Банкротство нэпа

Банкротство нэпа

При оценке нэпа не следует забывать, что возникающие в нем несообразности, диспропорции, рост дезорганизации происходили на фоне роста производства как в сельском хозяйстве, так и в промышленности. Однако рынок не мог стать механизмом, интегрирующим эти процессы в целое, обеспечить гармоничную смычку всех элементов функционирования общества.

Несколько упрощая картину, можно сказать, что экономический аспект нэпа можно свести к установлению «правильных» цен, которые позволили бы обеспечить взаимную реализацию продукции отраслей. Однако опыт нэпа как раз и показал, что перепробованные варианты соотношения цен не давали устойчивой системы. В принципе можно предположить, что такие цены вообще установить невозможно в условиях низкопроизводительного консервативного сельского хозяйства и промышленности, которая возникла и развивалась в результате властной перекачки средств, и когда хозяйственники мало интересовались издержками и могли годами работать в убыток (как, например, в промышленности с 1916/1917 до 1923) [31]. Цены здесь — лишь инструмент распределения ресурсов. Это не исключает возможность изменений, перехода к иному порядку. Но для этого нужны соответствующие социальные и интеллектуальные силы, те самые, на пафосе уничтожения которых и возникло это общество.

Иллюзия, лежавшая в основе нэпа, заключалась в том, что исторически ограниченный уровень товарно–денежных отношений, санкционированный обществом, его культурой и значительно пониженный массовой борьбой за уравнительность, массовой активизацией общины, казался способным нести на себе бремя решения гигантских задач, которые поставило себе утопическое общество.

После 1925 года началась, в соответствии со старой традицией, перекачка средств из деревни в индустриализацию, что еще больше обострило ситуацию, означало укрепление порядка, противостоящего рынку. Объятое страхом перед мировым злом население поддерживало это очередное безумие. В этой ситуации общество на всякий кризис отвечало ростом принудительной перекачки ресурсов, тогда как силы, которые могли бы этому противостоять, вытеснялись и истреблялись еще с прошлого века. Террор стал орудием смычки. Идеал всеобщего согласия разрушался, мирная повседневная деятельность одних возбуждала дезинтеграцию и враждебность других, раскол разрушал общество. Отсутствие спонтанного согласия означало, что всякие силы, социальные процессы, которые оказались бы независимыми от медиатора, могли стать очагами его разрушения. Общество продолжало жить крайностями, задыхаясь без достаточно развитой срединной культуры, без соответствующих организационных форм. Центр конфликта лежал не в политике и даже не в экономике, а в сфере основополагающих социальных ценностей, в сфере отношений к разным типам социальных интеграторов. Это проявлялось и в политике, и в экономике, где, однако, нельзя искать конечную причину трагических событий.

Нэп был ликвидирован. Очередного чуда не произошло.

Отношения к нэпу основной массы населения и правящей элиты не были тождественны. Правящая элита давала свою интерпретацию массовой инверсии, она была вызвана не столько позитивными идеалами, сколько дискомфортным состоянием, рожденным удушающим авторитаризмом. Однако правящая элита строила на этом движении определенную позитивную программу, которая при всей своей ограниченности выходила за рамки ценностей массовой инверсии, т. е. шла к модернизации, к стимулированию соответствующих организационных форм. Мероприятия власти постепенно сами стали вызывать дискомфортное состояние. Развитие нэпа, официальное согласие на рост имущественного неравенства неизбежно наполняли дискомфортной информацией массовое уравнительное сознание, еще недавно разгромившее царство зла, где господствовали богачи. Всякие попытки избиения кулаков немедленно находили массовую поддержку. Противоположные действия власти в лучшем случае встречали пассивно–враждебное отношение.

Отказ власти от ряда административных функций, разрешение свободной торговли, политика снятия определенных запретов, ограничений, например, на денежные суммы, которые могут находиться в руках или в распоряжении организаций, — все это многими воспринималось как контрреволюционный переворот. Любопытно, что герой известной книги Н. Островского «Как закалялась сталь» Павел Корчагин в изъятой части рукописи категорически выступил против нэпа как измены делу революции. Страна оказалась неспособной вырваться из–под власти дотоварных представлений и методов труда.

Когда был введен нэп, произошло до тысячи самоубийств. Местные советы, продолжая крепостнические традиции, занимались в основном сбором налогов и выполнением различного рода указаний вышестоящих органов. Нэп не пошел вглубь. Он не охватил отношений внутри деревни, не затронул ремесленничества и т. д. Так называемый новый курс на местах рассматривался активистами часто как сдача партией своих позиций. Определенная активизация в низах, которая подчас приводила к оттеснению партии из выборных органов, вызвала тревогу в низовом аппарате. Положение особенно осложнялось товарным голодом. Стало ощущаться падение налоговой дисциплины. Общая атмосфера в стране приводила к тому, что не складывалось самое главное условие для экономического роста и развития в деревне — возможность накопления капитала.

Следовательно, с точки зрения закона соотношения хозяйственных отраслей, нэп был попыткой с негодными средствами. Он не опирался на достаточно мощные силы, способные демонтировать синкретическое государство, на систему, способную использовать массовую приверженность к авторитаризму для безумной попытки соединить доэкономическое хозяйственное развитие с индустриальным обществом.

Нэп как программа правящей элиты возник как мучительная попытка решить медиационную задачу, преодолеть возникшие социокультурные противоречия между уравнительными отношениями, скрепляемыми и защищаемыми авторитарной государственностью, и массовым недовольством экономической разрухой, подавлением исторически сложившейся воспроизводственной деятельности. Однако это решение оказалось временным и непрочным и вновь вызвало рост массовых дискомфортных состояний, социокультурных противоречий — в данном случае между массовым уравнительным сознанием и социальным порядком. Это привело к новой инверсии массового сознания, к необходимости формировать новую, четвертую версию псевдосинкретизма на основе деятельного нарастания массового процесса партиципации к харизматическому вождю.