1. Рассказывает бывалый человек

1. Рассказывает бывалый человек

Крепкий ледяной панцирь сковал широкую северную реку. Ощетинилась макушками прибрежная кромка леса. К самой опушке прижались на высоком яру берега избы, рубленные из добротной, толстоствольной сосны. Избы на высоких подклетах, с тесовыми кровлями, резьбой, напоминающей затейливое северное кружево, на карнизах, оконных наличниках, крылечках…

Сумерки надвигаются рано. И тогда ели на лесной опушке сливаются в сплошную темную стену. Она просветляется, когда из-за леса выползает холодный медно-красный диск луны. В избах зажигают сальные светильники, и начинается своя вечерняя жизнь. Помор-крестьянин не привык сидеть без дела. В поте лица своего трудится он, добывает хлеб насущный, иначе не выживешь. Землица здешняя малоплодородна, скудна. Природа северная сурова и неохотно делится щедротами своими с человеком. А государевы служилые люди, тиуны[*] и воеводы, корыстолюбивые лихоимцы, своего не упустят. Как говорит народ, до бога высоко, до батюшки-государя Михаила Федоровича, севшего на московский трон после изгнания поляков, далеко. Волостной тиун, а тем более уездный воевода здесь бог и царь.

И все же тиун и даже сам воевода из Холмогор или Великого Устюга — это тебе не боярин-вотчинник, а лишь государев служилый человек. А северный крестьянин не крепостной. Вольнолюбивые, знающие себе цену, гордые поморы не очень-то склоняют голову перед чиновной братией. Уж если слишком прижмет лихоимец-воевода, нестерпимым станет бремя поборов, соберется ватага обиженных, снарядит кочи и уйдет промышлять морского зверя к Кольскому берегу, на Новую Землю, а то и на далекий студеный Грумант. А то ударится в бега. Немало бродит по русскому Оперу гулящих людей, не знающих постоянного пристанища, пробивающихся охотой или каким-либо ремеслом. Северяне народ искусный, мастера на все руки. И по кости резать, и серебро червленым узором покрыть, и дивной красоты берестяные туески смастерить, и добротную лодью или коч построить, и по кузнечному делу — во всем поморы великие искусники. А самые лихие из гулящих и к разбойным шайкам пристают. Шайки те шалят порой на больших трактах. Свою голытьбу не тронут, ну а как попадется боярин со свитой или богатый купец с товарами — потрясут сердечных.

Уходят поморы и за Каменный пояс, то бишь за горы Уральские, в Сибирь. Манит она, матушка, просторами своими бескрайними, богатствами неведомыми. Вербуются на государеву службу в сибирское казачье войско, прибиваются к отрядам промышленных и торговых людей.

Тускло мерцает фитилек в глиняной плошке, наполненной жиром, отбрасывает колышущиеся блики на закопченные стены. Полутемно, таинственно и угарно. В большинстве поморских изб бедняков и людей среднего достатка печи топятся по-черному. Дым стелется под потолком, всасываясь в дощатую трубу. Молодая хозяйка за самодельным станком сноровисто ткет холстину. Престарелая бабка на лавке у стены прядет, наматывая крючковатыми пальцами шерстяную нить на пряслиие Дед плетет из бересты туесок. Молодой хозяин, присев на пороге, шорничает, чинит хомут. У него на подхвате сын-подросток. Малый присматривается к отцовской работе, подает отцу шило, дратву. Такова обыденная картинка, какую увидишь в любой избе.

Однажды привычный ритм вечерней жизни нарушился. После долгих лет скитании вернулся в родное поселение из-за Каменного пояса бывалый человек, Мало кто возвращается из-за Каменного пояса, Одни теряются в лесных сибирских просторах, не оставляя и следа своего, гибнут на кочах в Студеном море, другие, как говорят, приживаются в Сибири, берут тамошних бусурманских женок, крестят их, плодят ребятишек и живут, уже не помышляя о том, чтобы возвратиться когда-нибудь в родные поморские края, А этот, ишь ты, возвратился. Уж и помнят-то его только старики.

Набилась изба любопытствующим людом. Парни, девки расселись по лавкам, старики за стол, поближе к красному углу. Старикам особое уважение. Самые ветхие еще сохранили в цепкой памяти времена грозного царя Ивана и поход славного Ермака Тимофеевича с воинством споим против сибирского хана Кучума. Бывалого человека усадили на почетное место под образа, застелив лавку медвежьей шкурой. Поднесли ему корец хмельной медовухи, чтоб разговорить. Не нажил, видать, богатства на сибирской-то службе. Зипунишко обветшавший, драный. Сам израненный весь, хроменький. Опирается на кедровый батожок. Досталось служилому лиха.

Неторопливо ведет разговор бывалый человек….

О земле сибирской, что раскинулась за Каменным поясом, земле, которой конца и края нет. На севере упирается она в море Студеное, на юге в киргизские и мунгальские степи. А на востоке — неведомо где и кончается. Реки сибирские многоводны и широки, а в низовьях морю подобны. С одного берега другой не узреешь. Что супротив сибирских рек наши Двина или Пинега, реки немалые!

А идет в Сибирь тропа от города Соликамска через леса и горы, через Большой каменный пояс на Верхотурье. Есть такой острожек на Туре-реке. Это уже Сибирь. Дальше путь приходится держать по рекам — Туре, Тоболу, Иртышу. Это прежние владения хана Кучума, а теперь земли, управляемые воеводами московского царя.

На высоком берегу Иртыша, там, где впадает в него Тобол, раскинулся Тобольск, самый главный из сибирских городов. Там воеводский двор, лавки купцов, съезжая изба, храмы. Если плыть от Тобольска вниз по Иртышу, потом по Оби, великой реке, выйдешь в Обскую губу и достигнешь Мангазеи. Отсюда уже и до Студеного моря недалече. А в Мангазее торговые люди ведут торг с оленными людьми, выменивают у них на разные полезные в хозяйстве веши мягкую рухлядь, иначе говоря, шкурки соболя, лисицы красной и черно-бурой, горностая.

А если подняться вверх по правым обским притокам, а потом перетащить волоком в иные реки, попадешь в могучий Енисей. И на нем поставлен острог Енисейский, обнесенный частоколом с башнями. А за Енисеем, говорят, текут другие могучие реки, живут другие племена н народы, еще не ведомые русским людям…

Неторопливо ведет свой рассказ бывалый человек. Иногда слушатели прерывают его возгласами удивления. Надо же! Ишь ты! Иногда он сам замолкает и потирает ладонью изувеченную стрелой ногу. Прикладывается к ковшу живительной медовухи.

…А обитают в Сибири всякие народы-нехристи. Оленей разводят, охотятся, рыбу ловят. Носят меховую одежду. Есть и такие, что личины свои краской малюют. Живут в юртах или чумах, крытых шкурами или древесной корой. Ежели не забижать их без нужды, не грабить, уживаются с нашим братом, русскими, мирно. А иные нехристи крестятся, учатся у русских хлебопашеству, ремеслам всяким. А наши мужики которые пришли в Сибирь без женок, ихних девок берут в жены.

И живут славно. На Оби, на Иртыше, по другим рекам русские землепашцы селятся, хлеб выращивают. Землицы свободной, никем не занятой вокруг много. А какие знатные пойменные луга на тех реках. Трава там вырастает такая, что всадника на коне скроет. Ну если всадника и не скроет, так человека с головой непременно.

Опять возглас удивления. Один из стариков вопрошает:

— И чем это матушка-Сибирь так народ привораживает?

Отвечает бывалый человек степенно. Несметно богата Сибирь. И земли в ней много. И леса ее изобилуют всяким пушным зверем. И в реках много всякой отменной рыбы, а в земле, как поговаривают сведущие люди, много добра всякого, и железной руды, и серебра, и золота, и камней самоцветных. А из зверья пушного особенно ценится соболь. Мех его редкой красоты. Сибирские народы облагаются ясаком, иначе говоря, соболиным налогом, который идет в государеву казну. Конечно, не все попадает в Москву. Немалая толика перепадает и воеводам, казачьим атаманам, сотникам, приказным, купцам. Кто-то наживает в Сибири состояния, а кто-то умирает в нищете. Для кого-то она, матушка-Сибирь, золотое дно, а для кого-то горькая доля. Всякое бывает.

Разгорелись глаза у слушателей. Внемлют рассказу бывалого человека. Завидуют сибирским удачникам. Расспрашивают об охоте на соболя. Редко-редко встречается теперь этот изящный с серебристой шерстью зверек на Двине, Пинеге и даже на Мезени. А верно ли, что его шкурка ценится чуть ли не на вес золота?

Высоко ценится. Бывалый человек вспоминает о том, что слышал от сына боярского, человека сведущего, доставлявшего соболиную казну из Тобольска в Москву. Царь-де Михайло отослал какому-то иноземному государю, не то римскому кесарю, не то датскому королю, ответный подарок — мешок отборных соболей. А тот иноземный государь посылал нашему дарю серебряный сервиз чудной работы пуда на три весом. Покупает царь Михайло у иноземцев разные диковинки для украшения своих палат и расплачивается не серебром, не золотом, а соболем. Так пожелали-де сами иноземные купчишки.

А притесняют ли сибиряков лихие воеводы?

Вопрос этот задал мужик, битый недавно батогами по повелению воеводы за то, что пытался было уклониться от извозной повинности.

Притесняют ли? А как же иначе! На то они воеводы, чтобы лихоимствовать да над простым людом куражиться. Однако же волков бояться… Вашего воеводы стражники и за неделю доберутся до вас по зимнику и покажут вам, где раки зимуют. Тяжелую власть великих мира сего везде ощущаешь. А Сибирь велика. Отправили тебя нести службу в какой-нибудь дальний острожек или зимовье, за тридевять земель. До воеводского острога долгие месяцы пути. Пока соберут казаки государев ясак с окрестных князцов-нехристей, сходят в поход для приискания новых землиц, не один воевода сменится. Как будто и нет над тобой воеводской власти. Правда, стоит над тобой в зимовье начальник отряда, атаман или сотник. Но этот чином помельче воеводы, из своих же казаков. Ежели человек он башковитый, сообразительный, поймет, что жить с сотоварищами пристало в заговоре и мире, по заповеди — один за всех и все за одного. А начнутся обиды и раздоры — пропадешь в глухомани, сгинешь от черной смерти или не устоишь под напором лихих людей.

Мы постарались представить картину поморского быта первой половины XVII века и встречу возвратившегося из Сибири бывалого человека с. земляками. Многие-многие поморы отправляются искать счастья за Каменный пояс. И лишь единицы из них, обычно на склоне лет своих, возвращаются в родные края. Все же иногда возвращаются и приносят сведения о сказочно богатой Сибири. И возбуждают у земляков рассказами своими интерес к этой стране. Наслушавшись рассказов таких бывалых людей, и другие загораются желанием тоже погнаться за счастьем, последовать примеру тех, кто ранее уходил на Восток. Время от времени царские власти через местных воевод проводили вербовку в сибирское казачье войско и находили отклик среди тех, кого манили неизведанные края. Преимущественно это были люди социально неустроенные и не обремененные семьей, молодого возраста.

К миграции в Сибирь жителей русского Севера подталкивали многие причины. Главная причина заключалась в стремлении уйти от феодальной эксплуатации, избавиться от многочисленных поборов и повинностей. И хотя Север не знал крепостного права, хотя здесь не было бояр-вотчинников с крупными хозяйствами, основанными на крепостном подневольном труде, крестьяне и промыслово-ремесленное население страдало здесь от всевозможных повинностей в пользу центральной и местной власти. Размеры налога с того или иного хозяйства зависели от площади земельного надела, имущества, количества работоспособных членов семьи (раскладка «по сохам», «по животам», «по головам»). Практиковались разного рода поборы в пользу воеводы, приказных, волостного тиуна, своей сельской верхушки в лице старост, сотских, десятских. Приходилось платить «пищальные деньги», «ямские деньги», «оброк за белку», «оброк за горностая», «морской оброк» и т. п., а также отрабатывать трудовую повинность на прокладке и ремонте дорог, строительстве городских сооружений, рубке леса и пр.

В деревне происходило расслоение. Выделялась зажиточная верхушка, сочетавшая сельское хозяйство с охотничьими промыслами и торговлей и использовавшая наемный труд батраков. На сельском и волостном сходе решающая роль принадлежала местным богатеям, пользовавшимся поддержкой властей. Разоряющаяся часть сельского общества нередко лишалась собственного надела и попадала в долговую кабалу к богатеям или становилась «гулящими людьми».

На основании архивных документов первой четверти XVII века известно, что в пятнадцати северных уездах из 37750 дворов 3609 (или 9,5 процента) стояли заброшенными. Эта заброшенность свидетельствовала о миграционных процессах. Покидали свои дворы, как правило, разорившиеся, задавленные беспросветной нуждою крестьяне. Они переселялись на посад, приобщаясь к ремеслу или работая по найму, становились «гулящими людьми», а кое-кто устремлялся в Сибирь, присоединяясь к очередной партии служилых людей, завербовавшихся на сибирскую службу.

Немалую роль в устремлении северян за Каменный пояс сыграл и предприимчивый поморский характер, опыт, накопленный поморами в дальних плаваниях и походах. Суровая жизнь на Севере, упорная борьба: а существование, схватки с морской стихией закаляли людей, делали их физически крепкими, выносливыми. В северорусских житиях святых, таких, как житие Зосимы и Савватия, покровителей основанного в 1435 году на островах Белого моря Соловецкого монастыря, повести о Варлааме Корецком, житии Антония Сийского, основателя Сийского монастыря, житии Трифона Печенгского, основателя Печенгского монастыря, и некоторых других произведениях этого литературно-исторического жанра мы находим яркие свидетельства о героических плаваниях поморов в Белом и Баренцевом морях в XVI–XVII веках. На основании этих же свидетельств можно составить представление о высоком уровне развития нашего полярного судостроения этого периода. О плавании русских поморов на Грумант (старинное русское название Шпицбергена) сообщают не только русские, но и датские источники.

Еще задолго до этого русские проявляли интерес к северному Зауралью и ходили в Карское море, район Обской губы и на нижнюю Обь. Сохранилось летописное свидетельство о том, что двинский посадник Великого Новгорода Улеб предпринимал в 1032 году поход в Карские Ворота, пролив, соединяющий Баренцево море с Карским. В XII веке новгородцы во главе со своим предводителем Гюрятой, ходили за Урал к Обской губе. А с XIV века морские плавания поморов, подвластных сперва Новгороду, а потом Москве, из устья Двины к Печоре и далее на восток становятся регулярными. В качестве опорного пункта Московского государства в устье Печоры был заложен Пустозерский острог, где впоследствии царские власти сожгли идейного вдохновителя раскола, неистового протопопа Аввакума.

Многие выходцы из поморских земель участвовали в историческом походе Ермака Тимофеевича (1580–1582), в сражениях с полчищами сибирского хана Кучума. В результате этого похода произошло значительное расширение Московского государства, его восточная граница далеко отодвинулась на восток. Началась массовая миграция русского населения в Сибирь, снаряжались все новые и новые экспедиции, устремлявшиеся в глубь сибирских просторов. В землях сибирских строились новые города и крепости-остроги, осваивались пахотные угодья. И в этот процесс вносили свой большой вклад поморы. Люди предприимчивые, искусные корабелы, промысловики, они передавали свой опыт народам Сибири и сами многому учились у них.

Велика была роль выходцев из Поморья в освоении Северо-Западной Сибири. Для продвижения в этот район использовался старинный морской путь, так называемый Мангазейский морской ход. Путь этот начинался в северодвинском устье. Отсюда мореходы плыли Баренцевым морем, огибали полуостров Канин и далее попадали в один из двух проливов, разделенных островом Вайгач, — Карские Ворота или Маточкин Шар, выходя в Карское море. Продолжая плавание этим морем, подходили к полуострову Ямал. Можно было обогнуть его с севера, чтобы попасть в Обскую губу. Но мореходы предпочитали пересечь Ямал внутренними водными путями, мелководными речками и озерами, доступными для мелкосидящих кочей. При этом приходилось преодолевать и короткие волоки. Из Обской губы плыли в Газовскую. Через порожистые правые притоки Таза и волок можно было выйти в Турухан, левый приток Енисея.

В 1601 году, еще, вероятно, до рождения героя нашего повествования, на реке Таз, километрах в двухстах от его устья, отряд русских служилых людей под предводительством В. М. Рубца-Масальского основал город Мангазею. Название это произошло от имени обитавшего здесь одного из ненецких племен. Очень скоро город приобрел значение важнейшего опорного пункта русских и центра торговли в Северо-Западной Сибири. Здесь проходят многолюдные ярмарки. Только в 1610 году в Мангазею пришло 16 кочей. В некоторые годы отсюда вывозилось до ста тысяч соболиных шкурок. Город быстро растет, и уже в 20-х годах в Мангазее насчитывалось более двух тысяч жителей. По тому времени это был крупный для Сибири населенный пункт. Жители города занимались главным образом меновой торговлей с ненцами, пушным и рыбным промыслом. Были среди них, как можно судить по археологическим находкам, и искусные корабелы, кузнецы, плотники, мастера прикладного искусства.

В 1627 году московское правительство наложило запрет на пользование Мангазейским морским ходом с целью предотвратить проникновение иностранных торговых кораблей. Это, а также освоение южного пути на Енисей через правый приток Оби Кеть и Кетский волок подорвали значение Мангазеи. Город хиреет приходит в упадок, уменьшается его население.

На Енисее русские появились еще в конце XVI века, А в 1607 году при впадении реки Турухан в Енисей был заложен Туруханский острог. Отсюда русские первопроходцы достигали енисейского устья и реки Пясины. Еще в 1610 году этот путь проделал торговый человек Кондратий Курочкин. Из Пясины они проникали по волокам в верховья Хеты, в южной части Таймырского полуострова, и по Хете спускались в Хатангу и выходили в Хатангский залив. Видимо, этим путем шел в 40-е годы стрелецкий десятник Василий Сычев, основавший на реке Анабар ясачное зимовье. Река эта впадает в Анабарский залив моря Лаптевых чуть восточнее Хатангского залива. При выходе из него промышленные люди открыли остров с лежбищем моржей. Ныне этот остров назван именем Бегичева. Как пишет исследователь М.И. Белов, большой знаток истории освоения Арктики, позднейший открыватель этого острова Н.А. Бегичев обнаружил здесь развалины древней избы, а также пять стрелецких секир, образцов русского холодного оружия XVII века. В избе, расположенной на самом берегу, в одном ее углу лежали шахматы, подобные тем, какие были найдены на городище Мангазеи.

Есть все основания предполагать, что между устьем Пясины и устьем Анабара, огибая полуостров Таймыр, и далее к Лене в благоприятные годы русские мореходы совершали морские плавания. Это предположение подкрепляется археологическими находками и документами Якутской приказной избы.

Освоение русскими людьми западной и средней части Северного морского пути стало выдающимся событием в истории развития отечественного арктического мореплавания. И этому помогал многовековой опыт, накопленный поморскими мореходами и корабелами.

Помимо морского пути с нижнего Енисея на Лену, русские стали осваивать в начале XVII века и второй путь — через Нижнюю Тунгуску, правый большой приток Енисея. Имелись два его варианта. В первом случае подымались по Тунгуске до ее среднего течения, до крутого поворота реки на юг, по ее мелким правым притокам. Переходили волок на Вилюйском хребте и выходили на Вилюй, левый ленский приток. Во втором случае плыли до самых верховьев Нижней Тунгуски, где она совсем близко подходит к Лене. И оттуда перебирались через горную цепь, так называемый Чечуйский волок, на Лену в районе теперешнего города города Киренска.

Семен Иванов Дежнев, в просторечье Семейка, о котором мы ведем речь, родился в поморской семье. Вырос среди поморов, людей предприимчивых и непоседливых, дерзко отважных и мужественных, свободолюбивых и несгибаемых перед трудностями. С молодых лет привились к Дежневу черты поморского характера, пытливость, жажда неизведанного, нового, дальних скитаний. Среди его родичей, соседей, друзей-сверстников наверняка были мореходы, участники плаваний по Студеному морю и люди, ставшие сибиряками. Нетрудно предположить, что с ненасытной жадностью слушал молодой помор рассказы земляков, побывавших в Сибири, завидовал их подвигам. Все чаще задумывался — а не попытать ли и ему счастья за Каменным поясом? Не податься ли в Сибирь, которая звала и манила его? Вернемся же в поморскую избу… Долог неторопливый рассказ бывалого человека. Тускло мерцает в жарко натопленной избе светильник. Погрузились в темноту почерневшие от копоти лики святых угодников в медных червленых окладах, сработанных устюжскими умельцами. Словно крохотное отражение светильника краснеет фитилек лампады. Теребят свои окладистые бороды старики, раздумывая. Вот-де жизнь долгую прожили, немало на веку своем лиха хватили, а такого не видали. Начать бы все сначала, да повидать Сибирь с ее реками великими, просторами повидать Сибирь с ее реками великими, просторами необъятными, народами диковинными да соболями серебристыми.

Притихли парни, насупились. Девок не задирают. Притих и Семейка Дежнев. Засела в голову дума крепкая. Говорят, в Устюге тамошний воевода вербует молодых мужиков и парней в сибирское казачество. Не податься ли?

Ведет свою речь бывалый человек…

А на островах Студеного моря морж водится. Цена моржовому клыку, или, как еще его называют, «рыбьему зубу», велика. Искусные мастера всякие безделушки из того клыка сотворяют, и для самого царя, и для бояр его ближних, и для гостей иноземных. Говорят, у государя московского трон дивной красоты, резной моржовой костью разукрашен. А за Енисеем еще одна великая река к Студеному морю течет. Сам он на той реке не бывал, а слышал про нее от тунгусов бродячих. Говорят, самая великая река на всей сибирской земле. А что за ней, какие дальние реки текут, какие народы обитают, никто того не знает. И где то море Студеное кончается — тоже никому не ведомо.

«Будет ведомо», — думает Семейка. И опять упрямая, неотвязная мысль сверлит мозг. Не податься ли в Сибирь? Не уйти ли с очередной партией служилых людей, которую собирает устюжский воевода? Чтобы открывать дальние реки, найти самый край земли сибирской.

Так ли зародилось у Семена Дежнева неистовое стремление отправиться в Сибирь? Этого мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем. Наш рассказ бывалого человека, который произвел неизгладимое впечатление на Семейку, — это литературная версия, подсказанная авторским домыслом.

До обидного мало сохранилось документальных биографических свидетельств о славном землепроходце. Это прежде всего составленные им самим отписки (донесения) и челобитные, наиболее ценные документы. Их немного, всего лишь несколько, и они освещают его жизнь и деятельность только за ограниченный период. Среди отписок Дежнева особое значение имеют две первые, адресованные якутскому воеводе И.П. Акинфову. Долгое время они были известны лишь в копиях, выполненных для Миллера со множеством описок. Лишь в 1951 году были обнаружены в Архиве древних актов их подлинники. Есть еще некоторое количество документальных материалов его сослуживцев, современников, воевод, в которых можно найти скупые и разрозненные упоминания о Дежневе. Какими-то бумагами, не дошедшими до нас, либо пока не обнаруженными в архивах, располагал русский историк XVIII века Г.Ф. Миллер, посетивший Восточную Сибирь и работавший в архиве Якутска. Сведения, касающиеся Дежнева, почерпнутые из этих бумаг, можно найти в трудах этого ученого. Кстати, Миллер первый из русских историков обратил внимание на яркую фигуру Дежнева и нашел для него место в своих работах. Все, что известно нам о Дежневе из документальных источников, а не из домыслов различных авторов (таких домыслов было немало), относится в основном к зрелому и позднем) периоду его жизни. Достоверно неизвестна дата его рождения. Исследователи ведут полемику и относительно наиболее вероятного места, где он мог родиться.

Все же постараемся воссоздать жизненный путь первопроходца на фоне исторической обстановки в Северо-Восточной Сибири середины — конца XVII века, истории русского освоения края этого периода.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.