Самообладание и умеренность
Самообладание и умеренность
Исландские лидеры могли действовать решительно и жестко, но подлинная цена каждому из них устанавливалась в судах и при заключении мировых. Большинство мировых заключалось до суда и вне суда, ибо само наличие судебной системы и тингов, проводившихся в одних и тех же местах в одно и то же время, служило стимулом договариваться и улаживать споры, не доводя их до стадии распри. Каждая из сторон могла пригрозить передачей дела в суд, и это было важным шагом в разрешении спора. Другой стороне тем самым давали понять, что еще немного — и это частное дело перейдет из рук спорящих в руки широкой общественности. В такой ситуации большинство разумных людей соглашались уладить вопросы самостоятельно или через представителей.
К концу X — началу XI века суды в Исландии достигли высокого уровня развития и могли предоставлять сторонам самые разные возможности договориться. Среди прочего был введен апелляционный суд последней инстанции — так называемый пятый суд, — а поединки (дисл. h?lmganga) были запрещены.[358] Введенные в судебную систему изменения отражают природу исландской распри, института, призванного ограничивать насилие. Исландцы эпохи народовластия с удовольствием ввязывались в ссоры и конфликты, даже порой совершали убийство-другое, но настоящих долговременных распрей с кровной местью было крайне мало. Убивали людей по самым разным поводам — из-за оскорблений, краж, алчности, политической деятельности, сексуальных отношений, несдержанности нрава, страсти, сумасшествия, скуки, депрессии и просто природной склонности к жестокости. Убийство, как правило, считалось достаточным поводом для начала распри с кровной местью, но начиналась таковая не всегда.
В эпоху викингов в Исландии существовал еще один элемент контроля за насилием, а именно различие между двумя типами убийств — публичным (дисл. v?g) и тайным (дисл. mor?, родственно англ. murder).[359] Тот, кто желал, чтобы его действие попало в категорию публичных убийств, v?g, должен был при первой же возможности (желательно в тот же день) после убийства объявить о содеянном публично, и в таком случае убийца оставался под защитой закона, а далее сторонам предстояло договориться о компенсации. Иначе говоря, публичное убийство было законным действием в рамках спора между сторонами и включалось в объем обстоятельств, которые можно и нужно взвесить при замирении сторон в суде или до суда. Если же убийца молчал, то такой акт, mor?, считался постыдным и означал для содеявшего остракизм. В действительности скрыть личность убийце было, как правило, крайне затруднительно, и за таким актом следовали ответные убийства, а как только личность убийцы устанавливалась, ему грозила смерть либо как минимум объявление вне закона.
Постыдным считалось также причинять зло детям и женщинам. Как мы видели выше, женщины располагали довольно серьезными рычагами влияния внутри семей и родов, однако же от насилия в рамках распри они были защищены тем, что не имели права участвовать в судах и политической жизни. Сделка «политические права в обмен на неприкосновенность», насколько можно судить, в самом деле обеспечила женщинам безопасность — из источников известны единичные случаи, когда мужчины намеренно калечили или убивали женщин.[360] Аналогичным образом правила исландской распри запрещали трогать беззащитных детей, и соблюдались они даже тогда, когда оставленные в живых мальчики по закону получали право на кровную месть[361] (каковое порой и реализовывали, запуская новый виток распри[362]).
Исландское общество имело много особенностей, характерных для так называемых «обществ стыда», в которых негативное общественное мнение играло весьма значительную роль. Достойное поведение четко отличалось от поведения, уничтожавшего человека как личность. В «большой деревне», какой была Исландия, все всё про всех знали (или же думали, что знают). Приведенный в главе первой настоящей книги пример спора между Хрутом и Мёрдом Скрипицей весьма характерен как иллюстрация норм поведения. Поступок Хрута — вызов старика Мёрда на поединок, — несмотря на всю свою легальность, был недостойным и осознается как таковой даже нами, почти тысячу лет спустя. Хрут не заработал славы своими действиями, вовсе наоборот. Вот что происходит с ним по пути домой с альтинга (глава 8 «Саги о Ньяле»):
Братья Хёскульд и Хрут поехали на запад[363], в долину Дымов, и заехали погостить на хутор Роща. Там жил Тьостольв, сын Бьёрна Золотоноши. Весь день шел сильный дождь, и люди промокли, и были разведены большие костры. Хозяин хутора Тьостольв сидел с Хёскульдом и Хрутом, а на полу играли два мальчика, которые жили у Тьостольва на иждивении, а рядом с ними играла одна девочка. Мальчики ни на миг не закрывали рта, потому что были еще несмышленыши. Один из них сказал:
— Я буду Мёрд, и вызову тебя на суд, и разведу с женой, а причиной объявлю то, что ты не мог ей вдуть, как полагается.
Другой отвечал:
— Ну а я тогда буду Хрут и объявлю, что ты не получишь ни эйрира из приданого, если не посмеешь сразиться со мной.
Они повторили это несколько раз, и все, кто был дома, громко хохотали. Хёскульд пришел в ярость и стегнул мальчика, который назвался Мёрдом, лозой, и попал по лицу, так что выступила кровь. Хёскульд сказал мальчику:
— Пшел вон и не смей насмехаться над нами.
Хрут сказал:
— Подойди-ка сюда ко мне.
Мальчуган так и сделал. Хрут снял с пальца золотое кольцо, дал ему и сказал:
— Теперь иди прочь и больше никогда никого не задирай.
Мальчик пошел прочь и сказал:
— Никогда больше я не задену твоей чести.
Об этом поступке Хрута пошла добрая слава. А потом они поехали к себе домой на запад, и на этом их дело с Мёрдом закончилось.
Дети гадко насмехаются над Хрутом, и его единственный шанс — продемонстрировать на деле качества, каких ожидают от лидера, то есть щедрость и умеренность. Так ему удается спасти свою репутацию — он знает, что соседи и знакомые оценят его благородство и в течение долгого времени будут вспоминать о том как он достойно повел себя под градом насмешек.
В законах мы тоже видим влияние культуры самоконтроля. В «Сером гусе» из статьи в статью, как в нижеследующих примерах из «Раздела об убийствах» (дисл. V?gsl??i), перетекает мысль, что у людей есть право защищать свою жизнь, собственность и честь и осуществлять кровную месть, но это право ограниченно и действует лишь в известных рамках:
Сказано, что человек, которому причинили ущерб, должен отомстить за себя, если хочет, до того альтинга, на котором ему полагается тяжиться об ущербе, и то же касается всех тех людей, которые должны мстить за убийства. А за убийства должны мстить те, кто является сторонами в тяжбе об убийстве. И того человека позволяется ему безнаказанно убить, который напал на него, а равно всем тем людям, которые поехали с ним, потому что разрешается и другим людям мстить за него, если они так хотят, до наступления такого же времени следующего дня.[364]
Сказано, что если человек защищает или же помогает силой человеку, который на том самом месте [т. е. месте сражения] кого-либо убил или ранил, то за это первому из них полагается полное объявление вне закона. А кроме того, дозволяется всем тем людям, которые сражаются на стороне раненого или убитого, безнаказанно наносить первому ущерб на том самом месте, если только первый не собирался разделить сражающихся законным разделением, и потому оказал второму помощь, и такое оказание помощи первому в вину не вменяется. И он в том случае разделяет сражающихся по закону, если свидетели покажут, что он и тогда принялся бы разделять сражающихся, когда бы раненый нанес второму такую же рану, какую сам получил от него.[365]
Неясно, применялись ли эти законы так уж строго на деле; на мой взгляд — вряд ли. Писаное право, как мы знаем его по «Серому гусю», куда жестче правоприменительной реальности, которую мы видим в сагах. Но важно другое — «Серый гусь», показывая нам, сколь скрупулезно кодифицированные требования к самоконтролю предъявлялись в идеале исландцам, подтверждает наличие у исландского общества консенсуса насчет того, что месть допустима лишь в ограниченных масштабах, в определенных местах и в определенные промежутки времени, и это находится в полном согласии с сагами.[366]
Эпизоды, где персонажи демонстрируют сдержанность и самообладание, во множестве встречаются в сагах. Так, в вынесенном в эпиграф эпизоде «Саги о Ньяле» герой советует своему другу Гуннару не нарушать мир, заключенный от его имени и от имени его противников третьими лицами, а также не убивать в любом отдельно взятом роде более одного человека. Последний запрет означает фактический запрет долговременной распри с кровной местью. Гуннар, однако, игнорирует этот совет Ньяля и тем навлекает на себя гибель — как по законам развития сагового повествования, так и по законам исландской этики. «Сага о Ньяле», записанная в XIII веке, содержит немало христианских мотивов, но, несмотря на это, Ньяль вовсе не возражает против убийств как таковых — убивай себе на здоровье, но не более одного человека из каждого рода. Такое убийство было политическим актом — его полагалось обсуждать, о нем полагалось тяжиться и договариваться, принимать за него компенсацию и, наконец, самое главное, замиряться.
Когда же та или иная личность совершала много публичных убийств кряду, эффект был таким же, как если бы она совершила одно тайное. Поэтому и гибнет Гуннар, нарушивший законы умеренности. Не остановившись после убийства-другого, он продолжил убивать, продолжая тем самым распрю даже тогда, когда был заключен мир. Ньяль хорошо понимал природу политической системы своей страны, Гуннар же, несмотря на все свои геройские доблести, — нет.[367] Нарушив уговор, согласно которому он должен был на три года покинуть Исландию[368], Гуннар, как и другие трагические герои саг, оскорбил общественно-правовую систему, обеспечивавшую мир на острове.[369] В ответ система изгнала Гуннара из-под своей защиты — на следующем альтинге ему присудили полное объявление вне закона, а затем убили.
«Прядь о Халли Челноке» (дисл. Sneglu[370]-Halla ??ttr) свидетельствует, что нарушение мира, заключенного по взаимному согласию, было чрезвычайно постыдно. Тот, кто нарушил мир, называется в пряди словом n??ingr — это самое серьезное оскорбление и юридический термин, каким обозначали трусов, предателей и людей, склонных к актам бессмысленной жестокости. Тьодольв сын Арнора, известный исландский скальд, дружинник норвежского конунга Харальда Сурового сына Сигурда и при этом завистник, в присутствии конунга обвинил Халли в том, что он не отомстил за убийство отца. Конунг спросил:
— Правда ли, Халли, что ты не отомстил за своего отца?
— Это правда, государь, — отвечает Халли.
— Как же ты посмел в таком случае приехать в Норвегию?
— Дело в том, государь, — отвечает Халли, — что я был еще ребенок годами, когда убили моего отца, и за меня тяжбу вели мои родичи, и заключили от моего имени мир, а у нас, у исландцев, носить имя осквернителя мира [gri?n??ingr] не считается особо почетным.[371]
Халли, исландец, защищает перед норвежцами честь родной культуры, особо ценящей умеренность и самообладание. Этим демонстрируется контраст, который исландцы эпохи народовластия видели между своей культурой и норвежской.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.