XVII. Южная Африка
XVII. Южная Африка
Бальмен особо не куксится. Замечательный хозяин! Смирился с выходками своей «безумицы». А «безумица» послушно возобновляет работу и показ коллекции.
Он повез меня в Алжир. Нас сопровождают еще четыре манекенщицы. Лежащее между странами Средиземное море по-прежнему пугает меня. Но я решила всю дорогу болтать, чтобы перебороть страхи.
Все действо, и пребывание, и показ, состоялись в «Алетти». Нам устраивают праздник, ради нас собираются самые верные почитатели. Как-то в 6 часов утра меня разбудил (я с бранью взяла трубку: мы легли в три утра) низкий певучий голос. Один из наших соседей, каид[146], чье белоснежное одеяние поразило даже Бальмена:
– Мадемуазель, вы меня покорили.
– Месье, я спала.
– Можем ли мы пообедать вместе?
– С моими друзьями и господином Бальменом?
Он согласен. Щедрый господин. Очаровывает всех сидящих за столом. Как-то вечером приглашает меня на ужин одну (относится ко мне с большим уважением. По-видимому, все понял). Он отослал «додж»[147], и мы возвращались пешком. На улице свежо. Мой кавалер снял свое одеяние, под которым было нечто вроде черной камчатной куртки (какая стать!), набросил его мне на плечи эдаким царственным жестом. Утром Бальмен отчитал меня.
Свадьба брата Бернара. Я мало говорила о нем. Однако он отличный парень, ас своего дела, занимается промышленным дизайном. Здесь же и Жан-Лу, молодой мастер волнистых локонов.
Мишель привозит новобрачных в «паккарде»[148] Клода. Какое зрелище! Моя скромная семья умеет устраивать широкие празднества: обед накрыт на семьдесят пять человек!
На отдыхе
Отдых. Мы отправляемся наконец вместе, Мишель и я, на юг, где его родители только-только получили наследство в Кап Ферра, одно из прекраснейших имений на побережье. Жизнь «хозяйки замка» и купальщицы. Я расхаживаю в модных черных шортах, которые не пришлись по вкусу моему тестю, дорогому «Пупуту», где-то за месяц до его кончины. Несколько недель ленивого времяпровождения, нечто новое для меня. Неподдельная радость от присутствия в Ницце хозяина, которого мы приглашаем в Мальмезон[149] на коктейль. Собралось несколько известных личностей: Жан Дави[150], Жаннин Криспен[151], Сюзи Прим[152], Джуни Астор[153], Жаклин Каде[154], Робер Верней, Морис де Канонж[155]. (Вчера еще был Анри Роллан.)
Что написано в моей записной книжечке?
В день, когда я приступила к написанию «воспоминаний», я уже их не выбрасываю. Ага, бегство в декабре 1949-го в Марокко, Касабланку.
Три дня. Оно не оставило никаких воспоминаний. Марокко стоит большего. Обязательно туда вернусь!
Возвращение в Париж с Мишелем
Несколько крайне тяжелых дней: у бедняги Мишеля умер отец (нам сообщают ночью по телефону).
Я проплакала все утро. Мишель – он играет в «Путешествии втроем» – отправляется на побережье, а между двумя самолетами Возвращение в Париж с Мишелем пропускает всего один спектакль, преодолевая ужасающую горечь утраты.
1950 год. Это было вчера. Может, пора заканчивать? Не слишком ли затянуты эти страницы? Однако мне кажется, что в голове проясняется месяц от месяца.
Февральская коллекция Бальмена как всегда превосходна, но, быть может, недостаточно публична. Хозяин хотел воссоздать моду 1920 года, а носить такие платья могут лишь профессионалки. Не жаловаться, когда показываешь от двадцати до восьмидесяти «странных» платьев!
Об этом проекте я узнала в конце мая. Слушок, к которому я с удовольствием прислушалась. Мадам Эбрар из Синдиката Высокой моды вскоре подтвердила: производители шерсти из Капа (Кап это вам не Аньер!) действительно решили пригласить из Парижа девять манекенщиц.
– Я согласна.
– Пралин, это может совпасть с отпуском и продлиться три месяца. Вы можете пропустить августовскую коллекцию. Вероятнее всего.
– Бальмен отпустит меня.
Он отпускает. Но покачивает головой. Его отношение лишь наполовину успокаивает меня.
– Не сердитесь.
– Я сержусь на себя, что слишком вам доверился.
– Но я ведь беру «вас» с собой!
Будут представлены лишь пять домов: кроме нашего, Диор, Фат, Роша и Мулине. Только платья и манто из шерсти, как и должно быть.
Все девять манекенщиц – симпатичные девчонки. Девять муз?
(Кажется, их было столько?) Среди них Нелли и Даниель, мои подруги.
Я витаю в небесах. Я часто витаю в небесах! Америка, это было неплохо. Но Южная Африка – нечто особое! Кто ездил в Южную Африку? Из моего окружения никто. Никто и из его круга, признает Мишель.
Четвертого июня мы собираемся у Инвалидов, потом Орли. Одна особенность – мы летим из Лондона!! «Эр Франс» отказывается обслуживать эти сказочные земли, как и Луну.
В Кройдоне нас ожидает самолет компании «Африка Эруэйз». Сине-серебряный мамонт поднебесья. Четыре огромных двигателя. (Я уже не могу сосчитать, на каких линиях отказывалась садиться в двухмоторный самолет.)
Лондон – Триполи. Прилетаем днем. Мы с Даниель уже знаем этот аэропорт, говорим о нем, как о Шатору. (Переглядываемся, летя над морем, как авгуры[156], хранящие свои маленькие тайны.) Четырехчасовая передышка. Пьем сок, словно купаясь во влажной жаре. К полуночи вылетаем дальше. Карта, прикрепленная к перегородке, показывает лишь бескрайние пространства без единого поселения. Забудем об этом! И о «львах»!
Манекенщицы отправляются в Южную Африку
На борту показывают кино. Мы, почти не смыкая глаз, отсиживаем три сеанса подряд. На рассвете прилетаем в Хартум, затерянный на границах обитаемого мира. Где-то здесь находится исток Нила. Эфиопия? Мы уже ничего не соображаем. Дремлем в откидных креслах. Вновь поднимаемся в самолет. Взлетаем. Пьем. Спим.
Я пообещала себе, что буду интересоваться каждой деталью путешествия. Пропускаю все: жара, высота, усталость. Тщетно британская стюардесса лаконично сообщает, что мы пролетаем над Нигерией или озером Виктория-Ньянза справа, а те синие возвышения скрывают Мандобу или Килиманджаро. Безразличие происходит от изнеможения. Мы ничего не ощущаем, нас заботят лишь мучения Жаклин и Нелли. У них болит сердце, и мы им помогаем, посмеиваясь над ними. Так проходит весь день. Под нами проносится Черный континент. Около полуночи мы садимся в Йоханнесбурге.
Манекенщица Вера Ашби (Шумурун) в свадебном платье от Молино, Париж, 1922
Я уже привыкла к приемам, но этот бьет все рекорды. Неизбежные фотографы, пресса, радио, армейский парад, приветствие консула Франции, сотни – я не преувеличиваю – громадных машин, среди которых двенадцать белых «кадиллаков», украшенных трехцветными флажками. Машины предназначены для нас. И бьющиеся на ветру плакаты:
WELCOME, МАНЕКЕНЩИЦЫ!
Впервые (историческая дата) представители парижской элегантности высадились в этом отдаленном уголке мира. Пригласивший нас человек, блондин лет двадцати пяти, мистер Джонни, которого мы сразу сочли сухарем:
– Спорю, мы его приручим! – шепчет мне Даниель.
– Не знаю. Я его не чувствую. А ты? Мы его не приручили.
Не то чтобы он злой и невежливый, но женское обаяние на него не действует. Он женат (думаю, у него удачный брак) на американской певице. Бизнес прежде всего! Мы обошлись ему недешево; мы нечто вроде наемников – пешек, а он их переставляет по доске. Никаких фантазий, никаких льгот, никакого снисхождения. Ни одной улыбки. Ни проделок! Боже, вот когда я вспоминаю о Бальмене!
Мы с Даниель занимаем прекрасный номер на девятом этаже шестнадцатиэтажной гостиницы. Йоханнесбург – столица с высотными зданиями, освещенная ночью, как большие американские города. В этом британском доминионе безгранично властвует Америка.
С утра мы в «Касбе», шикарное кабаре служит репетиционным залом. Нас стерегут фотографы. Каждая девушка, посмеиваясь, приносит ворох писем на английском, которые ждали нас в гостинице… Письма от обожателей, в основном лицеистов, заранее покоренных нашим обаянием. Письма дышат непосредственностью, уважением и страстью, над этим грешно издеваться.
Пралин и Дани в Йоханнесбурге
Встреча с представителями «Люкса», фирмы, похоже, с мировым именем, еще в Париже с ней был подписан контракт на рекламу. По двадцать тысяч франков каждой. Мы возвращаемся домой в полном изнеможении…
«…Какое удовольствие наконец помыться…» (Еще бы!)
«…наше белье с блестками от “Люкса”!»
Джонни сухо напомнил, что мы не должны рекламировать местную продукцию и машины. Жаль, ибо нам поступает множество предложений: от «Форда», «Африканского нейлона», «Корсетов Z» и прочих фирм. У нас каменные лица. Первое дефиле проходит 9 июня в театре. Обширный зал, сравнимый с «Рексом», за час до начала уже забит публикой. (Куда посадят людей из длинной очереди на площади?) Большое представление. Оркестр из двадцати известных музыкантов под управлением дирижера, быстро ставшего нашим приятелем. Он спрашивает каждую девушку, под какую мелодию та хочет выступать.
Показ начинается с утренних платьев, только я демонстрирую семь или восемь. Затем коктейльные платья. Я обратила внимание на одно: «Оставите мне?» От Бальмена. Остальных оно не вдохновляет. Представьте себе платье в обтяжку (черная шерсть от низа до талии), которое переходит в корсет из черного атласа. Единственный атлас среди шерсти. Широкий отворот на груди, широкие плечи. В нем есть что-то китайское. Поверх надевается жакет с черными рукавами и крохотным воротником с переливающейся вышивкой. Я словно в цветах спускаюсь по трапу с корабля!.. Дополняю ансамбль черным шнуром, завязываю его на голове, и вонзаю в волосы перо длиной семьдесят сантиметров. Девчонки фыркают: «Ну ты даешь, Пралин! Неужели осмелишься? Вырядилась, как на маскараде».
Как же я забыла сказать о двух наших шляпницах, мадам Летеррье и мадам Смайл. Обе любезны до невозможности.
Мадам Летеррье в роговых очках, словно сошла со страниц романа Жюля Верна! Обе дамы, с которыми советуются по поводу моей «идеи китайского платья», недоуменно переглядываются: что скажет мистер Джонни?
Я не показывала это платье на репетиции и точно не знала, что с ним буду делать. Рассчитываю на вдохновение. Оно приходит в момент объявления по громкоговорителю. Диктора я проинструктировала… Слушайте: «Мадемузель Палайн, the well known Miss Cinemonde presents to you a Chiness dress…»[157]
Я выхожу мелкими шажками, припрыгивая, как совенок. Никаких трудностей, чтобы подняться по лестнице и спуститься с нее. Незадача в другом! К несчастью, я опустила голову. «Шляпка» падает мне на нос. Ударом возвращаю ее на место. Люди смеются, считая, что это заранее подготовленный трюк.
Только в центре сцены я приоткрываю жакет, чтобы показать декольте. Это гвоздь показа. Зал, вначале развеселившийся, теперь восхищается, аплодирует. Возвращаюсь мелкими поспешными шажками, как мадам Хризантема[158].
Аттракцион вечера, некий скетч[159], за который я слышу от невероятно серьезного Джонни комплименты. Этот скетч я пронесу через тысячи километров. Общий триумф обеспечен. Даже милые билетерши, в чудесных брюках небесной голубизны, дарят нам букеты полевых цветов и – Боже праведный! – шампанское. И отказываются что-либо принять от френчбьютис[160].
Нас приглашает консул Франции, потом американский консул.
Большое празднество у Курсель, графини, вышедшей замуж за бизнесмена, оба соотечественники. Они собирают в своем особняке тысячу должностных лиц Йоханнесбурга. Привычное существование: жуткая жара и феерия. Ночные заведения, коктейли, ночные заведения. Чтобы заработать немного денег в дополнение к контракту, мы согласились (сменяя друг друга) за два фунта за вечер проводить частные показы в «Касбе». «На мели»? Думаю, читатели пожимают плечами. Парижанки без денег в этой стране набобов?
Но кроме уважения, с которым к нам относятся, Джонни устроил за нами… настоящую слежку. Его полиция ежедневно доносит ему, как мы себя ведем. Если одна из нас покинет гостиницу или примет приглашение в неурочный час, разве только пожарных не предупреждают!
Визит на ферму Босса, затерянную на природе, в полутора часах езды по пыльной дороге. Большое бунгало на вершине красного холма. Вместо цепного пса старый лев! Африканки в кофтах. Завтрак под зонтами, а перед глазами фантасмагорическая панорама. Обезьяны жмут вам руки и прыгают на шею! Посещение «Золотых рудников». Нас предупреждают, что лучше надеть «грязные» брюки и пуловеры (у нас они чистые!) Зачем, если на нас напялят бело-голубые блузы, а голову повяжут шарфами. Лифты за миг спускают нас на двести метров. Под сводом рудника запах от факелов, атмосфера золотого… тельца? Золото! Золото! Да, эта серая плита и есть золото!
– Будет ваша, если поднимете!
Хитро! Стал бы он так говорить с Ригуло?[161]
Может, и эти булыжники! Чернокожие рабочие передают их друг другу под потоками воды. Несомненно, они пожелтеют! Другие рабочие с кайлами в руках, истекающие потом, рубят стенки. Впечатление, что здесь царит рабство, а это вызывает неприятные ощущения.
Нам дали таких булыжников. Свой я храню на камине. В городе нам дарят всякие безделушки.
Шестнадцатого июня прощаемся с Йоханнесбургом.
Нас перевозят в Кейптаун, красивый город с обширными садами, грандиозными авеню. Город похож на современные кварталы Каира. Два внимательных журналиста посвятили себя Даниель и Пралин. Благодаря им – по случаю «дыры» перед показом, – мы совершаем в их машине классическую прогулку по Кейптауну, отдыхаем в парке, где много черепах и птиц, а деловые белки пересекают дорогу, как кролики. Друзья наших чичероне, владельцы одного из крупнейших магазинов, требуют принять от них подарки: «Уверяю вас… Вы нас смущаете!» Даниель, я сообщила, что она мать семейства, не смогла устоять перед сказочным электрическим поездом в подарок своему малышу.
Дефиле, устоявшийся порядок которого вам уже известен, прекрасная атмосфера, успех. Экскурсия в горы, где, как нам сообщили, живут «настоящие зулусы». Эти «настоящие», на наш взгляд, ничем не отличаются от остальных черных. Они, похоже, враждебно разглядывают нас, пока мы беззаботно вальсируем на постоялом дворе на вершине горы.
День в парламенте, где нас атакует невероятная толпа любителей автографов: «О, Франция! О, манекенщицы!» Подписываем все, что они хотят, в том числе и меню завтрака в зале заседаний. Потом, получив разрешение, отправляемся на съемку короткого фильма для известного парикмахера, что приносит каждой по пять долларов.
Новые копи – на этот раз алмазные. Вернее котлован. Снова булыжники. Забавно видеть, как их отмывают, разбивают, трут, режут… на десятке машин. Такие булыжники нам не дают. Новый завтрак в «Ротари», завтрак без женщин, только мы восседаем за почетным столом. В ответ на торжественно-благородную речь одного из президентов компаний приятельницы решают подшутить надо мной: «Пралин! Пралин! Тебе отвечать!»
Мадам Смайл растеряна. А я отвечаю своей старой шуткой – примерно с той же речью, что и на радио Голливуда. Я уже добилась определенного прогресса, а потому, быть может, мое короткое выступление не забудется.
Все о Кейптауне? Стоит сказать об удивительно волнующем энтузиазме толпы! Когда мы проезжаем мимо, слышны выкрики «Да здравствует Пралин! Добро пожаловать!» Натиск публики с требованием дать автограф. Любезность хозяев завода готовой одежды Rex Truffam (там ко мне подошел отец одного из служащих Бальмена), где нам подарили черные брюки и желтые блузки.
Мы покидаем Кейптаун.
Порт-Элизабет предлагает довольно посредственные гостиничные номера и соответствующие услуги. Дефиле состоялось в день приезда. Нет прежнего задора, по крайней мере с моей стороны. Хотите знать почему? Крохотный прыщик на подбородке раздражает меня, потом появляется второй на границе верхней губы. Дани: «Прыщик на губе – это плохо. Не стоило его выдавливать». Ба! Стоит ли беспокоиться по поводу прыщика? Из-за него не следует пропускать коктейль в «Марин Отель», где встретилось все высшее общество.
А вечерний бал! Меня вдруг начинает трясти. Какой-то соотечественник доставляет меня в гостиницу. Посмотрим, что будет завтра!
Смотрю… губа распухла. Болит. Вызванный доктор мрачно качает головой. Считаю его «нулем», ведь он явился с устаревшим набором инструментов.
Дани переводит:
– Он считает, что тебя надо отправить в больницу.
– Никогда!
– Во всяком случае, он запрещает тебе участвовать в дефиле.
– А я пойду.
Отправляюсь на дефиле, назначенное на полдень. Несмотря на пенициллин, щека у меня распухает. Лицо перекошено!
Мэр приглашает нас в горы посмотреть, «как едят слоны в дикой природе».
– Только не ты! – требует Дани.
– Ни в коем случае! – поддерживает ее мадам Смайл. – 150 километров пути. Вас засыплет пылью!
Но «питающиеся слоны» должны быть уникальным зрелищем! Я поеду, отказавшись измерить температуру.
Я равнодушна ко всему, мне так плохо! Плевать, но надо купить корзину апельсинов и взять с собой! Нет! Для слонов? Любопытно! Это подстегивает меня. Дорога лезет вверх. Горы какие-то странные, покрыты коричневой коркой. На небе бледно-голубые облачка.
Вот и вершина. Оглядываемся! Небольшой квадрат, окруженный проволокой, похоже под током. Какой-то ковбой открывает нам ворота.
– Тебе плохо, Пралин?
– До крика! – отвечаю я. – Тем хуже! Ой! Ой! Боже!
– На тебя обратит внимание Джонни!
В 5 часов, когда наступит ночь, со стороны ущелья покажутся толстокожие.
– Первому, кто их увидит!
Слышны крики на английском:
– Проклятые обезьяны! Прогоните их! Обезьяны принялись воровать апельсины.
Спускаются слоны… Стоит рассказать об этом дома! Я забываю о боли. Всматриваюсь в заросший лесом гребень:
– Вот они!
Я первой увидела их! И что мне это дает? Боже, губа!.. Посмотрите, какая щека! Я, наверное, ужасно выгляжу! Хочется сжаться, исчезнуть. Откроем глаза пошире. Вниз спускается уже два десятка слонов. Забавные слонята ходят вперевалочку!
Трое взрослых животных ссорятся метрах в ста от нас. Один, отступая, валит дерево. Несмотря на провода под током, не чувствую себя в безопасности.
Наконец животные приступают к делу и принимаются пожирать апельсины! И с какой жадностью! Вокруг нас возникает какое-то свечение. Мы словно окунулись в солнечный свет. Охранники хлопают в ладоши, и слоны убегают.
В восемь часов вечера я стону от боли на постоялом дворе «Замбез Колин», где для нас забронированы номера. Какое сумасшествие погнало меня сюда! Вены на висках и шее раздулись. Хватаю гидрофильную вату, смачиваю ее 90-градусным одеколоном и прикладываю компресс к переносице и щеке, заворачиваюсь в шарф.
Поверьте, я так и не заснула! 25-го числа, в полдень, я превращаюсь в мученицу. Доктор диагностирует сибирскую язву. Температура под 40°. Больше всего меня заботит то, что одеколон обесцветил шарф и все краски легли на щеку… Синяя щека! Вот те на! А дефиле!
– Дефиле! Ты с ума сошла?
– А ты разве не видела, что они на афишах объявили «Китайский наряд»?
Отправляюсь на репетицию, где диктор просит, чтобы мне больше аплодировали. Дефиле состоялось, и прошел ужин в «Марин», данный консулом Франции.
Я возвращаюсь в отвратительном состоянии.
Утром снова пенициллин. «Не двигаться!» – требует доктор. А надо двигаться, если хочешь посетить General Motors. Хотя мы не по своей воле отказались рекламировать автомобили, директор на нас не в обиде! Он угощает нас завтраком в ресторане, а на десерт вручает каждой ларчик с самой лучшей пудрой. На крышке изображены «бьюик», «кадиллак»…
Веская причина, чтобы не пропустить визит! Как, впрочем, и последующие дефиле.
– Знаешь, – говорит Дани, – ты можешь сдохнуть.
– Знаю.
27-го числа, после чая, которым нас леди канонического возраста угощали в клубе, еще одного дефиле, посещения мэрии, где нам демонстрируют опахала из страусовых перьев, и безумной покупки золотого браслета (воспользуемся обменным курсом!) мне становится лучше! Настолько лучше, что я почти полностью восстанавливаюсь. Теперь хватает сил для отъезда в Ист-Лондон. Довольно банальный этап, где, как я отметила в записной книжке, нас угостили горячим чаем после дефиле в огромном магазине. Потом состоялся обед в «Ротари», полное повторение обеда в Кейптауне (я вновь произнесла свой пресловутый спич), и посещение деревни, где под палящим солнцем бедные полуголые чернокожие смотрели на нас глазами битых собак.
– Какие они печальные!
– Или доведенные до отупения?
А вот и Дурбан, о нем нам прожужжали все уши.
– Город шика! Самое модное жилье! Дождитесь приезда в Дурбан.
Действительно, очень похоже на Канны. Нас селят в гостинице, ничем не уступающей Голливуду. Нас ласкает ветер с океана. Окна выходят в парк с ланями. Жуткая жара, жажда, с которой не справляются ледяные напитки: ими нас отпаивают на коктейле в консульстве.
В утро показа нам дают небольшую передышку.
– Было бы глупо не воспользоваться ею, – говорит Дани. – Мы в Дурбане. Такое случается в жизни редко. Пойдем искупаемся?
Мы уходим, никого не предупредив. Выскользнув из парка, наталкиваемся на владельца странного экипажа, который заметили еще вчера в городе. Это рикша везет двух– или трехместную коляску, впрягшись в оглобли. Рикша без особого труда по нашим жестам пловчих (с моей стороны это смешно) понимает, что нас надо отвезти на пляж.
– Садимся, поехали!
Сам рикша кажется наиболее странной частью своего экипажа: парень без возраста, черный как уголь, лицо испещрено морщинами, следствие то ли прожитых лет, то ли тяжелой профессии. На нем цветная юбчонка, пояс из тряпок, в нем гремят разноцветные камушки, старая грязная рубаха. Обнаженные плечи и руки с множеством браслетов. Но самое удивительное – его прическа, столь же высокая, как у Людовика XIV, но украшенная двумя буйволиными рогами. Он бегает именно в таком облачении. Думаю, он даст солидную фору нашим кроссменам!
Славный парень! Полагаю, воздавая нам честь, а не собираясь запугать, он тащит нас в бешеном темпе, иногда вдруг замирает на месте и кладет оглобли на землю так, что мы едва не падаем вперед. Оборачивается, смеется, вновь пускается в бег, изо всех сил кричит на перекрестках. Или опрокидывает тележку назад и движется шагом. Дани постоянно вскрикивает. Как с ним расплатиться? Дани предлагает: «Полфунта?» Огромная сумма. Я вручаю ему деньги (вместо нескольких шиллингов, как следовало. Они здесь умирают с голода).
Он пораженно глядит на банкноту, пускается в зулусский бешеный танец, напоминающий пляску русских. С тех пор он подстерегал нас повсюду днем и ночью, у разных выходов из гостиницы, на пляже, у мэрии, консульства. И мы не могли не давать ему каждый раз одно и то же вознаграждение. Глупо ли это? Эти несчастные не доживают до старости.
День на трибуне ипподрома. Жуткая жара! Алжир в августе. Я блистаю в леопардовом плаще, фотографию которого воспроизводят во всех газетах.
Вторая половина дня на пляже. Никаких кабинок. Раздеваемся прямо на песке с возбуждающей стыдливостью француженок. Прячущиеся в траве черные наблюдают за нами.
– Они бы нас изнасиловали, если… – роняет Дани.
Еще бы!
Я выдерживаю надоевшие съемки. Потом мы встречаемся с йоханнесбургскими друзьями, приехавшими нас навестить (всего-то два часа лета).
Каков практический итог турне? Я осторожно спрашиваю мадам Летеррье, она вначале пожимает плечами в знак неведения, потом качает головой: не блестяще! Нами восхищаются, но покупают мало. Чуть больше обычного. На самом деле наши блистательные и экстравагантные платья созданы не для элегантных женщин этого уголка мира, погрязшего в буржуазном достатке, в своих полуспортивных, полудеревенских привычках.
Джонни, однако, удовлетворенно улыбается. Его общество потратило тридцать миллионов на повышение престижа. Для него это то же самое, что для меня сто су!
Мы уже месяц в пути. 4 июля. В верхах рассматривается вопрос, стоит или не стоит предлагать нам «довесок» в виде Родезии.
Там дела пойдут еще хуже! Но Джонни считает, что мы заслужили поощрение.
Итак, еще несколько дней. Я помню о новых формальностях, таможне, поездках через мелкие городишки, по живописному краю, по стране, отставшей на триста лет, через заросли, похожие на девственный лес.
Гвоздем пребывания будет посещение «Парка Крюгера»[162]. Я не подозревала, что заповедник так знаменит. Не могу вспомнить ни одного репортажа об этом Национальном парке, размером, как нас уверяют, в две Бельгии.
Едем туда на машинах. Удивительная экспедиция с танцами маленьких негритят на каждом повороте.
Нас всех обыскивают, чтобы убедиться… – оружия у нас нет! Служители парка: «Go this road!»[163]
Мы въезжаем на стоянку, окруженную колючей проволокой, где надо оставить машины. Здесь их уже стоит не один десяток. Нас ведут в дома-хижины, выровненные, словно по ранжиру.
Одна комната для меня и Дани, похожая на карцер казармы, но с одной кроватью и одним столом. Электричества нет.
В пристройке деревенская ванная комната. Чернокожий слуга улыбается во весь рот, сверкая зубами, мы не осмелимся ничего у него попросить.
Ночь наступает довольно рано. Выходим, прогуливаемся, посещаем друг друга, светя себе карманной лампой, подвешенной к поясу. Вскоре в джунглях поднимается хор голосов: ревут хищники, и так громко, что мы цепенеем.
Ужинаем перед хижинами, рассевшись вокруг костра (как скауты), на котором жарят куски мяса. Мы стараемся говорить громко, чтобы перекрыть вой и рев… тот раздается совсем близко.
– Послушай, когда тигры голодны!..
– Но охранники спокойны.
– Колючая проволока, это хорошо! Но есть звери, которые умеют прыгать.
– Или ползать, – добавляет Симона.
Мадам Летеррье:
– Одного раза хватит.
Всю ночь мы умираем от страха. Звери продолжают реветь, гавкать, вопить, стонать. А если сюда заползут боа?[164] В какой-то момент в квадрате двери вырисовывается фигура.
– Какой-то тип!
– Негр!
– Да нет!
Кожа покрылась мурашками.
Пробуждение в 5 часов, нас будит расплывшийся в улыбке чернокожий, спавший у нашего порога. Холодно. Снова костры. Рассвет. Пение птиц, ночные шум и гам постепенно стихают.
– Земной рай, не так ли? – говорит мне мадам Смайл. По машинам! Распахиваются барьеры, открывая дорогу в парк. К зверям. Удивительно.
У водителя строгий приказ – двигаться медленно, со скоростью не выше 10 км/ч. Никаких клаксонов, чтобы не пугать животных. Мы задыхаемся. Хочу опустить стекло. Ни в коем случае! Опасно. Стекла, кстати, усилены. Водитель сидит в стеклянной клетке, в изоляции.
Отказываюсь описывать свои ощущения. Мы не проехали и пятисот метров, как останавливаемся: лев, львица, целое семейство пересекает дорогу. Чуть дальше пантера, она вскочила на ноги и вцепилась когтями в кору кокосовой пальмы. Притормаживаем. Водитель дает знак – гиены! Деревья высотой с храмовые столбы (баобабы?) окружают нас, спасая своей тенью. Дорога сужается, мы катим по песку.
– А если авария?
Перекусываем около полудня в «форде», не выходя наружу. Водитель бросает вокруг встревоженные взгляды. Ему надо по маленькой нужде, он исполняет ее, постоянно крутя головой. А мы? Лучше смерть! Трогаемся вновь. В какой-то момент отстаем от каравана. Догоняем его. На перекрестке все машины останавливаются, и нам разрешают сходить по нужде.
Мадам Смайл:
– Глядите в оба! Ничего подобного в мире нет.
Обмен информацией:
– Здесь есть три лагеря, но опасно даже пытаться добраться до них.
– Слоны дальше к югу.
– Один из надзирателей, ехавший на велосипеде, был найден наполовину съеденным не далее как в прошлый вторник. Сплетни? Пора отправляться обратно… Немой ужас, когда тигрица – а может, леопард? – мягкой поступью выходит из кустов, вытянув шею. «Форд» останавливается, чтобы не раздражать хищника. Зверь ставит лапу на подножку машины и с расстояния в тридцать сантиметров заглядывает мне в глаза.
Я даже не строю ему рожу… Зверь ревет, отчего у меня замирает сердце. Быть может, так он здоровается с нами, потом, словно призрак, тает за лианами.
Несколько раз гориллы (?) или шимпанзе приличных размеров сопровождают нас, развлекаются, бросая в нас кокосовые орехи. Только бы стекла не разбили!
Парк закрывается в шесть вечера. Мы успели вернуться. Запоздавшие – бывают и такие – должны провести ночь снаружи!! Мы рады, что увидели это и остались живыми. Я ведь так боялась львов! Я цепляюсь за эту нелепую мысль и не расстроена тем, что прогулка продолжится назавтра примерно в тех же условиях, вызывая те же эмоции. Теперь ощущаем себя знатоками, посвященными. И все же перехватывает дыхание при виде питона толщиной с дерево, который ползет по дороге перед нами. Мы не решаемся догнать его. А что, если ему вздумается заснуть в солнечной луже!
К концу дня все машины съезжаются к реке – речка быстрая, но покрыта водорослями, вроде больших распустившихся кувшинок. Чернокожие охранники с ружьями в руках прогуливаются по берегу. Мы стоим недалеко от крокодилов, грязных громадных бревен, лениво переползающих с места на место. Безопасны? Поговаривают, охранники редко выживают больше триместра. По другую сторону реки, метрах в трехстах… Там носороги! Эти не любят, чтобы за ними наблюдали. И гиппопотамы, горы раздутой плоти, чьи злые глазки видны даже с нашего берега.
Возвращение из «Парка Крюгера», чем еще можно удивить? Несколько городов Родезии, столица Претория, просто большое поселение по сравнению с современными городами Мыса. Дефиле в мэриях, муниципальных театрах, то же самое, что метать бисер перед… крестьянами! Однако люди очень любезны. Статьи! Фотографии! Француз 85 лет, который «ждал нас», как он сказал, с незапамятных времен (увиденных во сне!). Он делает всем нам подарки – одной коллекцию почтовых открыток, а мне, уверяет он, редчайшую вещь, пластину с отпечатком копыта газели и печатью «Парка Крюгера».
Календарь указывает конец июля. А что сейчас происходит в Париже!.. Я телеграфирую Бальмену: «Не могу представлять коллекцию. Глубокие сожаления». «Глубокие»? Немного рисуюсь. Можно ли беспокоиться о другой планете?
Однако наступает момент, когда надо возвращаться на родную планету.
Возвращение в Дурбан, прием на английском броненосце. Пышащие здоровьем красавцы-офицеры покоряют своей корректностью и обхождением, кроем белых мундиров.
Как описать «прощание с Йоханнесбургом»? Огромные заголовки в прессе: «Посланницы нас покидают». Фотографии на фотографиях, руки полны букетов, мужчины, женщины на улицах приветствуют нас, целуют, школьники умоляют подписать их школьные тетрадки. Джонни угощает нас шампанским, и это много значит: «Девушки, я доволен вами». (Наполеон на Аустерлице.) Мы выстояли, кроме одной, кто не выдержал испытания! Мы показали себя истинными француженками.
Обратный полет без всяких происшествий.
Приехав из Лондона, я с предосторожностями краснокожего отправляюсь увидеть нашу коллекцию. Меня тут же замечают.
– Тс! Тс! Я, быть может, уже не работаю в Доме.
Какое сожаление, окажись это правдой! Еще не было столь великолепной коллекции… Ведь это платье создано точно для меня!
У моей дублерши невероятный успех! Со мной покончено!
Я ухожу… путешествие стоило… Но…
Передо мной возникает Бальмен:
– А, все же явилась!
– Хозяин, поцелуемся?
Мы целуемся.
– Хозяин, у вас еще никогда не было столь потрясающей коллекции!
– Чтобы вы испытали угрызения совести.
– Какие угрызения? Они будут у вас, если вы тут же не восстановите меня. Не сожалейте ни о чем. Я вдохновляю вас больше, когда нахожусь в четырех тысячах лье от вас!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.