Находка на Большой Полянке Спор о Гортензии Богарне

Находка на Большой Полянке

Спор о Гортензии Богарне

По-настоящему рассказ должен был называться «Большая Полянка. Альбом королевы». Именно так. Большой многоквартирный дом напротив фирменного магазина «Молодая гвардия». Замызганный, кругом исписанный подъезд. Какой-то этаж. Множество комнат былой квартиры знаменитого реставратора и теоретика реставрационного дела, профессора Алексея Александровича Рыбникова.

Впрочем, «былой» – не совсем точное выражение. Профессора и его супруги действительно не было в живых. Зато дочери и внуки невольно сохраняли былую атмосферу. На стенах картины хозяина – профессор никогда не обращал на себя внимания как на художника. Тяжелая, настоящая мебель. Люстры. Рояль в комнате профессора Кандинского, мужа одной из сестер. Книги по искусству в шкафах у другой – талантливой актрисы Театра имени Ермоловой и ее супруга, актера Драматического театра имени Пушкина. И на полу у Рыбниковых-Бубновых взлохмаченный беззащитный томик в сафьяновом переплете с медными потемневшими застежками. Младшее поколение только что перестало им заниматься и с веселым гомоном умчалось на кухню.

Хозяйка отмахнулась: «А это альбом королевы. Так называл его, во всяком случае, папа. Во время войны он выменял его на ведро картошки, которое сам только что купил. В Расторгуеве. Есть было совсем нечего, а он… Мама очень сердилась».

На просьбу разрешить поработать с альбомом (одни акварели! и какие подписи!) Прасковья Алексеевна ответила согласием. Она не скрывала: альбом показывали в нескольких музеях на предмет продажи. ГМИИ имени А. С. Пушкина вообще не заинтересовался. Литературный не устроили незнакомые имена (семья Наполеона! наполеоновские маршалы!). Музей-лицей в Пушкинском селе согласился вырезать и приобрести единственный портрет – Зинаиды Волконской. Так с тех пор и красуется след вырезанного листа. Против возможных публикаций она, конечно, не возражала.

И вот статьи в журнале «Вопросы истории», «Знание – сила», в газете «Московские новости» на французском языке. Объем читательских откликов трудно было предположить. Оказалось, королева Гортензия была интересна всем, кроме… музеев.

Нет, не так. Музей нашелся. Кишиневский республиканский. В столице Молдавии. Его представители появились как по мановению волшебной палочки. Не торговались. Не сбивали цену. Просто приобрели «Альбом королевы». И тут же увезли из Москвы.

Автор узнала об этом из благодарственного письма музея – за проделанную исследовательскую работу. Свой адрес на Большой Полянке альбом потерял навсегда.

…Кардинал Гектор Консальви мог быть доволен. Падение Наполеона означало прямой выигрыш католической церкви в Европе. Но, талантливейший дипломат Ватикана, кардинал в свое время положил слишком много усилий, ума и изворотливости, чтобы добиться возможно более выгодных для Папы Римского условий конкордата с французским императором, и теперь откровенно сожалел об оказавшемся бесполезным труде: «Удивительная вещь! Из всего многочисленного семейства выдвинулся лишь один человек; но как скоро он заперт в клетку, не остается ничего». – «Остается королева Гортензия», – возражает Пий VII.

Прежде всего – не королева. Полученный по мужу титул перестал существовать задолго до падения Первой империи. Придуманное Наполеоном Голландское королевство родилось в 1806 году и исчезло в 1810-м в связи с отказом назначенного короля от престола. У временного обладателя короны были свои представления о стране, за судьбы которой он так неожиданно оказался в ответе, а для Наполеона изменившаяся политическая ситуация делала более выгодным прямое включение голландских территорий в состав Французской империи.

Итак, бывшая королева, но к тому же не член семьи Бонапартов. Дочь первой жены Наполеона, Жозефины Богарне, Гортензия после развода с мужем, братом императора, формально перестала принадлежать к правящему дому. И опять-таки фактический разрыв наступил уже давно – в 1808 году, а Бонапарты всегда предельно враждебно относились ко всем представителям «клана Жозефины».

Роль человека в истории – она взвешивается на весах исторической науки, уточняется и выверяется по мере выявления новых фактов и обстоятельств. Она всегда находит свое отражение и в традиции – не только науки, но и, казалось бы, ничем не аргументированной оценки современников и потомков. Слова Пия VII полностью входят в эту теперь уже полуторавековую традицию. Литература о Наполеоне, находящая авторов среди историков всех стран и всех школ, имеет специальный и немалый раздел исследований, посвященных Гортензии. И не про сто Гортензии Богарне, но всегда королеве. Дерон – «Анализ воспоминаний о королеве Гортензии», Фурманстро – «Королева Гортензия», «Путешествия королевы Гортензии», Анри Бордо – «Сердце королевы Гортензии» или вышедший в 1968 году капитальный труд Франсуа де Бернарди «Королева Гортензия» – всех не перечесть.

Автопортрет. Начало XIX в. Королева Гортензия

Эта далеко не часто встречающаяся, почти бессознательная уважительность исследователей сама по себе говорит о многом. Гортензия сохраняет не титул – некое внутреннее значение королевы, и она неотделима от Наполеона отчасти в его славе, но прежде всего в поражении, в годах, наступивших после. Роман, связь, общие дети – не высказанные прямым текстом намеки, предположения не могут не занимать воображения обывателя. Для историков факт их возникновения далеко не принципиален и сам по себе ничего не может решить.

Историки чаще обвиняют, много реже защищают. В перспективе лет ошибка, просчет обладают свойством проявляться в своем истинном значении, как рисунки переводных картинок под губкой времени и анализа исследователя. Зато правильность некогда принятых решений, побуждений, поступков всегда относительна, всегда спорна. Но здесь большинство ученых на редкость единодушны в своем желании защитить (оправдать?) хрупкую, романтичную, так склонную к увлечениям Гортензию Богарне ото всяких подозрений в политической деятельности, в самой причастности к слишком сложным для ее разумения идеям бонапартизма.

Да, это верно, что ее библиотеке мог позавидовать не один ученый: сочинения драматургов, труды по истории, Сен-Симон, Руссо, Вольтер, Севиньи, Мольер. Но разве не занималась Гортензия столько времени пением, и притом почти профессионально? Разве не посвящала все утренние часы живописи? Даже из двух отданных ей для жилья тесных комнат в Тюильрийском дворце, куда перебрался с семьей ее отчим в качестве Первого консула, Гортензия одну сумела превратить в настоящую живописную мастерскую. Ученица знаменитого в те годы И. Изабе, она по праву может быть отнесена к числу лучших европейских миниатюристов первой четверти XIX века, работавших в портрете и пейзаже.

А романсы, которые пишет Гортензия и которые исполняются во всей Франции, – разве они не свидетельство ее подлинных увлечений, душевного призвания, наконец? Могла же Гортензия в 1813 году, когда империя дала такие глубокие и начавшие стремительно разрастаться трещины, заниматься не чем-нибудь – изданием своих романсов, во всех мелочах обсуждая с ею же разысканным художником, в будущем одним из лучших литографов Франции, Тьеноном необходимые иллюстрации?

Или литературные опыты королевы? Пусть сравнительно несложно писать мемуары – в них имя автора всегда поможет оправдать любые профессиональные огрехи, – и все же труд Гортензии отличает от литературы подобного рода и редкая наблюдательность, и умение воссоздать настроение момента, и непринужденный, точный в оборотах язык.

Совсем иное дело – жанр путевых впечатлений, приобретший к тридцатым годам XIX века большую традицию. И тем не менее написанная Гортензией книга «Королева Гортензия в Италии, Франции и Англии в 1831 году» будет переиздаваться и при ее жизни, и во второй половине столетия. А ведь это путешествие совсем особого рода, не дававшее автору никаких возможностей созерцания, философствования, умиротворенного наблюдения за медлительным течением жизни, так характерное, положим, для Стерна и многих других. Гортензия пускается в свой путь в глубокой тайне, чтобы вопреки всем полицейским запретам проникнуть ко дворам европейских монархов и просить о помиловании единственного оставшегося в живых сына, который принял участие в революционном движении итальянских инсургентов.

Оправдание историков переходит в обвинение и, во всяком случае, явственное, расчетливое ограничение исторических масштабов Гортензии. Так свидетельствуют общеизвестные и неизменно повторяемые в литературе факты. Только исчерпывают ли они жизнь, прожитую Гортензией? И не потому ли на таком неослабевающем с годами накале держится спор историков – кем была она? Почти некрасивая и на редкость женственная, невозмутимая и страстная, не знающая страха и бесконечно беспомощная в личных неудачах голубоглазая креолка с путаницей шелковистых белокурых волос – кем была королева Гортензия?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.