Глава XVI Герцль и Чемберлен: первое предложение территорий

Глава XVI

Герцль и Чемберлен: первое предложение территорий

Внезапно в 1896 г. с грохотом разорвавшейся бомбы раздался звук одного голоса: «Теперь я задам вопрос в наивозможно краткой форме: должны ли мы уйти, и если да, то куда? Или нам остаться? И как надолго?»

Венский журналист Теодор Герцль не замедлил с ответом на свой же риторический вопрос. Он заявил, что евреи это нация, а потому должны самоорганизоваться и вести себя как нация, а также приобрести материальные атрибуты нации, то есть земли и суверенность. Он перечеркнул полвека пустословия одним словом — государственность. Его памфлет был озаглавлен «Der Judestaat» — «Еврейское государство». В предшествовавшие десятилетия огромная стена полемики по так называемому еврейскому вопросу сомкнулась вокруг собственно жертв антисемитизма в Восточной Европе. Герцль пробил эту стену на первой же странице: «Все зависит от нашей движущей силы. И в чем эта сила? В страданиях евреев». И он объявил, каким будет исцеление: «Еврейское государство — необходимость для всего мира… Пусть нам будет дано суверенное владение частью земного шара, достаточно большой, чтобы удовлетворить правомочные требования нации, с остальным мы справимся сами».

Всего через полтора года после публикации «Еврейского государства», Герцль, до того неизвестный в еврейском мире, организовал и собрал первый Всемирный сионистский конгресс. Собирающийся с тех пор раз в два года, он был призван действовать как государственный орган, что и происходило до тех пор, пока пятьдесят лет спустя не было создано собственно государство. Под председательством на Первом конгрессе самого Герцля делегаты из пятнадцати стран собрались в 1897 г. в Базеле и, как было заявлено, «запустили процесс создания еврейского государства».

Герцль написал «Еврейское государство» в тридцать шесть лет. Восемь лет спустя он умер, измученный сверхчеловеческой задачей вывести свой народ из рабства к свободе. Хотя его и предупреждали, что у него слабое сердце, он не мог отдыхать. Лающие гончие загоняли своих жертв. Ужасающее ощущение того, что время на исходе, заставляло его идти вперед, невзирая на разочарования, обструкционизм, бесконечную страсть к полемике и конфликтам, с какой он сталкивался среди евреев, и отсрочкам, проволочкам, разочарованиям и поражениям, с которыми он сталкивался в остальном мире. Моисей сносил эти тяготы сорок лет и наконец привел свой народ на границу Земли обетованной, но Моисей был, говоря словами Библии, столпом дыма в свете дня и столпом огня в ночи. Когда враги нагоняли его, Господь открыл перед ним Красное море; когда его народ роптал и восставал, Господь посылал громы и молнии; когда народ голодал, Он посылал манну в пустыне. Но никакая сверхчеловеческая поддержка не была оказана евреям, решившим вернуть себе Землю обетованную в конце XIX в. Герцль объявил себя лидером — и без подспорья в виде неопалимой купины. У движения имелись более глубокие, чем он, мыслители, люди, более мудрые и более стойкие, и много было таких до и после него, кто равно посвятил себя великой цели. Но Герцль обладал дополнительным качеством, отличающим истинного вождя, — сознанием собственной миссии и своего предназначения. С таким родился Наполеон; Герцль обрел его, когда осознал свою цель. Моисей, медлительный, склонный к проволочкам и самоуничижению, не обладал им, пока ему не явился Господь, не обратился к нему и его не наставил. Герцль не был Моисеем в том смысле, что не оказал формирующего влияния на человечество. Он был, так сказать, наполовину Моисеем — той его половиной, которая представляла Исход, но не Десять заповедей.

Ни Моисей, ни он не вышли из рядов страждущих, чтобы вывести их из рабства. Моисей воспитывался при дворе фараона, Герцль — в сравнительно комфортной среде эмансипированных и просвещенных евреев Вены. Возможно, именно поэтому и тот и другой смогли стать во главе. Про Герцля часто говорили, что если бы он лучше знал евреев, то никогда не нашел бы в себе смелости для выполнения задачи, которую на себя возложил. Один его оппонент Менахем Уссишкин однажды сказал, что Герцль был самым подходящим человеком на роль сионистского движения как раз потому, что не знал ни евреев, ни Палестины, ни Турции, и добавил: «Ему нельзя открывать глаза; тогда его вера будет велика»¹. Герцль действительно прозрел, и его вера действительно ослабла, но не его решимость. Никакое препятствие не могло его устрашить. Он никогда не опускал рук, никогда не останавливался, пока не остановилось его сердце. Его имя и личность настолько доминировали в том мире, что трудно представить себе, что срок его активной деятельности в движении менее девяти лет, тогда как, например, Хаим Вейцман, первый президент Израиля, вел свою деятельность на протяжении шестидесяти.

Герцль увидел только начало. Моисея побудила действовать картина того, как египтянин избивает израильтянина. Для Герцля таким катализатором стала жестокая книга Евгения Дюринга, призывающая лишить евреев гражданских прав и вернуть их в гетто. Он прочел ее в двадцать два года и следующие двенадцать лет мучился «еврейским вопросом». «Еврейский вопрос» преследовал его, проникал в темы его романов и пьес, отравил радость успеха как самого восхваляемого автора самой восхваляемой газеты Центральной Европы — «Новой свободной прессы». Он верил в кредо оптимизма XIX в., что прогресс избавит от несправедливости, что со временем люди станут настолько цивилизованными, что не допустят существования антисемитизма. Но он читал Гобино, он читал «La France Juive» Дюмона[97]. Он стал свидетелем антисемитской агитации в Австрии и Германии. Прогресс почему-то катился вспять. Надежда понемногу умирала, оборачиваясь пустой иллюзией. В 1890 г. русский указ, вводящий Майские законы, воспретил евреям проживать в ряде сельских областей, владеть сельскохозяйственными угодьями, поступать в университеты, заниматься рядом профессий и состоять на государственной службе. Но не зрелище того, как задыхаются еврейские гетто, перевернуло с ног на голову жизнь Герцля, сколько нападки на эмансипированных евреев в Австро-Венгрии, в Германии и даже — самое горькое разочарование из всех — во Франции, столице разума.

Герцль был парижским корреспондентом своей газеты, когда вся Франция была потрясена яростью парламентских дебатов вокруг Панамского скандала, в котором были замешаны евреи. Затем наступил черед дела Дрейфуса. Напряжение нарастало подобно песчаной буре в Сахаре, пока его накал не исказил лицо Франции. «Смерть! Смерть евреям!» — вопила толпа, пока капитана Дрейфуса вели на суд в декабре 1894 г. Освещавший этот суд Герцль мысленно слышал эти вопли до конца жизни. «Где? — писал он задним числом. — Во Франции. В республиканской, современной, цивилизованной Франции, через сто лет после Декларации прав человека… До сих пор большинство нас верили, что если терпеливо ждать, «еврейский вопрос» получит свое решение в ходе общего прогресса человечества. Но если народ, во всех прочих отношениях столь прогрессивный и столь высоко цивилизованный, может повести себя таким образом, чего нам ожидать от других народов, не достигших даже того уровня, какого Франция достигла еще столетие назад?»².

Его начало охватывать «странное возбуждение», ощущение надвигающейся ясности, того, что он находится на грани откровения, того, что ответ вот-вот будет у него в руках. Он чувствовал, что его предназначение — стать инструментом чего-то. Следующие два года он сражался с этим, изливал свои планы в дневниковых записях, вел разговоры с друзьями и главами еврейских общин, страстно спорил, писал Ротшильдам, Бисмарку, своему издателю, обращался к барону де Гиршу с планом «еврейского национального займа» для финансирования массовой эмиграции. Но это должна была быть эмиграция в землю под еврейским суверенным правлением: в противном случае, предвидел он, иммиграцию можно будет в любой момент остановить — как это показали дальнейшие события в годы под Британским мандатом. Идеи роились у него в голове, выплескивались на листы бумаги — «гуляю ли, стою или лежу в постели, на улице, за столом, ночью…. Сколько раз я страшился, что лишаюсь рассудка»³.

За пять дней он написал шестидесятипятистраничный памфлет, первоначально озаглавленный «Обращение к Ротшильдам», в котором систематично описывал государство целиком, начиная с политической независимости и кончая территориальной целостностью, с флагами, парламентом, армией, законами, судами, «где мы могли бы жить как свободные люди на собственной земле». Один друг, застав его невыспавшимся и растрепанным, был вынужден слушать, пока Герцль вслух читал ему «Обращение» от начала и до конца. Друг решил, что это плод переутомления, и посоветовал Герцлю отдохнуть и сходить к врачу. Отмахнувшись от него, Герцль перешел к работе над меморандумом, который предстояло передать через знакомого дипломата кайзеру Вильгельму. Он инициировал переговоры с новым премьер-министром Австрии графом Бадени. Он прочел памфлет другому своему другу, Гюдеману, главному раввину Вены, сидя на краешке кровати в гостиничном номере в Мюнхене. Ошеломленный раввин задумался, а не видит ли перед собой возродившегося Моисея. Он осторожно высказался в поддержку памфлета. Остальные говорили Герцлю, мол, он безумен или «непрактичен». Ротшильды молчали, де Гирш не одобрил. Его собственный издатель отказался печатать хотя бы слово на эту тему. Несколько подбодрил его визит в Лондон. Его пригласили выступить в Маккавейском обществе, где он приобрел сторонников, а после написать статью для «Джуиш Кроникл». В Англии эта газета стала — достаточно пророчески — первой, которая опубликовала, пусть в сокращенном виде, текст, который впоследствии увидит свет как «Еврейское государство». Месяц спустя под этим названием отредактированный памфлет был опубликован в Вене.

Этот удивительный документ и его экстраординарный автор сумели совершить то, что пока не удавалось никому другому: добиться создания политической организации евреев ради управления собственной судьбой своими же силами. Знамя было поднято в первой же фразе: «Идея, которую я развиваю в данной книге, очень стара: восстановление еврейского государства». Далее следует анализ антисемитизма как «движущей силы». Остальное — набросок построения государства вплоть до мельчайших деталей: создания управляющего органа (будущий Всемирный сионистский конгресс), финансирование, политическое планирование, приобретение земли и устав, сбор эмигрантов, прием и организация «на месте».

Герцль и вообразить себе не мог, как трудно будет приобрести права на Палестину у Османской империи. Он легкомысленно предположил, что султан будет открыт для сделки, по условиям которой евреи «возьмут на себя регулирование всех финансов Турции». Потом, когда будет основана финансирующая корпорация, все планы «заранее и систематически согласованы», провинции разграничены, выбраны места городов и проложены улицы, сможет начаться массовая миграция. Первые поселенцы, расквартированные и направляемые управляющим органом подобно отрядам солдат, станут строить дороги, возделывать землю, прокладывать ирригационные каналы и строить дома. Постепенно будут прибывать все новые колонисты, будут заложены основы промышлености, привлечена торговля, а посредством торговли — новые поселенцы, и так далее и так далее до тех самых пор, пока не возникнет «государство, основанное на манер, доселе неизвестный в истории, и с возможностями успеха, каких не возникало прежде».

«Еврейское государство» пестрит полетами фантазии, принимающей желаемое за действительное. Герцль головокружительно ошибался относительно общества или будущего конгресса, когда воображал его себе однородным органом, состоящим исключительно из людей в согласии друг с другом, когда «нет нужды в голосовании». Еще более он ошибался в своем анализе антисемитизма, который, как он по наивности полагал, станет способствовать эмиграции. «Правительства всех стран, пораженных недугом антисемитизма, будут остро заинтересованы поддержать наши попытки добиться желанного нам суверенитета», — писал он. Возможно, несправедливо подвергать первые мысли Герцля едкой критике задним числом. Сегодня гораздо яснее, что ни одно антисемитское правительство никогда не помогало своим козлам отпущения покидать свою страну иначе, чем через смерть.

Но Герцль внес один великий и необходимый вклад: бескомпромиссное требование земли, суверенности и государственности. Он требовал, чтобы евреи открыто объявили себя нацией, чтобы они действовали как нация, чтобы добиться для себя юридических прав, какими обладает нация. До настоящего времени они действовали посредством инфильтрации, но не оказывали сопротивления, а получали награду за хорошее поведение. Эмансипация по сути своей подачка и, как таковая, по мнению Герцля, может быть отвергнута. Он инициировал движение за автономию, побуждал евреев отказаться от зависимости от филантропии и организовываться согласно признанным в современности политическим принципам управления собственной судьбой. «Основой, — заявил он в обращении к Первому конгрессу, — может стать только признанное право, а не согласие других народов терпеть нас в своей среде⁴. Мы сыты терпимостью. Наше движение… за публично признанные, юридические гарантии»⁵.

Герцль ожидал антагонизма и дебатов, но никак не ярости, какую вызвало «Еврейское государство». В общем и целом эмансипированные евреи сочли, что этот смутьян, желающий развеять иллюзию окончательной ассимиляции, представляет для них угрозу. Они бушевали и ярились, назвали Герцля сумасшедшим, его государство — химерой, его предложения, говоря словами раввина Исаака Мейра Вайса, основателя прогрессивного иудаизма в Соединенных Штатах, «минутным опьянением нездорового рассудка»⁶. В какой-то момент казалось, что раввин Гюдеман, который никогда не мог устоять перед напором Герцля, почти перешел на его сторону.

«Я совершенно на вашей стороне», — сказал он, как записано в дневнике Герцля.

«— Хорошо, — сказал я, — тогда говорите об этом у себя в синагоге.

«— Прошу прощения! — ужаснувшись, воскликнул он. — Такое невозможно. Люди просто не хотят про это слышать»⁷.

Угрюмо и критически отреагировал даже Ховевей Сион, твердо настроенный на скромную крохоборческую колонизацию. Его представители были пионерами. Кто такой этот доктор Герцль из Вены в элегантном фраке, который ничего не знает про Палестину и даже не умеет писать на иврите? Кто он такой, что приходит и указывает им, что делать? Он даже не читал Мозеса Гесса или Пинскера!⁸ (Поразительно, но правда: позднее Герцль признавался, что если бы сначала прочел «Автоэмансипацию», то никогда бы не написал «Еврейское государство».) Последователи Ахада ха-Ама и его «культурного сионизма», которые верили, что душа иудаизма возродится раньше его тела и что евреи должны научиться чувствовать себя нацией прежде, чем смогут действовать как таковая, были возмущены радикальной программой Герцля. Это было слишком быстро, это обходит стороной душу, это не сработает.

Однако, чем больше бушевали дебаты, тем более широкую известность приобретала книга. Неизбежно, что ее призыв — призыв к достоинству и помощи самим себе, призыв вести себя как мужчины — пустил корни. Такова была сила личности Герцля, производившая впечатление на большинство людей и обращавшаяся к чему-то глубинному в еврействе, к вере в собственное превосходство. Именно эта вера, скрыто просуществовавшая столетия унижений, объясняет сам уникальный феномен его выживания. Герцль и не собирался ее скрывать. Скорее он настаивал на этом превосходстве, как, например, во время аудиенции в Ватикане, когда отказался целовать руку папы римского⁹ или когда постановил, что делегаты Первого Всемирного сионистского конгресса должны явиться во фраках и белых галстуках¹⁰. Этот жест, хотя и настроил против него многих, был задуман с тем, чтобы довести до сознания самих делегатов величие их роли как основателей нации.

В самом Герцле этому свойству было трудно противостоять. Оно поставило его во главе движения, привело к нему верных соратников, собрало под его знамя последователей. По пути в Константинополь и из него, куда он отправился летом 1896 г., чтобы начать переговоры с султаном, на вокзалы посмотреть на него стекались толпы, которые приветствовали его как мессию и царя и выкрикивали древний клич «В будущем году в Иерусалиме!». Уже тогда вокруг него начала складываться легенда. Ко времени начала конгресса в Базеле энтузиазм, напряжение и ожидания, нараставшие на протяжении предыдущих месяцев, сосредоточились на нем одном. «Все сидели, затаив дыхание, точно в присутствии чуда», — писал один очевидец¹¹. Когда величественный мужчина, чернобородый, как ассирийский царь, поднялся на сцену для приветственной речи, последовали бурные аплодисменты. Его смуглое лицо, его завораживающие глаза были знакомы многим, но в тот момент в нем чувствовалось нечто большее — аура царственности, словно появился давно ожидаемый потомок царя Давида.

Здесь нет необходимости вдаваться во внутреннюю историю сионизма. Его цель была определена Первым Всемирным сионистским конгрессом в декларации четырех принципов, которые в дальнейшем стали известны как «Базельская программа»¹². «Цель сионизма, — возвещалось в ней, — создать для еврейского народа дом в Палестине, гарантированный общественным правом».

Тем временем из опыта Герцля в Константинополе стало очевидно, что султан отнюдь не готов просто передать власть над Палестиной некому эмиссару, который при всем его достоинстве и апломбе не имел и двух фартингов из золота финансовых баронов, чтобы позвенеть им над ухом турок. Стало очевидно, что необходимо приложить максимум усилий и снова попытаться перетянуть на свою сторону богатых и влиятельных евреев. До тех пор, пока не пройдет подписка на акции пока еще не созданного Еврейского колониального банка или Колониального треста, сотрудничества от султана ожидать нечего. Герцль, как он записал в дневнике, «продал бы душу дьяволу» за успех в получении займа. В Лондоне, где, как он полагал, следует искать финансовый ключ, главы еврейской общины, которые начали проникаться беспокойным чувством, что, возможно, Герцль идет по верному пути, были готовы помочь советом, но не спешили обеспечить ему финансирование. Они не шли дальше предложения принять участие в создании банка, если сначала он сможет добиться, чтобы барон де Ротшильд вошел в совет правления, или чека на десять миллионов фунтов от ЕАК¹³. Барон, которого Герцль пытался уговорить принять на себя бразды активного правления сионистским движением при условии, что он откажется от постепенной колонизации ради принципа национального государства, куда евреи могли бы эмигрировать по праву, отказался. «Он был националистом, не доверяющим националистическому движению и народу», — сказал про Эдмона де Ротшильда однажды Вейцман. — Он хотел, чтобы все делалось тихо».

Нерешительность «еврейских баронов» только укрепила Герцля в мысли, что его вера в собственное предназначение обоснованна и что он сам неизбежный глава движения. «Я всегда чувствую, что у меня за плечом стоит вечность», — записал он в своем дневнике. И он быстро учился. Он начал сознавать, что сионизм должен стать «движением бедноты» и искать поддержки среди неэмансипированных восточно-европейских евреев, «не терзаемых идеей ассимиляции». Он не знал и не понимал этих людей, но распознал, что если ему суждено что-то возглавить, то это будет армия «нищих и безумцев».

Тем не менее он не мог преодолеть собственную веру во властьпредержащих, как и в то, что каким-то образом сумеет создать государство как дар свыше, в результате светских бесед с дипломатами, банкирами и премьер-министрами. Пылкий Пинхас в «Детях гетто» Цангвилла почти предвосхищает умонастроения Герцля.

«— Мы больше не будем немы, мы станем реветь подобно львам ливанским. Я стану трубой, чтобы созвать воедино рассеянных по всем четырем сторонам света… Да, я буду самим мессией, — сказал Пинхас, возносясь на крыльях собственного красноречия и забывая затягиваться сигарой.

— Тише ты, тише! — оборвал его бакалейщик Гедалайя. — Давай будем практичны. Мы еще не готовы к «марсельезам» или мессиям. Сначала нужно собрать достаточно средств, чтобы хотя бы одну семью послать в Палестину.

— Да, да, — отозвался Пинхас, бодро затягиваясь сигарой, чтобы снова ее раскурить. — Но надо смотреть дальше. Я уже все перед собой вижу. Палестина в руках евреев… Священный Храм отстроен, еврейское государство, президент, равно владеющий пером и мечом… вся кампания разворачивается передо мной. Я вижу все глазами Наполеона, равно генерала и диктатора.

— Очень бы нам того хотелось, — осторожно сказал бакалейщик. — Но сегодня все сводится к тому, что десяток человек основывают общество для сбора денег».

Герцль иногда имел обыкновение «видеть все глазами Наполеона». Теперь он сосредоточился на кайзере, чей намечающийся визит в Святую землю был у всех на устах. Если бы удалось уговорить кайзера употребить свое влияние на султана, то прав на Палестину или хотя бы хартии колонизации можно было бы добиться одним махом. Герцль, легко хватавшийся за кратчайшие пути, был убежден, что сумеет осуществить нечто подобное. Переданное через великого герцога Баденского, дядю кайзера и пылкого, памятующего о пророчестве поборника сионизма, сообщение о том, что кайзер благосклонно смотрит на то, чтобы стать протектором эмиграции евреев в Палестину и согласился дать в Иерусалиме официальную аудиенцию сионистской делегации во главе с Герцлем, заставило последнего питать горячие надежды. «Кайзер досконально разобрался в вопросе деле и полон энтузиазма… он полагает, что султан прислушается к его совету», — сообщил Герцлю эрцгерцог. Часовая аудиенция у самого кайзера в Константинополе подтвердила интерес германского императора, невзирая на хмурую мину министра иностранных дел фон Бюлова. Затем в ходе заранее запланированной встречи в колонии Микве Исраэль[98] кайзер, проезжая в сопровождении турецкой охраны, остановил коня, к восхищению толпы пожал руку Герцлю, отпустил замечание о жаре, объявил Палестину страной с большим будущим, заметив, правда, что «она нуждается в воде, большом количестве воды», снова пожал руку Герцлю и уехал. Наконец настал кульминационный момент официальной встречи в Иерусалиме (где специально расширили проем Яффских ворот, чтобы кайзер мог вступить в Святой город, не спешиваясь). Аудиенция состоялась, но кайзер высказывался туманно и неуважительно. Письменное прошение Герцля было заранее подвергнуто цензуре, и любые упоминания хартии и государства были из него вычеркнуты.

Все свои надежды Герцль возлагал на императорское коммюнике, которое воображал как открытую поддержку своему делу со стороны самого могущественного человека Европы. Но когда оно было опубликовано, оказалось, что в нем опущены любые упоминания сионизма, о самой «еврейской делегации» говорилось лишь мимоходом и выражалась лишь «благосклонная заинтересованность» его величества в общем сельскохозяйственном развитии Палестины, «пока это развитие будет происходить при полном уважении к суверенной власти султана»¹⁴. Для Герцля это означало полное фиаско. Но благодаря способности видеть в ситуации только лучшее, которая позволяла ему не сдаваться после каждого следующего поражения, он даже в чернейшем своем отчаянии смог написать, что фиаско обернется победой, поскольку в длительной перспективе еврейскому народу пришлось бы заплатить «самый грабительский процент» за немецкий протекторат.

Сокрушительность этого провала заставила Герцля, хотя и не сразу, обратиться к Англии. А до того было еще четыре года неустанных трудов: новых конгрессов, петиций, дипломатических переговоров, речей и массовых митингов, и были еще три поездки в Константинополь по требованию жадных до денег турецких министров. В ходе личной аудиенции у султана в 1901 г. Абдул-Хамид согласился позволить евреям, если они возьмут на себя финансирование долгов Турции, создавать свои колонии, но это будут лишь разрозненные поселения, где евреи станут жить как турецкие граждане без собственной хартии — к тому же не в Палестине, а в Месопотамии. «Низенький, неухоженный, с плохо выкрашенной бородой и длинными желтыми зубами, с плохо подобранными разноцветными запонками, с блеющим голосом, в каждом слове — безразличие, в каждом взгляде робость… и этот человек правитель!» — с отвращением писал Герцль о султане. Он вернулся домой, вынужденный наконец признать, что в данный момент ничего полезного от турок добиться невозможно.

Но в 1900 г. в Лондоне прошел Четвертый конгресс, на котором был создан Еврейский национальный фонд, хотя ему и не хватало капитала в два миллиона фунтов, который Герцль считал жизненно необходимым. В одну из вспышек пророческого провидения, которые посещали его словно бы свыше, он предсказал, что «с этого момента сионистское движение будет подниматься все выше и выше… Британия великая, Британия свободная, Британия со взглядом, устремленным на семь морей, нас поймет»¹⁵.

Теперь его вниманием завладела вероятность того, что придется искать промежуточный плацдарм перед Палестиной в ожидании дальнейшего обнищания или полного коллапса Османской империи. Вернулась былая идея относительно Кипра: некогда в полете фантазии он мечтал, что отсюда евреи захватят Палестину силой. Другими возможными кандидатами были Эль-Ариш или какое-либо еще место на Синайском полуострове, известном тогда как Египетская Палестина, а в Библии — как «Родник Египта». И Кипр, и Синайский полуостров были оккупированы англичанами. Тем временем погромы в Румынии, от которых по всей Европе потянулся кровавый след беженцев, лишь усиливали тревогу. При всех мелодраматичных амбициях кайзера, именно Великобритания в конечном итоге стояла на подступах к Палестине. Англия, как написал некогда в одной прекрасной, пророческой фразе Герцль, «архимедова точка, где может быть приложен рычаг»¹⁶.

В тот момент в парламенте самой Англии нарастало давление с целью ограничить иммиграцию евреев из страха конкуренции на рынке дешевой рабочей силы. Была создана королевская комиссия для изучения ситуации и рекомендаций по выработке возможных мер. В эту комиссию входил лорд Ротшильд, чье членство в палате лордов знаменовало окончательную победу эмансипации в Англии и который был директором Банка Англии и главой местной еврейской общины. Давно уже противостоящий Герцлю, с которым неоднократно отказывался встречаться, он теперь понял, чем тот может быть полезен. Если удастся сдвинуть с мертвой точки проект колонизации, он поглотит беженцев из Восточной Европы, оттянув на себя даже то небольшое количество, которое направлялось в Лондон, и помешает королевской комиссии рекомендовать принять ограничительное законодательство. Герцля вызвали к нему. Если его вызовут давать показания перед комиссией, что он посоветует, вопросил Ротшидьд.

«— Я хочу просить у британского правительства хартии колонизации, — крикнул своему туговатому на ухо хозяину Герцль.

— Только не произносите слова «хартия». Плоховато звучит.

— Называйте как знаете. Я хочу основать еврейскую колонию на британской территории.

— Возьмите Уганду.

— Нет, я могу использовать только это… — А поскольку в комнате присутствовали другие лица, он написал на листке: «Синайский полуостров, Египетская Палестина, Кипр». — Вы за?

Лорд Ротшильд задумался, потом с довольной улыбкой ответил:

— Очень даже»¹⁷.

Он попросил передать ему письменный проект, чтобы представить министру по делам колоний Джозефу Чемберлену, с которым пообещал обсудить предложение.

На тот момент «настырный Джо», сын фабриканта, производителя болтов из Бирмингема, окрещенный прессой «министром империи», был самым могущественным человеком в Великобритании. Лисье личико, монокль, орхидея в петлице доминировали в Вестминстере, завладевали вниманием публики, символизировали пик империалистического самодовольства, пока век девятнадцатый сменялся двадцатым. Шестидесятилетний юбилей королевы Виктории в 1897 г., отмеченный лояльным присутствием делегаций из колоний и доминионов со всего земного шара, переполнял британцев семейной гордостью. Англо-бурская война, невзирая на горечь «малых англичан» или «пробуров» — такие ярлыки навесил Чемберлен на оппозицию, — не принесла победы, которой можно было гордиться, но все-таки империя продолжала свое триумфальное шествие по планете. Чемберлен, изобретатель коммерческого империализма, пропагандировал видение империи как огромного неразвитого рынка, который при должной эксплуатации (отсюда его крестовый поход за Налоговую реформу) поднимет оплату труда и доходы для всех. «Ваша надежда на сохранение рабочих мест зависит от нашей зарубежной коммерции», — говорил он, добавляя, что будущее страны зависит не только от укрепления империи, но и от использования «всех разумных и законных путей ее расширения»¹⁸.

В качестве кредо того времени выступала счастливая уверенность Британии, что богом данное ей предназначение править тем, что Киплинг называл «малыми народами, не знающими закона». «Примите на себя бремя белого человека», — призывал Киплинг, а государственный поэт-лауреат Англии Альфред Остин прославлял благородную задачу Англии «пожинать плоды империи, мудростью превыше Греции, пределами шире Рима!» Не менее пылкий, чем поэты, коммерсант Чемберлен соглашался, что «национальная миссия» Британии заключается в том, чтобы стать «главенствующей силой в мировой истории и вселенской цивилизации». Очевидный долг и обязанность Англии — распространять свое правление, насколько возможно, широко и быстро, ко взаимной выгоде завоевателей и завоеванных. Туземцы, получая блага христианства и цивилизации, станут покупать в больших количествах манчестерский хлопок и продукцию заводов Бирмингема и Шеффилда. Это был урок, который преподал «Бирмингемский настырный Джо» и который только рады были усвоить английские фабриканты, торговцы и рабочие. В теплых лучах империалистического солнца они испытывали приятное ощущение, что поступают «как должно» и получают за это плату.

С Чемберленом в роли пророка, лордом Кромером в Египте и лордом Милнером в Африке в роли проводников имперской политики, лордами Робертсом и Китченером во главе армий в роли героев и злополучными либералами в роли забытой Кассандры экспансия правила бал.

Центром этого водоворота власти был не дом 10 по Даунинг-стрит, а министерство по делам колоний, где теперь предпочитал вершить дела Чемберлен, достигший славы в комитете по торговле. Старый лорд Солсбери ушел с поста премьер-министра в 1902 г. после успешного завершения Англо-бурской войны, или «войны Джо», как премьер-министр для себя ее окрестил. На смену ему пришел его племянник Артур Бальфур, потомок рода Сесилов, дожидавшегося четыре с половиной столетия с тех пор, как отец и сын Сесилы правили Англией при королеве Елизавете, чтобы дать миру двух подряд премьер-министров. Высокий, худощавый и элегантный мистер Бальфур был прямой противоположностью мистеру Чемберлену. Он был высоколобым аристократом, глубоким скептиком и философом, унаследовавшим от дяди не только главенство в партии консерваторов, но и качества, за которые лорда Солсбери прозвали «самым умным англичанином XIX столетия»¹⁹. Многие полагали, что мистер Чемберлен заслуживает поста премьера больше, чем младший его годами Бальфур, — в том числе, надо думать, сам мистер Чемберлен. На людях он утверждал обратное, дескать, желает только продолжать трудиться в министерстве по делам колоний.

Как вышло, что такой человек заинтересовался, пусть и мимоходом, проблемой поиска родины дома для евреев? Библейское пророчество Бирмингемского Джо не занимало. Не трогали его и соображения гуманности или ощущение морального долга перед богоизбранным народом древности. Если судить по чудовищной бестактности, о которой сообщил со страниц «Таймс» журналист Уикхэм Стид, он был к ним, мягко говоря, безразличен. Однажды Стид в Риме устроил многолюдный ленч, чтобы свести Чемберлена с бароном Соннино, итальянским министром финансов и евреем по рождению. Внезапно в общем разговоре возникла пауза, и в тишине все услышали, как мистер Чемберлен, чьим излюбленным коньком была особая одаренность англосаксонской расы, громко говорит Соннино: «Да, сэр, меня называют апостолом англосаксонской расы, и я горжусь этим титулом. Я считаю англосаксов не хуже, а то и лучше любых других народов на земле… на самом деле существует лишь одна раса, какую я презираю… евреи, сэр. Они пасуют перед физической опасностью». Журналист потихоньку пнул под столом министра по делам колоний, а Сонинно принял вызов и с жаром бросился защищать евреев. Позднее, когда общество разошлось, Чемберлен сказал Стиду: «Спасибо за дружеский пинок. Было больно, но до меня дошло. И теперь мы все обговорили»²⁰.

Через два года после этого инцидента Чемберлен после встречи с Герцлем согласился на идею еврейской колонизации на Синайском полуострове, если сионисты смогут получить согласие египетских властей, а когда его получить не удалось, лично предложил подыскать территорию — с внутренней автономией — в Восточной Африке. Таким образом Великобритания стала первой страной, которая вступила в официальные переговоры с евреями как политическим образованием и первой предложила им территорию. Да, конечно, земли были не слишком подходящими, а предложение не слишком щедрым. Оно вызвало бурное отторжение у большей части сионистов, вызвало возмущение английских колонистов в Африке и, по сути, нигде не нашло сторонников, а потому со временем кануло в забвение, никем не оплаканное. Но оно было сделано — после резни в Кишиневе — в пору жесточайшей нужды. Оно признало евреев как самостоятельный народ и стало первым шагом в их отношениях с внешним миром, шагом к возвращению себе государственности, утраченной почти два тысячелетия назад.

Чемберлен ничего этого не знал, да ему и не было дела. Но, слушая захватывающие (как всегда) предсказания Герцля, он быстро разглядел в них тот самый «разумный и законный путь расширения» Британской империи. В евреях он увидел уже готовый контингент европейских колонистов, которые могли бы заселить, развивать и удерживать практически пустынную территорию под эгидой Британии. На основании личных документов, доступных его официальному биографу, точка зрения Чемберлена в этом вопросе описывается не просто как заинтересованность в приобретении колонистов «для развития того, что практически уже являлось британской территорией», но колонистов, которые с базы на Синайском полуострове «могут оказаться полезным инструментом для расширения британского влияния на саму Палестину, когда настанет время для неизбежного раздела Османской империи»²¹. Когда проект переключился на Восточную Африку, интерес Чемберлена заключался главным образом в том, чтобы заполнить завоеванную территорию полезными поселенцами, имеющими обязательства перед Британией.

Абсурдно делать вид, подобно мистеру Джулиану Эймери, автору заключительного тома официальной биографии Чемберлена, будто Чемберлен в период своего краткого заигрывания с сионизмом был разом «пророком и пионером», или что он был «первым среди британских государственных деятелей», увидевших в сионизме окончательное решение застарелой еврейской проблемы и способ продвижения интересов Великобритании, или что он был инициатором идеи, которую позднее перенял Бальфур. Чемберлену предшествовал легион пионеров, начиная со времен Кромвеля и заканчивая эпохой Шефтсбери, пусть даже сам Чемберлен (и его биограф) о них не подозревали. Интерес Бальфура проистекал из общего круга его интересов, а не был вызван предложениями Чемберлена. Разумеется, Бальфур был премьер-министром в то время, когда Герцль делал свое предложение министру по делам колоний. «Я приложил все усилия, чтобы его поддержать», — вспоминал он позднее. Но хотя оно было исполнено благих намерений, хотя у него было много достоинств, оно «имело один серьезный дефект. Это был не сионизм»²².

Герцль убедился в этом на собственном опыте. За несколько месяцев до смерти он сделал дневниковую запись об аудиенции у короля Италии Виктора Эммануила, в ходе которой напомнил королю, что Наполеон намеревался поселить евреев в Палестине. «Нет, — ответил король, — он хотел только превратить рассеянный по миру народ в своих агентов.

«Эту идею, — отозвался Герцль, — я наблюдал и у Чемберлена»²³.

Но двумя годами ранее, после краха всех его трудов в Константинополе, к нему вернулась надежда, когда он узнал, что ему устроили встречу с министром по делам колоний Великобритании! Перед отъездом в Константинополь в июле 1902 г., куда он был вызван султаном на новый раунд бесплодных пререканий, он оставил у лорда Ротшильда набросок проектов Эль-Ариша и Синая, присовокупив к нему письмо, в котором говорил: «Во избежание всяческих недоразумений сейчас и в будущем, хотелось бы прояснить, что я предлагаю данный план только потому, что вы против Палестины… Но… крупное еврейское поселение в Восточном Средиземноморье усилит наши позиции относительно Палестины»²⁴.

По возвращении в октябре в Лондон он узнал о встрече, о которой договорился Леопольд Гринберг, издатель «Джуиш Кроникл», самый ценный союзник, агент и советник Герцля во всех его переговорах с английскими государственными деятелями. На первой его «конференции со знаменитым хозяином Британии» в 23 октября 1902 г.²⁵ его голос был начинал было дрожать, но понемногу окреп, и «на моем нетвердом английском… я изложил, глядя на неподвижную маску Джо Чемберлена, весь еврейский вопрос». Далее Герцль описывал затянувшиеся переговоры с султаном. «Но сами знаете, как бывает в переговорах с турками. Если хочешь купить ковер, нужно выпить полдюжины чашек кофе и выкурить сотню сигарет и только потом можешь ввернуть несколько слов про ковер. У меня, возможно, есть время вести переговоры, но у моего народа такого времени нет. Евреи умирают с голоду в русской черте оседлости. Я должен немедленно найти для них выход…. После я перешел к территории, которую хотел получить от Англии: Кипр, Эль-Ариш и Синайский полуостров».

Чемберлен ответил, что Кипр отпадает, поскольку его жители — греки и турки-мусульмане — станут возражать, и Англии придется стать на их сторону. Но если Герцль «сможет показать ему место в британских доминионах, где еще нет белого населения, мы могли бы обсудить». Относительно Эль-Ариша и Синая необходимо проконсультироваться с лордом Кромером. Какая жалость, что он уже вернулся в Египет.

Далее в дневнике Герцля записано: «Я набросал ему Эль-Ариш на листке бумаги, который лежал у него на столе, а также мою идею относительно окрестностей Хайфы. Я сказал, что надеюсь заставить турок быть посговорчивей, если смогу также упомянуть про «Родник Египта» (Синай). Тогда я за меньшую сумму мог бы получить район Хайфы. На это Маска [Чемберлен] рассмеялся и уронил монокль. Но он понятия не имел, где находится Эль-Ариш». Герцля позабавило, что министр по делам колоний «не слишком хорошо разбирается в британских владениях, которым в настоящий момент является бесспорным хозяином. Словно бы управляющий большим складом бакалеи не вполне уверен, где именно хранятся не вполне расхожие товары». Вместе они обратились к атласу, и найдя Эль-Ариш на египетской территории, Чемберлен сказал, что там возникнут те же проблемы с местным населением, что и на Кипре. «Нет, — возразил ему Герцль, — мы держим путь не в Египет. Там мы уже побывали». Маска снова рассмеялся. «Только теперь он окончательно понял мое желание получить место, в котором еврейский народ мог бы собраться вблизи Палестины».

В разговоре с Чемберленом, как и в разговоре с Ротшильдом, Герцль не пытался скрыть, что считает Синайский полуостров отправной точкой возвращения на древнюю прародину. Он утверждал, что Эль-Ариш и Синай не населены и не возделываются, что Британия могла бы отдать эти области евреям и заодно выиграть от увеличения собственной власти. Это как будто произвело впечатление на Чемберлена, и на прямой вопрос: «Вы бы согласились на то, чтобы мы основали еврейскую колонию на Синайском полуострове?» он ответил: «Да, если лорд Кромер будет за…» Он попросил Герцля вернуться на следующий день.

Герцль остался под впечатлением, что перед ним практичный и энергичный человек, не гениальный, не наделенный воображением, но по сути своей коммерсант, твердо намеренный расширять свое предприятие. В действительности же Чемберлен, даже не задумавшись о проблеме, которая ставила в тупик мир вот уже две тысячи лет, взялся за дело со всей решительностью финансового воротилы, которому предложили выгодную сделку. Когда Герцль на следующее утро явился в министерство по делам колоний, Чемберлен сообщил, что на вторую половину дня условился о встрече с министром иностранных дел лордом Лэнсдауном. «Я расчистил вам путь. Вы все изложите ему. Постарайтесь заверить лорда Лэнсдауна, что вы не планируете совершить из Эль-Ариша рейд на Палестину в духе Джеймсона…»[99] Говоря это, он просто сиял… Я сказал: «Разумеется, об этом и речи быть не может, поскольку я хочу продвигаться в Палестину только с согласия султана». Он посмотрел на меня с улыбкой, точно говоря: «Ха, так я вам и поверил!»

Герцль поспешил на встречу с лордом Лэнсдауном, чей секретарь сообщил, что договариваясь о встрече, Чемберлен очень настаивал. Министр иностранных дел выслушал его дружелюбно, повторил, что все зависит от лорда Кромера, и согласился, чтобы представитель Герцля Леопольд Гринберг поехал в Египет, чтобы вести дальнейшие переговоры на месте.

В ноябре Гринберг вернулся с отчетом, что лорд Кромер не ответил отказом, но выдвинул одно возражение, а именно, что Синайский полуостров уже является предметом пограничных споров между Турцией и Египтом. Тем не менее Герцль, воодушевленный тем, что лорд Кромер отнесся к проекту по колонизации серьезно, составил официальную декларацию программы сионизма и проекта Эль-Ариша, которую обещал представить Лэнсдауну. Первым шагом должно было стать согласие британцев на то, чтобы сионистская комиссия исследовала местность, следующим — концессия на землю от египетского правительства. Страшная проблема черты оседлости в конечном итоге будет решена, и Британия получит «материальные выгоды», но главное — евреи обретут гарантии «колонизаторских прав», что будет значить более всего остального.

Тут Герцль намекал на создание государства, хотя, по всей очевидности, был не готов открыто говорить об этом с британским правительством. Лорд Кромер, которому министерство иностранных дел переслало меморандум, немедленно уловил суть. «В своем письме вы замечаете, что «проявите великодушие, даровав право на колонизацию». Из вашего письма не ясно, что понимается под этими словами и каких именно прав ожидают колонисты». То, что создание государства не было выведено ясной целью, повторили и вожди сионистского движения на Парижской мирной конференции 1918 г., и это привело к бесконечным затруднениям и горьким упрекам в пору Британского мандата. Однако вполне возможно, что четкая формулировка о создании государства привела бы к равным, если не к еще большим затруднениям, в частности к возражениям со стороны сторонников ассимиляции среди евреев, которых она бы привела в ярость. Этого Герцль не мог допустить, поскольку все еще надеялся получить от них деньги на капитализацию Еврейского колониального банка. Что бы он ни предпринимал, на пути у него всегда возникала одна и та же проблема. Он не мог получить землю, если не мог доказать, что имеет деньги, и не мог получить деньги, если не мог показать, что имеет землю.

Так или иначе, лорд Кромер предостерегал, что настроения в Египте не позволяют «питать оптимистичных надежд на успех». И лорд Лэнсдаун в сопроводительном письме указывал, что колонистам придется принять турецкое гражданство согласно египетским законам. Герцль, однако, не желал падать духом. Он уже подозревал, что из Синайского проекта ничего не выйдет, и, хотя уже получил согласие коллег по сионистскому движению на создание исследовательской комиссии, в ответном письме Лэнсдауну начал готовить почву для переговоров относительно альтернативной территории. На сей раз он высказывался более, пусть и не полностью, открыто. Не столь важна сама земля, писал он, сколько создание атмосферы, настолько еврейской по своему духу, «чтобы она гарантировала бы им как евреям свободу, справедливость и безопасность. Знаю, ваша честь оценит огромную важность национального сознания, которое вопреки всем и каждому спасло наш народ от страшнейшей деградации в прошлом и вызволит нас из плачевного состояния, в котором мы пребываем сегодня».

На последовавшем затем совещании в министерстве иностранных дел в начале 1903 г. он не встретил готовности принять такую точку зрения. На совещании присутствовал постоянный заместитель министра, сэр Томас Сэндерсон, «худой, угловатый, умный, подозрительный старик», которого напугали разговоры о «колонизаторских правах». Он лаконично заявил, что не может быть и речи о международных гарантиях, что большее, на что можно надеяться, это хартия от правительства Египта, детали которой будут выработаны лордом Кромером. «Английское правительство пойдет на меры лорда Кромера, но не дальше».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.