Гибель императорского фрегата «Поллюкс» (под начальством капитан-лейтенанта Тротскевича) близ острова Унаса 25 октября 1809 года

Гибель императорского фрегата «Поллюкс» (под начальством капитан-лейтенанта Тротскевича) близ острова Унаса 25 октября 1809 года

Из многих кораблекрушений, при всех возможных обстоятельствах случающихся, нет ужаснее и достойнее большого сожаления тех, которые происходят от неизвестных мелей и подводных камней.

В нашем флоте экипажу фрегата «Поллюкс» определено было судьбою испытать всю жестокость такого кораблекрушения. Без ужаса и величайшего сожаления нельзя помыслить о несчастных, погибших на сем фрегате мореходцах. Военный фрегат, управляемый искусными офицерами, под руководством опытного лоцмана, при благоприятном ветре плывет у берегов своего отечества по известным водам, которые, однакож, покрывали гибельную гряду камней, утаившуюся от поисков проворливых, сведущих, неутомимых гидрографов. На эту ужасную гряду набегает он среди дня и через несколько часов, сошедши с оной, погружается на дно морское; а вместе с ним из двухсот тридцати двух человек экипажа сто сорок утопают, в том числе все офицеры, кроме двух, делаются жертвами морских волн.

Описание сего кораблекрушения составлено мною из официальных донесений, которые даны мне были из министерского департамента.

Осенью 1809 года командиру фрегата «Поллюкс» капитан-лейтенанту Тротскевичу предписано было от высшего начальства принять под свой конвой восемнадцать транспортных и купеческих судов, нагруженных провиантом для финляндских крепостей и портов, и итти с ними в Свеаборг[121]. Конвой, по причине противного ветра, по пути зашел в порт Роченсальм[122] и оттуда отправился на рассвете 25 октября при свежем благополучном ветре. До острова Лехты[123] фрегат прошел под препровождением лоцманов весьма хорошо и, оставив тут конвой, долженствовавший идти шхерами[124], сам пошел в открытое море за маяк Лакруне большим проходом и также под руководством лоцмана. Но в 2 часа пополудни, пройдя от маяка к западу около восьми итальянских миль, стал на мель. Фрегат имел тогда марсели, фок, грот и брамсели и шел по 7 миль в час. Первый удар о каменья был столь жесток, что он лишился руля и отбило часть киля от самого стема[125] до грот-мачты.

Весьма естественно, что неожиданное это происшествие сначала распространило в экипаже страх и беспорядок, которые, однакож, присутствием духа и благоразумием капитана и офицеров были тотчас прекращены, и команда пришла в полное повиновение. Капитан немедленно приказал спускать гребные суда и завозить верпы. Между тем со всех сторон сыпались угрозы и укоризны на бедного лоцмана, который, однакож, оправдывался, что несчастие это случилось на гряде камней, до того времени никому неизвестных: он был совершенно невинен, ибо опасной сей гряды не было означено ни на одной карте.

Когда два верпа были готовы, на фрегате, бросив в воду несколько пушек, начали вертеть шпилями завозы и сим средством скоро стащили его на глубину. Но, избежав одной беды, несчастные мореходцы подверглись другой, несравненно опаснейшей: фрегат начал сильно течь; не было другого средства спасти его, как только поставив у берега на мягкую мель. На сей конец капитан с беспримерной решительностью приказал отрубить кабельтовы и поставить фор-марсель, кливер и грот-стеньги-стаксель, приказав лоцману править к такому берегу, у которого есть песчаный грунт. Но малодушный лоцман до того оробел, что почти себя не помнил и не в силах был ни за что взяться; а потому капитан Тротскевич сам стал править к острову Унасу[126]. Не дошедши, однакож, до него, в темноте фрегат вторично набежал на камень, и хотя в ту же минуту были закреплены паруса и брошен якорь, но фрегат вскоре волнением снесло с камней, и он очутился на глубине 12 сажен.

В это время показалась в нем страшная течь. Воду стали отливать помпами, ведрами, котлами; подвели под него паруса, но все было тщетно: фрегат начал опускаться на дно. Тогда капитан дал повеление людям оставить внизу работу и спешить наверх, а гребные суда приказал подтягивать с багштова к борту. Ветер между тем усилился и дул отменно крепко; а течь во фрегате до того увеличилась, что не успели еще подтянуть к нему гребных судов, как он столько погрузился, что борта сравнялись с поверхностью моря. Тогда-то наступила страшная роковая минута. Вода с ужасным стремлением хлынула во все порты и в самое короткое время наполнила фрегат, который в 9 часов вечера вдруг пошел, как камень, ко дну. Служители в это время, со слезами и воплем принося последние мольбы и покаяние богу, бросались во все стороны. Одни успели вскочить на гребные суда, другие в отчаянии хватались за что ни попало и, кидаясь в море, утопали, а некоторые, будучи расторопнее и легче прочих, пустились на верхи мачт и успели уйти от воды, добравшись до стеньг-вант[127], которые, когда фрегат стал на дно, были выше морской поверхности. Число сих последних простиралось до пятидесяти четырех человек, между коими находились повествователь злосчастного сего кораблекрушения шкипер Шестаков, 3-го морского полка подпоручик Корзунов, мичман граф Толстой и констапель[128] Савин. Но граф Толстой недолго держался: он потерял силы, упал и утонул. Из гребных судов барказ и два яла, будучи волнением отбиты от фрегата, были столь счастливы, что достигли благополучно дальних подветренных островов, а катер во всю ночь держался против волнения на веслах.

Часа через два после рассвета 26 числа катер, усмотрев, что на стеньг-вантах находились люди, приблизился к фрегату и своим появлением, так сказать, дал новую жизнь бедствующим мореплавателям, которые, сидя на вантах, переносили ужасный холод и каждую минуту ожидали, что ветер еще усилится и поднимет большие валы, которые сорвут их с вант и унесут в море. К большому еще несчастию, имели они с собою весьма неприятного и опасного соседа: медведь, служивший прежде им забавой, взошедши теперь на крюс-салинг, несколько времени сидел смирно; но оттого ли, что озяб, или от голода начал спускаться и садиться людям на головы, прижимаясь к ним, отчего они были в беспрестанном движении и страхе.

Хотя катер подъехал к потонувшему фрегату весьма близко, но долго не находил средств спасти бедствующих, ибо большое волнение и бившиеся от него реи препятствовали ему подойти вплоть к стеньг-вантам, чтоб забирать с них людей. Наконец, шкипер Шестаков решился кое-как, посредством леера[129], протянутого от грот до крюйс-стеньг-вант [130], сесть на катер и, взяв с такой же осторожностью около десяти или двенадцати человек, отвез их на ближайший остров Питколод[131] и возвратился к фрегату за другим отрядом. Таким образом перевез он всех остававшихся на вантах в пять раз. Подпоручик при сем случае совершенно исполнил свой долг, ибо он оставался со служителями до конца и переехал с последним отрядом. При выходе на берег также встретили они затруднение и даже опасность от волнения, разливавшегося сильно по каменьям. Для сохранения катера люди должны были входить по пояс в воду и поддерживать его на руках. Шестаков, для примера нижним чинам, сам находился с ними на воде и работал. Вскоре по прибытии на берег умер констапель, который привезен был уже без памяти.

С острова Питколода спасшийся остаток экипажа переехал на маяк Лакруне, где оставался одни сутки без пищи и лишился трех человек, умерших от холода и изнурения. Потом на своих гребных судах переехали они на остров Лехту и получили там помощь съестными припасами с галета[132] «Пчела». На Лехте пробыли они, по причине крепкого ветра, трое суток, а напоследок, 30 октября, доставлены были в Роченсальм, где по справкам определено было число погибших (140) и спасшихся (92).

Если бы капитан Тротскевич помышлял только о спасении людей, то когда, при первом ударе фрегата о каменья, увидел он, что часть киля была оторвана и что он не мог уже долго держаться на воде, надлежало бы ему положить якоря и срубить мачты, чтоб фрегата не снесло на глубину, и перевозить людей на гребных судах. Но он в сем случае заботился более о своей чести, нежели о жизни, и поступил, как должно искусному и неустрашимому морскому офицеру: он не хотел вдруг оставить вверенного ему фрегата, а желал испытать все, что было можно и должно для спасения его. Опыт имел пагубные следствия, но капитан не был виноват, а напротив, поступок его достоин удивления и подражания.