бумаге.

Жалование выплачивают, но не всегда аккуратно. Говорят, что причиной тому то, что Меркулов часто наши деньги пускает в оборот. Передают и такой случай, будто Дубань хотел всем наградные за последние бои, а Меркулов будто бы сказал, что мы хороши и без них. Но самое плохое, что ни один служащий в группе никак не обеспечен на случай своего ранения или, еще хуже, тяжелого увечья – он ровно ничего не получит и его ждет голодная смерть. Конечно, все это можно было бы урегулировать, служба должна ведь быть по контракту, по которому человек должен быть застрахован и т. д., но при нашей разобщенности ничего все равно не добьешься, а мерзавец Меркулов думает только о своем кармане.

2 августа, Цинанфу. Перед 12 часами, когда я уже кончал ротное учение, пришел Костя Нечаев, посмотрел на него и потащил с ним обедать. Пьет Костя здорово. Жена его – настоящая кавалерийская дама – пьет, не отставая, а потом кроет Меркулова, Михайлова и других, так прямо трехэтажным матом. И друг с другом – тоже не стесняясь, так и режут. Она верхом проделала весь Сибирский поход, а потом в Харбине, когда Костя стал извозничать, чистила лошадей, запрягала и мыла экипаж.

3, 4 августа, Цинанфу. Всего теперь в Русской группе, если считать со всеми нестроевыми учреждениями и штабами, будет до четырех тысяч человек. Если была бы сплоченность да если бы не ругались и не интриговали между собой, могли бы держать в своих руках чуть не пол-Китая. Ведь куда мы только не ходили и где только не воевали, каких только городов не брали! И потом, Нечаев тоже напрасно нас ведет всегда впереди и китайцы на наших трупах делают свое дело и победы. Наша группа должна быть вроде как специальной части «особого назначения», только для того, чтобы служить примером для китайцев и посылать их в бой, а самим, оставаясь в тылу, подталкивать их, заставляя держаться. Вместо этого деремся мы, несем потери, наши люди погибают, ради кого и чего? Вот скоро мы выступим, сменим китайские части, стоящие на линии Таянфу, чтобы развивать дальнейшее наступление. Как только наступление – так пожалуйте, русские! Тут бы, конечно, дело Меркулову и Михайлову поставить все как следует, но первый думает лишь о наживе. Второй же – форменный лакей Меркулова, а сам Костя – отчаянная голова, не жалеющий ни себя, ни других. Ему что! Пойти бы в атаку! Винтовок нет – возьмите у противника. Его пулями осыпает, а он так и прет на пулеметы.

10 августа, Цинанфу. Вызывали в штаб дивизии. Спрашивали насчет довольствия людей и снаряжения, запросили списки. Говорят, что наша бригада скоро выступает, т. к. получены сведения о скоплении войск У Пэйфу.

15 августа, Цинанфу. Дубань и Меркулов поехали в Тянцзин. Ждем их приезда, после чего выступаем. Меркулов – большой бабник, просаживающий на женщин большие деньги.

Заходил в штаб Тупан-гуншу, посидели и выпили потом с Танаевым водки. Подошли Николаев и майор Меркулов. Последний с утра до вечера пьян, делать ему нечего, да кажется, он больше ни на что не способен. Потом меня проводили за ворота, по дороге смотрели, как кормят в пруду нашего Дубаня огромных сазанов и, кажется, лещей. Эти рыбы считаются неприкасаемыми и чуть ли не священными и только в особо торжественных случаях вылавливаются к столу самого Чжан Цзучана. Пруд – довольно большой, вокруг огороженный вымощенным тесаным диким камнем в виде плит. Над прудом склонились густые вековые криптомерии. Звонко и даже оглушительно в тяжелом неподвижном воздухе трещат цикады. Дворец Дубаня, как и все китайские дома – все обнесены большой высокой стеной. Ворота, первый двор, вымощенный камнем. Слева и справа – два строения в китайском стиле, с типичными крышами, окнами и пр. За этими домами слева – ворота и опять двор – тут пруд, на противоположном конце которого – большой дом, по бокам которого – меньшие, и так опять ход через этот дом, и новая стена, и новый, еще больший дом – уже сам дворец. У китайцев чем выше по статусу лицо, тем больше дворов и домов, пока доберешься до его главного жилища. В богдыханском дворце так там без конца надо проходить дворы, ворота и пр., пока дойдешь до главного помещения.

18 августа, Цинанфу. Завтра выступаем в составе бригады и кавалерийского полка Бартеньева. Впереди пойдут броневики Кострова и батарея артиллерии. Маршал тоже идет с нами, с ним впереди выступает его сотня с Танаевым во главе. Служили молебен. Меркулов, конечно, говорил речь, на которой присутствовали Чжан Цзучан и весь штаб группы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.