Черная легенда

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Черная легенда

Автором термина «La Leyenda Negra» («Черная легенда»), — а в заглавии было еще дополнение: «y la Veridad historica» (Мадрид, 1913), — стал в конце XIX — начале XX в. великий испанский историк и мыслитель Хулиан Худериас (1877–1919). К сожалению, его труд был в значительной мере скомпрометирован теорией заговора. Худериас полагал, что крайне негативное представление о действиях Испании в Центральной и Южной Америке есть следствие заговора французских просветителей, масонов, пытающихся компенсировать собственные комплексы, американцев и ненавидящих католичество протестантов, прежде всего англичан и пруссаков. Лучшего способа отправить все свои, зачастую очень глубокие и верные, аргументы прямиком в мусорную корзину и придумать было нельзя. Поскольку в данной ситуации все вышеперечисленные силы, то есть обозлившаяся просвещенная и протестантская Европа, принялась немедленно превозносить и издавать тысячными тиражами брошюру Бартоломео де Лас Касаса «Brevssima relacion de la destruction de las Indias 1875–1896 гг. — «Краткая реляция об уничтожении индейцев 1875–1896 гг.» Трудно отрицать, что там содержится много здравых мыслей. И Кортес, отряд которого вторгся в Мексику, и Писарро, вошедший на территорию Перу, отлично знали, что в случае серьезного противостояния их скромными силами ни за что не справиться с пусть хуже вооруженными, но куда более многочисленными врагами. Поэтому они прибегали к принципу divide et Impera, предательству, обману и убийству. В этом смысле Лас Касас, несомненно, прав, и его никак нельзя обвинять во лжи или хотя бы в существенных подтасовках. Тем не менее, все было совсем не так просто. Если бы этот испанский монах-доминиканец писал о Соединенных Штатах XIX в., можно было бы обеими руками подписаться под его тезисами. Белые поселенцы в Северной Америке и правда практически полностью уничтожили местных жителей этого континента, оставляя им пристанище в вонючих резервациях — уже само название таких мест оскорбляет человеческое достоинство индейцев! — не чураясь при этом ни клятвопреступлений, ни прочих откровенно расистских действий, которые сегодня назывались бы геноцидом. В Южной Америке дело выглядело иначе. Грех Лас Касаса не в том, что он написал, а в том, о чем он промолчал или чего в своей напускной католической стыдливости заметить не пожелал.

Нужно начать с того, что завоевание Северной и Южной Америки проходило, — не говоря уж о хронологии, — в совершенно разных условиях. На «Дикий Запад» устремились переселенцы целыми семьями, с женами и детьми. Даже в таком сугубо мужском киножанре, как вестерн, мы видим жен, любовниц, проституток, певичек в салунах. Здесь одно общество уничтожает другое. Ничего подобного нет в случае с Писарро или Кортесом с их исключительно мужскими военными контингентами, лишенными даже маркитанток, которым не нашлось места на тесных военных кораблях, предназначенных для перевозки войск и только войск. Рауль Поррас Барренечеа («Писарро»; Лима, 1959) даже удивляется, что на кораблях Диего Альмагро оказалось пять женщин (sic!) — пять женщин на четыреста мужчин. Так вот эти мужчины, огромное большинство которых отлично понимало, что никогда не вернется в свою Кастилию, Андалусию или Эстремадуру, мечтали не только о сиюминутной женской ласке, тогда и насилия бы хватило, но и о детях, и о дальнейшей жизни на захваченной земле. Следовательно, сразу же встает вопрос установления контактов между испанскими чужаками и местным населением, прежде всего женщинами, в отношении которых конкистадоры с самого начала игнорировали комиссии ватиканских богословов, дискутирующих на тему, являются индейцы людьми. Клод Леви-Стросс («Печальные тропики»; Варшава, 1992) пишет: «Из всех этих комиссий одна по праву наиболее известная, состоявшая из монахов ордена Св. Иеронима, трогает как тщательностью подхода к делу, прочно забытой после 1517 г. в колониальных начинаниях, так и тем, что она бросает свет на умонастроения той поры. В ходе настоящего психосоциологического обследования, выполненного по самым современным требованиям, колонистам предлагали вопросник с целью выяснить, являются или нет индейцы “способными жить собственными трудами, подобно крестьянам Кастилии?” Все ответы были отрицательными (…). Последняя точка в этом обвинительном заключении поставлена несколькими годами позже таким свидетельством: “Они едят человеческое мясо, у них нет правосудия, они ходят нагишом, едят сырыми блох, пауков и червей… У них отсутствует борода, а если она случайно вырастает, они спешат ее выщипать” (Ортис. Перед Советом Индии, 1525). Впрочем, в то же самое время и на соседнем острове (Пуэрто-Рико), по свидетельству Овиедо, индейцы ловили белых и умерщвляли их, погружая в воду, а затем неделями стерегли утопленников, чтобы узнать, подвержены ли они тлению. Сравнивая эти обследования, можно сделать два заключения: белые прибегали к социальным наукам, тогда как индейцы питали доверие скорее к наукам естественным, и в то время как белые объявили индейцев животными, вторые предполагали в первых небожителей. При равном невежестве последнее было, безусловно, более достойным людей».

Вышесказанное одновременно — образец прелестной литературы и интеллектуального французского миража, единственного и неповторимого, переливающегося всеми цветами радуги. Может, и впрямь на Пуэрто-Рико нечто подобное имело место, зато в других местах все было иначе. В том самом 1525 г., когда Педро Ортис давал показания в Совете Индии, парусники Писарро достигли Тумбеса (на территории современного Эквадора). Пока это была только разведывательная экспедиция с цель проверить, насколько правдивы рассказы об Эльдорадо. Здешние индейцы носили, конечно, немало золотых украшений, но это никак не соответствовало ожиданиям испанцев. Планирующие дальнейшие походы конкистадоры старались поддерживать с туземцами максимально хорошие отношения. Поэтому никакого насилия они не применяли и земли не захватывали. Рыцарь из Эстремадуры Алонсо Могуэр Педро де Молина вместе с пятью соратниками решили остаться на месте и не возвращаться в Панаму, откуда отправилась их экспедиция в глубь континента. Все хронисты дружно отмечали, что в первую очередь на их решение повлияла красота местных девушек, которых они, как видно, ни минуты не считали животными. Ясно, что помолвки совершались без всяких крещений и обращений в новую веру, что объясняет, почему Лас Касас вдруг набирал в рот воды. Стюарт Стирлинг («Писарро — покоритель инков»; Варшава, 2005) идет даже дальше, объясняя, что в терпимом к пришельцам государстве индейцев, еще не окончательно затерроризированных инками, конкистадоры чувствовали себя просто-напросто гораздо лучше, нежели на родине, где свирепствовала Инквизиция и процветало всеобщее доносительство. Вопрос, конечно, спорный, но все же. При этом следует заметить, что пример Алонсо де Молины оказался весьма заразительным и чуть ли не повсеместным. Для сравнения в Северной Америке поселенцы не женились на аборигенках. «Баск Педро де Бустинса, — пишет Стирлинг, — был мелким служащим казначейства, прибывшим в Перу вместе с возвратившимся в колонию Эрнандо Писарро, и сражался при обороне Куско. Он женился на Киспике приблизительно через два года, как ее оставил Сере де Легуизамо, и, вероятно, именно тогда ее крестили и назвали донья Беатрис. В ответ на послание Мора-леса (все это происходило до официального признания индейцев людьми. — Л. С.) император Карл V подарил принцессе поместье Энкомьенда Уркос, расположенное к юго-востоку от Куско из родовых земель ее матери — Кои Рахуи Окльо (на самом деле Койрахуильо — испанцы обычно упрощали инкские имена. — Л. С.), часть которых ранее принадлежала Эрнандо Писарро. Это пожалование совершенно изменило жизнь супругов и детей: пятилетнего сына принцессы, Хуана, и двух младших сыновей от Бустинсы, Педро и Мартина».

Пример брали с самых верхов. Сам Франсиско Писарро взял в жены принцессу инков Киспе Сиса, которую спешно покрестили (обучили ее новой религии за восемь часов) в донью Инесс. Та родила Писарро дочь Франциску и сына Гонсало, ставшего любимцем и наследником покорителя Перу. Ростворовский де Диес Кансеко («Мария, донья Франсиско Писарро»; Лима, 1994) утверждает, что донья Инесс отличалась жутким характером. Она была особой склочной, ревнивой и «неспешной в исполнении супружеских обязанностей». Бросив ее, Писарро, тем не менее, выдал бывшую супругу замуж за своего адъютанта Франсиско де Ампуэро. Дети при разводе ничуть не пострадали.

А кстати, возможно ли было нечто подобное в тогдашней Испании? Развод? Определение права наследования по своему усмотрению без каких-либо документов, составленных чиновниками Инквизиции, всякие внебрачные связи, за которые на обожаемой родине наказывали публичной поркой? Да и о каком прелюбодеянии речь, если женились «на слово» или под возможное материальное обеспечение? Стирлинг отмечает: «По прошествии первых лет конкисты, когда ветераны Кахамарки уже открыто жили со своими индейскими любовницами, миссионеры и метрополия навязали колонии внешнюю благопристойность. Конкистадоров, вступивших уже в пору зрелости, публично осуждали за то, что они не женились и подавали тем самым дурной пример другим колонистам и индейцам. Во времена Писарро на это закрывали глаза». Не приходится отрицать, все это только еще больше раззадоривало католика Лас Касаса в его обвинениях в адрес аморального рыцарства. Что стало в 1550-х гг. следствием прозрения в отношении сексуальных проступков конкистадоров? По завоеванным странам разгуливало новое поколение метисов. Мало того, они, наследуя от отцов имения и титулы, получали в значительной степени и власть. Занятное это вышло поколение! Оно считало испанский языком администрации, как язык победителей. Но и это только половина правды. 14 февраля 1585 г. лиценциат Сепеда направил королю Испании Филиппу II письмо, где сообщил следующее: «Исполняя свою обязанность поддержки родного языка индейцев среди клира на территории епископства Чаркас, могу подтвердить, что преподобный отец Жерониму де Легуизамо, патер прихода Сан Педро де Патоси, свободно владеет языком кечуа». Одевались дети от смешанных браков по-индейски, поскольку такая одежда больше подходила местному климату; исповедовали христианство с разнообразнейшими «добавками», а в общественном и политическом плане считали себя отдельным народом, которым испанский король, может, номинально и властвует, но его представители не должны слишком задирать нос. Таким образом, с самого начала это была взрывоопасная смесь, которая не взрывалась исключительно благодаря длине бикфордова шнура, протянутого из Мадрида до Лимы, Кито или Мехико. Все это никак не отменяет того, что направляемая из американских колоний в Эскориал корреспонденция была полна жалоб на непокорность, наглость и неверность местных монархий. Пока испанский двор получал налоги, его эти сетования мало волновали. Когда поступления прекратились, метрополия предприняла отчаянные попытки что-то изменить, но было уже поздно, сил не хватило. Кто же из нас не помнит Зорро — героя истории Джонстона МакКалли? Под этим именем скрывался молодой испанский дворянин дон Диего де ла Вега. Проведя годы в заморских владениях, прежде всего в Калифорнии, бывшей тогда еще испанской колонией, он убедился в правоте местных жителей и несправедливости узурпировавших власть испанцев, после чего вступил с последними в непримиримую борьбу. МакКалли сочинял свои романы в начале XX в., а посему актерам: Дугласу Фэрбенксу (1920), Тайрону Пауэру (1940), Пьеру Брису (1963), Алену Делону (1975) и Антонио Бандерасу (1998) — играть роль этого героя не раз помогали черты характера, детали костюма, прически тех, кто в Южной и Центральной Америке на самом деле были Зорро. Вот давайте о них и вспомним.

1. Франсиско Миранда (1750–1816), сын испанского магната и индеанки. Герой войн эпохи Великой французской революции (его имя, между прочим, значится на Триумфальной арке в Париже), несмотря на многочисленные поражения, создатель Венесуэлы.

2. Хосе Франсиско Сан Мартин (1778–1850). Креол, то есть в тогдашнем понимании смесь негритянской, индейской и европейской кровей. Этот в отличие от Миранды сражался с французами. Вернувшись на свой континент, освободил Чили, а также поспособствовал независимости Аргентины и Перу.

3. Симон Боливар (1783–1830). Наполовину или на четверть индеец, а наполовину или на четверть негр (испанские специалисты в области генеалогии не признали за ним права на иберийское дворянство), освободитель Колумбии, Перу и той части, которая, обретя свободу, в знак благодарности назвалась его именем.

4. Хосе Феликс Рибас (1784–1815). Метис, супергерой индейских крестьян, под которым во время атаки на Каракас были убиты одна за другой три лошади. Его солдаты (Роберт Харли, «Libertadores»; Варшава, 2004) дружно твердили, что с таким командиром стыдно отступать.

5. Андреас Санта-Крус (1792–1865). Креол, умудрившийся в отчаяннейших политических баталиях сохранить в Перу конституционное право.

6. Бенито Пабло Хуарес Гарсиа (1806–1872). Индеец, освободитель Мексики, национальным героем которой он стал, от Максимилиана Габсбурга и поддерживавших его французских солдат. Пожалуй, первый в истории политик, столь бескомпромиссно боровшийся за отделение церкви от государства, что породило теологию освобождения, которая по сей день является главной головной болью ватиканских консерваторов.

7. Мигель Гарсиа Грандос (1809–1878). Метис. Создатель свободной Гватемалы, хотя мечтал, несомненно, о большем, стремясь объединить все государства Центральной Америки, расположенные южнее Мексики.

8. Франсиско Панчо Вилья (Доротео Аранго, 1877–1923). Метис. Предводитель крестьянского восстания в Мексике. Предательски убит.

9. Эмилиано Сапата (1883–1913). Индеец. Элиа Казан снял о нем фильм («Вива Сапата!», 1952), где представляет его героическим, но придурковатым простаком, которым манипулируют иностранные агенты. На самом же деле Сапата был крупным лидером, которому Мексика обязана своей национальной идентичностью, что пока явно недооценено.

Именно эти люди (а можно было бы назвать и других) сделали Центральную и Южную Америку независимыми. В порнодетективе Жерара де Вилье «Samba pour SAS» (Paris, 1966; дело происходит в Южной Америке) герцог Фалькенхаузен жалуется своему брату благородных кровей князю Малко, что все еще не женат. Правда — признает он — здешние девушки очаровательны, но у каждой есть примесь индейской или негритянской крови, а это может потом проявиться в потомстве… Малко понимающее кивает. В этом исключительно расистском фрагменте есть своя неосознанная доля правды. Современные исследования латиноамериканской культуры свидетельствуют, что она содержит в себе элементы южноевропейской, индейской, а также до некоторой степени африканской культур, как следствие импорта рабов в XVII и XVIII вв., прежде всего в Бразилию. Однако смешение вовсе не означает нивелирование или ассимиляцию. Это отлично видно на примере Соединенных Штатов, где латиноамериканские эмигранты ни в коей мере не чувствуют своей культурной общности с белыми, а уж тем более с афроамериканцами. Хью Томас констатирует («Покорение Мексики»; Катовице, 1998): «Информация периода конкисты весьма противоречива, что позволило беззастенчиво манипулировать цифрами в пропагандистских целях (Лас Касас превзошел в этом отношении многих других, не заботясь даже о сопоставлении данных на соседних страницах. — Л. С.). Когда в XVIII в. принялись за составление истории завоеваний, на оценку численности мексиканского населения до покорения страны влияли, прежде всего, взгляды историков на конкисту. Иезуит Клавихеро, находившийся в 1770-х гг. в изгнании в Болонье, начал выдвигать идею мексиканской самоидентичности, утверждая при этом, что древнюю Мексику населяло тридцать миллионов человек. В свою очередь Вильям Робертсон полагал, что испанцы завышали численность аборигенов, дабы подчеркнуть величие своих приобретений. С тех пор подобный подход стал характерным для всех исследователей. Те, кто стремился прямо или косвенно осудить конкисту, предпочитали крупные цифры, стремясь тем самым доказать, что испанцы несут ответственность за величайшую демографическую катастрофу в истории человечества». Вот это и называется «Черная легенда». А ведь в отличие от североамериканских поселенцев, деяния которых стерты мифологией вестернов и блеском американского успеха, испанцы вовсе не уничтожили индейцев. Наоборот, они смешались с ними, а это привело к тому, что их праправнуки совершенно справедливо выступили против какого-то там наместника из Мадрида. Впрочем, песни они поют уже другие и танцуют по-другому, да и литература у них иная. Кортес и Писарро не уничтожили индейцев, а создали, сами того не сознавая, совершенно новую культуру, которой, кто знает, возможно, суждено в будущем стать культурой всей Америки от Арктики до Антарктики.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.