Вновь начало истории, новая государственность (Вместо введения) 

Вновь начало истории, новая государственность (Вместо введения) 

Торжество правды–истины

В ноябре 1917 года власть была захвачена большевиками — еще несколько месяцев назад маловлиятельной и малоизвестной партией, крайним крылом российской социал–демократии, которое было, «несомненно, самое почвенное из русских революционных движений» [1]. Это, как многим тогда казалось, эпизодическое событие на краю цивилизованного мира явилось, однако, поворотным пунктом в истории России, событием мирового значения. Третья в истории страны государственность, возникшая после Великой смуты начала XVI века, развалилась под возрастающим давлением локализма, отказа рядового человека воспроизводить своей повседневной деятельностью социальные отношения большого общества, государственности. Обратная глобальная инверсия, начавшаяся в результате банкротства крайнего авторитаризма Петра I, дошла до своего логического конца, до противоположного полюса, до массового превращения локализма в высшую ценность. Этот огромной силы рывок привел к национальной катастрофе, к гибели значительной части населения, к дезинтеграции, к гигантской ломке социальных отношений, к разрушительной инверсии в культуре.

События ноября 1917 года означали, что мощная глобальная инверсионная волна дошла до противоположной крайности, застыла на какое–то время и повернула назад. Точкой этого поворота было возникновение новой, четвертой государственности, приход к власти правительства В. И. Ленина. Новую государственность можно рассматривать как попытку сохранившегося в этом хаосе слабого элемента государственности ответить на разрушительный хаос организацией власти, соединить локализм с его противоположностью — с интеграцией целого. Однако государственники в последней точке локалистской инверсии не имели ни малейшего шанса создать государство, если не подоспеет соответствующая массовая инверсия.

Страна развалилась на атомы локальных миров, способных вести бесконечную войну друг с другом, обрекая на гибель города, культуру, государство, миллионы людей. Общество, лишенное внутренних интеграторов, не спаянное даже общим торговым интересом, складывалось из множества натуральных хозяйств, интересы каждого из которых не шли дальше собственного огорода. Духовные предпосылки локализма, включая попытку сформулировать, восстановить догосударственный вечевой идеал, приняли характер анархизма. Его теоретик и практик Н. И. Махно мыслил строй, при котором «вся страна покрывается местными совершенно свободными и самостоятельными социально–общественными самоуправлениями тружеников… Через свои районные, областные и общенациональные съезды эти местные хозяйственные и общественные органы самоуправления устанавливают общую схему порядка и трудовой взаимности между собой… Наша трудовая община будет иметь всю полноту власти у самой себя и своей воли, свои хозяйственные и иные планы и соображения будет проводить через свои органы, которые они сами создают, но которые не наделяют никакой властью, а только лишь определенными поручениями» [2.] Этот догосударственный идеал был чистой утопией в условиях большого общества, в условиях его раскола и растущего утилитаризма и не сулил ничего, кроме бесконечных малых конфликтов по самым разным причинам, постепенно перерастающих в большой конфликт. Общество вернулось в догосударственное состояние. Тем не менее, казалось бы, вопреки логике, государство возникло. Что же оно собой представляло?

Государство должно было в этой ситуации разрешить неразрешимые проблемы. Оно должно было соединить несоединимое, объединить в себе разные, исключающие друг друга ценности. Оно могло рассчитывать на массовую поддержку, лишь воплощая мечты народа и интеллигенции об обществе, созданном на основе Правды, без начальства и буржуазии. Новое общество возникло на основе содержательного стихийного идеала, в котором было буквально все. Он включал представление о народе, который пришел к власти, чтобы воплотить свои вековые мечты. Как будто восторжествовали идеи славянофилов, утверждающие высокую ценность народного духа. Восторжествовали идеи западников, поскольку новый идеал включал ценности западной науки, модернизации. Восторжествовали великие нравственные устремления Аввакума, поскольку единственная высшая Правда воссияла на вершине власти. Восторжествовал идеал апологетов сильной государственности, таких, как К. Леонтьев. Восторжествовала вера Н. Федорова в ничем не ограниченные возможности человека. Восторжествовали интересы рабочего класса во всем мире, поскольку был «прорван фронт мирового империализма в его слабом звене». Восторжествовала исконная мессианская идея русского народа, начало осуществляться его предназначение в мире, предсказанное в той или иной форме старцем Филофеем, западниками, славянофилами, Чаадаевым, Герценом, Достоевским и многими другими русскими мыслителями. Народ раскрылся как высший хранитель Правды, ее носитель и надежда всех угнетенных в мировом и даже космическом масштабе. Власть, которая возникла в этой духовной атмосфере (т. е. советское правительство), «является представителем не только рабочего класса России, но и всего эксплуатируемого человечества», — говорилось в ноте народного комиссара по иностранным делам Г. В. Чичерина [3]. Победа нового идеала, уничтожив силы зла, открыв путь творчеству народа, расценивалась им самим таким образом, что общество, собственно, перестает нуждаться в государстве, медиаторе, организующей силе, так как творческий взрыв народной активности сам себя организует.

Власть, слитая с партийным руководством, сформировала новую правящую элиту, воплотившую в себе высшую Правду народа и истину науки. Она как будто воплощает, организует полное синкретическое слияние народа, партии и государства. В новом обществе личность, как в общине, приобщена к целому, человек осознает себя лишь в процессе партиципации к высшей Правде, воплощенной в правящей элите. Каждый человек, каждый социальный институт осознает себя как частицу целого, страшится отпадения и в этом находит нравственную основу своей жизни. В такой нравственной системе нет начальства, каждый, кто в достаточной степени достигнет высшей Правды, может занять любой пост, т. е. каждый — потенциальный вождь.

Те, кто сейчас эти посты занимают, — вчерашние рабочие и крестьяне, справедливые люди, праведники, которые стоят «за народ». Каждый советский человек горд и велик своей партиципацией к высшему. Он выше человека Запада, который не постиг Правды и, в силу эксплуататорской сущности буржуазного общества, не желает прозреть, погрязнув в ложной жизни. Все общество будет жить по законам большой семьи в соответствии с высшей Правдой, включая, однако, в свою жизнь использование машин, научно–техническое развитие. Нравственный идеал народной Правды получил свое воплощение. Вместе с этим как будто кончились все муки раскола, неправды эксплуататорского общества. Кончилась предыстория человечества и началась действительная история. Над миром вспыхнул факел, осветивший путь к всеобщему освобождению.

Новая власть принимала самые крайние требования масс, исполненных решимости физически истребить кривду во всех формах ее проявления. Началась новая эпоха — эпоха торжества научного социализма, т. е. Правды; свободы, т. е. воли; равенства, т. е. всеобщей уравнительности; братства, т. е. общинных личностных отношений; народовластия, т. е. абсолютной власти на местах, и т. д. Пришедшие в движение древние идеалы стремились создать общество–общину, общество — братскую семью. Все до предела просто, так как все как будто естественно следует народной Правде и одновременно представляет собой научную истину.

Однако во всем этом заключается и нечто непостижимое, так как по своей сути народная Правда и научная истина, вообще говоря, совершенно разные и даже противоположные явления. Правда — нравственный идеал традиционного общества, тогда как истина науки — мысль, претендующая на соответствие некоторому объективному содержанию. Новый идеал, следовательно, пес в себе скрытую антиномию, самоотрицание, нес раскол. Трудность понимания путей возникновения нового идеала, нового общества заключается прежде всего в отсутствии осмысленного на категориальном уровне исторического прецедента в истории как России, так и за ее пределами. Трудность понимания этих событий заключается в том, что крах господствующего соборно–либерального идеала, сопровождаемый крахом государства, означал, что глобальный модифицированный цикл исчерпал себя, ознаменовав тем самым глубочайший рубеж в истории страны.