Низвержение в ад
Низвержение в ад
Когда Ева Браун узнала, что Гитлера будет оперировать профессор Эйкен, она была не в состоянии больше дня пробыть в Берхтесгадене. Из-за возникших на голосовых связках небольших опухолей он не мог говорить. Ева непременно хотела вместе с ним провести Рождество. К этому времени Гитлер уже перебрался из ставки в Берлин. В его спецпоезде все окна плотно занавесили, чтобы у него окончательно не испортилось настроение: слишком велики были разрушения.
В Берлине Ева уже полностью осознала всю серьезность ситуации. Она увидела бесчисленное множество разрушенных домов, наполовину рухнувший фасад министерства пропаганды, сильно поврежденное здание министерства иностранных дел. Ее сразу же предупредили, что не следует слишком близко подходить к отелю «Кайзерхоф», ибо он вот-вот развалится, как карточный домик. Но Кейтель твердо обещал вскоре одержать новую победу: «На Рождество мы войдем в Антверпен, и американцы в панике разбегутся», В свою очередь, Гитлер, которого Ева, разумеется, считала самым гениальным полководцем в мире, постоянно уверял: «Еще никогда я не был так близок к победе». Поэтому нет ничего удивительного в том, что Ева вскоре полностью прониклась его оптимизмом.
Миллионы немцев думали и действовали так же, как и она.
Минуло Рождество, и наступил новый 1945 год. Германское наступление в Арденнах не принесло ожидаемого успеха. Уже через несколько дней союзные войска сумели остановить его. Закрепившиеся ранее на рубеже Вислы советские войска начали новое наступление с баранувского плацдарма и быстро прорвали германские оборонительные линии. Все попытки изменить обстановку оказались бесполезными. Ева пришла в ужас, прочтя состоящую всего лишь из одной строчки срочную телеграмму от Ильзе: «Я вынуждена бежать из Бреслау…»
Утром 21 января старшая сестра Евы сошла на Силезском вокзале с переполненного перепуганными, измученными людьми поезда. Она еле стояла на ногах, поскольку не спала три ночи. Почти все свои вещи она была вынуждена оставить в Бреслау. Автомобиль доставил Ильзе в «Адлон», считавшийся самым роскошным отелем Берлина. В нем когда-то жила Ева до своего переезда в рейхсканцелярию. Вскоре позвонила Ева и попросила извинения за то, что не смогла поселить ее в рейхсканцелярии: «У нас все занято военными, нет ни одного свободного места, но вечером мы обязательно поужинаем вместе».
В малой библиотеке стол накрыли на троих, но Гитлер в последний момент не пришел, сославшись на необходимость срочно провести оперативное совещание. За ужином Ильзе, чувствовавшая себя совершенно разбитой, долго жаловалась на войну, на вторжение большевиков и на бросившего ее мужа. «Бреслау нам не удержать. Они захватят всю Силезию, всю Германию. Ты хоть знаешь, что тысячи людей вынуждены бежать по заснеженным дорогам, спасаясь от врага? Твой фюрер тащит тебя в пропасть, а заодно и всех нас…»
«Да ты с ума сошла! — возмущенно воскликнула Ева. — Как ты смеешь говорить так о фюрере. А ведь он оказался настолько великодушным, что пригласил тебя пожить в Оберзальцберге до возвращения в Бреслау…» Она схватилась за грудь и медленно опустилась в кресло. Лицо ее побелело. Вот уже несколько месяцев она постоянно жаловалась на боли в сердце и горько раскаивалась в том, что долго принимала прописанные доктором Мореллом успокоительные таблетки. Постепенно Ева пришла в себя и на прощание холодно кивнула сестре и легонько коснулась губами ее щеки. Разве могла она знать, что больше они никогда не увидятся.
Через несколько дней Гитлер попросил Еву вернуться в «Бергхоф». «Я в любую минуту могу отправиться на фронт, и потом, ты здесь всем мешаешь. Нужно все время принимать жизненно важные решения, и если я еще буду думать о тебе… Возвращайся в «Бергхоф», и я хоть буду спокоен за тебя. Но только не приезжай больше в Берлин… Обещаю, что на Пасху я приеду к тебе».
Еве ничего не оставалось, как подчиниться. В «Бергхофе» она тут же сказала домоправительнице, что собирается отвезти в Мюнхен кое-какие вещи и обеих собак, повидать родителей и друзей и отметить там свой день рождения. Но именно 6 февраля Мюнхен бомбили особенно сильно, и празднование пришлось перенести на следующий день. На небольшой вилле на Вассербургерштрассе, превратившейся вечером 7 февраля в островок благополучия в море бедствий, собралось очень много народу. С трудом передвигавшаяся из-за беременности, Гретль собралась с силами и тоже пришла повидать сестру. На огонек заглянули также несколько работавших когда-то вместе с Евой сотрудниц фотоателье Гофмана и жена доктора Брандта Анни. Ева с гордостью демонстрировала гостям подаренное ей Гитлером бриллиантовое колье с топазом.
Когда ранним утром все уже собрались расходиться, Ева неожиданно заявила, что намерена вернуться в Берлин и при любых обстоятельствах оставаться с Гитлером до конца.
«Ведь ты попадаешь в логово льва! — бурно возражали друзья. — Это же чистейшей воды безумие».
Несколько часов они пытались отговорить ее, но Ева никогда не меняла принятых решений. «Смерти я не боюсь. Я уже год назад знала, какой конец меня ждет. Фюрер запретил мне возвращаться, но я не могу по-другому».
Герда Остермайер выразила готовность разделить ее участь. Ева даже не стала слушать лучшую подругу: «Нет, Герда, твое место рядом с мужем — он ведь когда-нибудь вернется с фронта — и с детьми. А мое место рядом с ним».
Захотевшей сопровождать ее Гретль она спокойно сказала: «Тебе нельзя подвергать опасности будущего ребенка. Непременно роди мальчика, в семье Браунов у девочек несчастная судьба».
В феврале 1945 года добраться куда-либо в Германии было неимоверно сложно. Шоссе и даже проселочные дороги заполонили беженцы, поезда приходили с немыслимым опозданием, повсюду царил полнейший хаос. Ева позвонила Борману, рейхсляйтер наотрез отказался помогать, подчеркнув, что фюрер не желает видеть ее в Берлине. Тогда Ева поехала в штаб-квартиру концерна «Даймлер-Бенц» и потребовала от перепуганных служащих немедленно выделить ей автомобиль: «Фюрер ожидает меня в Берлине. Вам все ясно?» Еве не только выделили выкрашенный в серо-зеленый маскировочный цвет «мерседес», но и предоставили в ее распоряжение шофера. По дороге машину на бреющем полете атаковал английский истребитель, к счастью для них, все обошлось и пулеметные очереди не достигли цели.
При виде Евы Гитлер попытался выразить недовольство, однако по его пепельно-серому лицу было заметно, что он очень рад ее появлению. Весь вечер он, как заведенный, повторял: «Я очень горжусь вами, фрейлейн Браун, очень горжусь… Вы так привязаны ко мне, так привязаны…»
Берлин сильно пострадал от бомбежек. На Вильгельмплац зияли глубокие пробоины, но фасад огромного, занимавшего целый квартал между этой площадью и Герман-Геринг-Штрассе здания Новой рейхсканцелярии сохранял пока прежний величественный облик. В марте 1945 года, как и прежде, возле массивных деревянных ворот, отделанных под медь,[74] стояли, широко расставив ноги, рослые солдаты вермахта, а рядом напряженно всматривались в редких прохожих телохранители Гитлера в черной эсэсовской форме. Получил серьезные повреждения зал для почетных гостей, но крыло, где находились жилые апартаменты Гитлера и его кабинет, уцелело[75]. Здесь пока проводились оперативные совещания, хотя его хозяин уже перебрался в подземный бункер. Правда, его строительство еще не было завершено. В нем сделали шесть выходов, три из которых вели в вестибюль рейхсканцелярии, а три — в сад министерства иностранных дел.
Бункер фюрера представлял собой несколько соединенных друг с другом подземных галерей, располагавшихся на глубине восемнадцати метров под восьмиметровым железобетонным покрытием. Попасть туда можно было по лестнице из тридцати семи ступеней. Однако основная часть подземного комплекса находилась на уровне двадцать пятой ступени, и толщина железобетонного покрытия в этом месте не превышала трех метров. Поэтому в проходах на стенах после бомбежек вскоре появились трещины, а уровень вылившейся на пол из лопнувших труб воды достигал нескольких сантиметров.
Бункер состоял из жилых комнат Гитлера и Евы, конференц-зала с приемной и ванной. Отдельные помещения были выделены Геббельсу и хирургу доктору Штумфеггеру. Жена Геббельса и их пятеро детей располагались в верхней части. Здесь также находились комнаты Бормана, Фегелейна, Хевеля, представителей трех родов войск, коменданта рейхсканцелярии бригаденфюрера СС Монке и обслуживающего персонала. Бункер охраняло около шестисот эсэсовцев.
В таком своеобразном окружении Ева Браун провела последние дни своей жизни, подобно остальным обитателям бункера всем сердцем ощущая приближение полного краха. Автор не ставил перед собой задачу во всех подробностях описать атмосферу, царившую в бункере накануне, во время решающего наступления советских войск. Это вышло бы за рамки его книги. Но тем, кто интересуется событиями, происходившими в бункере в последние месяцы, автор настоятельно рекомендует прочитать записки ротмистра Герхарда Больдта «Последние дни рейхсканцелярии». В январе 1945 года он был назначен старшим офицером для особых поручений при начальнике генерального штаба и тем самым в силу своего служебного положения оказался рядом с Гитлером. Больдт ранее никогда ничего не слышал о возлюбленной Гитлера и впервые увидел ее 27 апреля перед намеченным, как обычно на полдень, оперативным совещанием, когда уже было ясно, что провалились все попытки генерала Венка пробиться к Берлину.
Вот как он описывает свои первые впечатления от Евы Браун: «Она сидела, закинув ногу на ногу, рядом с Гитлером и несколькими его приближенными в приемной и о чем-то оживленно говорила. Гитлер напряженно слушал ее. Она внимательно смотрела в глаза тем, к кому обращалась. Меня сразу же поразили ее овальное лицо, сверкающие глаза, классической формы нос и очень красивые светлые волосы. Серый жакет с такого же цвета юбкой плотно облегал хорошо сложенное тело уже довольно зрелой женщины, выгодно подчеркивая его формы. На изящном запястье красовались украшенные бриллиантами не менее изящные часики. Безусловно, Ева Браун была по-настоящему красива, только вела она себя довольно неестественно, я бы сказал, чересчур театрально».
Все эти дни Ева ходила за Гитлером словно тень. Она видела, что он превратился в полную развалину, и умоляла его отказаться от услуг Морелла: «Он отравляет тебя, перестань принимать его лекарства». На предложение с оружием в руках вместе с отрядом солдат попытаться вырваться из почти полностью окруженного Берлина Гитлер с кривой усмешкой откровенно признался: «Я уже не в состоянии держать винтовку. В первые же часы я просто рухну на землю, и кто тогда пристрелит меня, кто избавит меня от страданий?» Ева всерьез опасалась, что даже в случае благоприятного для них поворота событий Гитлер умрет от физического и нервного истощения. Ее теперь не покидала мысль о самоубийстве, так как Гитлер прямо сказал: «Если мы с тобой попадем в плен, нас выставят напоказ в Московском зоопарке».
Тем не менее вскоре с ней произошла разительная перемена. Подруга из Мюнхена, с которой Ева разговаривала по телефону, была поражена ее отличным настроением. Оказывается, сменивший Гудериана на посту начальника Генерального штаба близкий друг Бормана новоиспеченный генерал-полковник Кребс разработал план эвакуации ставки в Берхтесгаден под кодовым названием «Сераль». Но роковой день 13 апреля сорвал осуществление тщательно продуманной акции. Рано утром в министерство пропаганды поступило сообщение о смерти президента Рузвельта. По свидетельству одной из секретарш Геббельса госпожи Хаберцеттель, он едва не сошел с ума от радости, немедленно позвонил Гитлеру и срывающимся голосом прокричал в трубку: «Мой фюрер, я поздравляю вас! Рузвельт мертв! Звезды предсказали, что во второй половине апреля произойдет внезапный и решающий поворот! Сегодня пятница, тринадцатое апреля! Все сходится!» Приближенные Гитлера тут же принялись сравнивать ситуацию с положением, сложившейся после смерти русской императрицы Елизаветы во время Семилетней войны. Ее уход из жизни в прямом смысле спас от гибели уже собравшегося принять яд прусского короля Фридриха II, прозванного Великим. Аналогии были слишком очевидны…
Гитлер всячески пытался подбодрить себя этим примером из жизни своего кумира. Ведь в его комнате в бункере над письменным столом тоже висел портрет Фридриха Великого работы Графа. Но очень скоро выяснилось, что смерть президента США ничего не изменила и что лучше бы Геббельс не внушал им никаких надежд.
16 апреля на позиции вермахта на Одере обрушился мощнейший артиллерийский удар, и советские войска начали неудержимо приближаться к Берлину. Ни на одном из фронтов немецким войскам не удалось остановить наступление противника. Геринг, Геббельс, Риббентроп, Шпеер и даже Борман упорно советовали Гитлеру перебраться в Южную Германию, но он никак не мог заставить себя сделать окончательный выбор. Наконец 22 апреля он принял решение остаться в Берлине и ждать здесь своего конца, разрешив остальным выбираться из столицы кто как может. Однако Геббельсу он приказал немедленно вместе с семьей переехать к нему в бункер. Не зря же он назначил министра пропаганды и гауляйтера Берлина еще и имперским комиссаром по обороне столицы рейха…
Четыре письма, написанные Евой в эти судьбоносные дни в бункере, публикуются впервые. Они гораздо лучше характеризуют ее как личность и ее душевное состояние, чем любые высказывания или сведения. Эти письма — единственные наряду с двумя завещаниями Гитлера подлинные документы, которые удалось в первом случае отослать, во втором — вынести из бункера. Первое письмо датировано 18 апреля. В нем Ева просто делится с сестрой повседневными заботами: «Пока не потеплело… Смотри не простудись… Представляешь, портниха хочет за голубую блузку 30 марок. Она, видимо, совсем спятила, как можно требовать 30 марок за такую ерунду…»
19 апреля Ева вернулась после очередной прогулки по Тиргартену (всех лебедей давно уже съели изголодавшиеся жители Берлина) и сразу же села писать письмо своей задушевной подруге Герде Остермайер.
«Берлин, 19.IV.45.
Дорогая моя Герталенок! От всей души благодарю тебя за два последних письма. Прими также мои поздравления с днем рождения в письменном виде. Увы, из-за постоянных обрывов на линии и почти полного отсутствия слышимости я не могу поздравить тебя устно. Желаю тебе скорейшей встречи с твоим любимым Эрвином, главное, чтобы он вернулся с фронта целым и невредимым. Надеюсь, ты тоже получила от него письмо с поздравлениями. Только бы оно не затерялось где-нибудь.
Я очень рада, что ты в конце концов решилась составить в «Бергхофе» компанию Гретль. Вчера по радио передали, что Траунштейн опять бомбили, и я не уверена, что в Гармише вы будете в безопасности.
У нас здесь уже отчетливо слышна артиллерийская канонада. И разумеется, каждый день бомбежки. Теперь вражеские самолеты прилетают не только с западного, но и с восточного направления, как вам это нравится! К сожалению, при каждом сигнале воздушной тревоги приходится вставать и одеваться, поскольку водопровод может выйти из строя и мы окажемся под водой. Но я счастлива, что именно сейчас нахожусь рядом с ним. Правда, он ежедневно уговаривает меня вернуться в Берхтесгаден, но я пока держусь. К тому же с сегодняшнего дня на автомобиле из Берлина выехать не так-то просто.
Брандт поступил невероятно подло. Подробности, к сожалению, не имею права сообщить.
Его секретарши и я каждый день упражняемся в стрельбе из пистолета, и мужчины уже не рискуют состязаться с нами.
Вчера я в последний раз разговаривала с Гретль. С сегодняшнего дня связь прервана. Но я твердо убеждена в том, что все будет хорошо. Он также, как никогда, верит в победу.
Как дела у Аннелизе? Понятно, что нехорошо, когда ты прикреплена к заводу и никуда не можешь уехать, но сейчас всем тяжело. Где Ильзе? Как поживают Кэт, Георг, Беппо и остальные? Непременно напиши мне про них. Может быть, удастся доставить письмо самолетом. Капитан Бауэр[76] постоянно летает в Баварию и обратно.
С наилучшими пожеланиями всем вам.
Твоя Ева.
Р. S. Передай, пожалуйста, госпоже Миттельштрассер мой высочайший приказ предоставить девушке из Австрии отпуск, но не дольше чем на две недели. Ей также мои наилучшие пожелания».
Из этого письма можно сделать вывод, что несмотря на целый ряд очень тревожных моментов — гром артиллерийской канонады, отсутствие телефонной связи, непрекращающиеся воздушные налеты, трудности с выездом из Берлина на автомобиле — в общем и целом Ева еще надеется на поворот к лучшему и постоянно думает о домашних делах. Характерно, что она, словно коронованная особа, отдает домоправительнице в «Бергхофе» «высочайший приказ». Если только это не шутка.
В январе она заявила бежавшей из Бреслау Ильзе: «Ты только не потеряй ключ от дома. Самое большее, через две недели ты вернешься обратно».
Герда Остермайер в беседе с автором сказала, что не поняла намека Евы на «подлый поступок» Карла Брандта. Вряд ли она имела в виду скандал с Мореллом, который без всякого вмешательства со стороны бывшего лечащего врача Гитлера уже в первые дни сбежал из бункера. Многие полагают, что Брандт попытался открыть Гитлеру глаза на истинное положение дел и тем самым страшно разгневал его.
20 апреля Гитлер последний раз в жизни отмечал свой день рождения. Ему исполнилось пятьдесят шесть лет. Еще прошлым летом Ева сделала соответствующий заказ ювелиру и теперь преподнесла возлюбленному картину в украшенной драгоценными камнями раме. В бункере собрались почти все высшие военные и гражданские чины рейха. Они настойчиво убеждали Гитлера покинуть столицу. Риббентроп в отчаянии даже попытался прибегнуть к помощи Евы. «Вы — единственная, кто имеет на него хоть какое-то влияние, — чуть не плача, умолял ее министр иностранных дел. — Если вы ему скажете, что хотите перебраться в безопасное место, он, пусть неохотно, но пойдет вам навстречу». Ева наотрез отказалась разговаривать с Гитлером на такую щепетильную тему: «Решение должен принять только он сам».
Вечером Гитлер ужинал в узком кругу. Присутствовали только Ева и две секретарши. Когда речь в очередной раз зашла об эвакуации в Южную Германию, Гитлер как-то очень отрешенно произнес: «Ничего не получится. Не буду же я бродить там, как тибетский лама с молитвенным барабаном в руках…» Ева проводила Гитлера в его комнату, быстро вернулась и предложила подняться наверх и там втроем отпраздновать день рождения фюрера, А когда они уже сидели за накрытым столом, пришли гости, среди которых были Борман и невесть откуда взявшийся Морелл. В этот вечер сирены воздушной тревоги молчали и только издалека доносился гул орудий. Кто-то принес старый патефон, и Борман, как в былые времена, заводил его. Вот только ставил он до глубокой ночи единственную уцелевшую пластинку с записью песни «Ярко-красные розы».
К утру канонада заметно усилилась. Сталин преподнес Гитлеру свой подарок: его солдаты вплотную подошли к окраинам Берлина. Начался великий исход: Морелл, Риббентроп, чиновники высшего и среднего звена партийно-государственного аппарата под любым предлогом спешно покидали рейхсканцелярию, и вскоре вереницы машин под жуткие звуки ревущего металла, петляя среди развалин, устремились прочь из столицы. Две секретарши Гитлера также выехали из Берлина.
На очередном оперативном совещании было решено бросить в бой последние резервы под командованием обергруппенфюрера СС Штейнера. Гитлер даже не предполагал, что «армейская группировка» Штейнера в действительности представляла собой небольшой отряд измученных, вконец отчаявшихся солдат. Он приказал перебросить на направление атаки все имеющиеся в северных пригородах Берлина воинские части и грозно предупредил: «Любой командир, осмелившийся не подчиниться приказу, не позднее чем через пять часов поплатится жизнью». Но распоряжения Гитлера уже не имели никакого отношения к реальности. Отряд Штейнера даже не двинулся с места, зато через оставшиеся неприкрытыми участки фронта советские солдаты проникли на северные окраины города.
Узнав об этом на оперативном совещании, Гитлер с поникшей головой, шаркающей походкой вышел в приемную, где его уже ждала Ева. Он велел вызвать сюда своих секретарш Траудль Юнге и Герду Кристиан, а также диетсестру Констанцию Манциарли и, проведя ладонью по нервно подрагивающему лицу, словно снимая с него маску, приказал им через час вылететь из Берлина. Женщины отказались, дружно заявив, что предпочитают остаться с ним. Гитлер возражал, но как-то вяло, потом пожал им руки и глухо, не поднимая глаз, сказал: «Ах, если бы мои генералы были такими же, как вы».
Он тяжело вздохнул, оперся на плечо Евы и направился к выходу, даже не взглянув на пришедших проститься с ним офицеров.
В тот же вечер Ева, отгоняя тревожные мысли о неумолимо сжимающемся вокруг Берлина огненном кольце, написала свое первое прощальное письмо.
«Берлин, 22.IV.45.
Дорогая моя Герталенок!
Наверное, это мои последние строки, адресованные тебе. Я даже боюсь писать Гретль и очень прошу тебя, объясни ей все сама, только поделикатнее. Я вышлю вам все свои драгоценности, что кому причитается, узнаете из завещания, которое хранится на Вассербургерштрассе. Постарайтесь по возможности покинуть «Гору», когда здесь все кончится, вам там будет грозить опасность.
Мы решили сражаться до конца, но страшный час уже близок. Если бы ты знала, как я боюсь за фюрера.
Извини за небрежный стиль, но у нас здесь пятеро детей, и все такие беспокойные, все время меня дергают. Что я могу еще сказать? Во всяком случае, в Бога я больше не верю.
Всего тебе самого наилучшего, а главное, любви и счастья, моя самая верная подруга! Попрощайся от моего имени с родителями, передай привет нашим друзьям, а за меня не переживай. Я умру так же, как и жила. Ты же знаешь, мне это совсем не трудно.
Еще раз всех благ. Целую.
Ваша Ева.
Р. S. Попридержи мое письмо у себя, пока не узнаешь о нашей гибели. Может быть, все кончится не так уж и плохо, но он уже окончательно потерял веру в победу и, боюсь, все наши надежды напрасны».
В понедельник 23 апреля Ева все-таки передумала и села писать письмо Гретль. Она старалась обойти острые углы и выбирала наиболее обтекаемые выражения, поскольку младшая сестра должна была вот-вот родить.
«Берлин, 23. IV.45.
Дорогая сестренка!
Мне очень больно писать тебе о такого рода вещах. Но в любой момент все может кончиться, и я хочу использовать любую возможность, так как у меня к тебе есть несколько просьб. Германа сейчас нет с нами. Он поехал в Науэн формировать батальон. Я твердо убеждена в том, что ты с ним непременно увидишься. Он обязательно любым способом доберется до Баварии с целью, пусть ненадолго, но продолжить сопротивление. Сам фюрер уже утратил веру в счастливый исход. Но мы все здесь, включая и меня, придерживаемся принципа «Пока живешь — надеешься». Пожалуйста, выше голову и не отчаивайся! Еще не все потеряно. Естественно, живыми мы не сдадимся. Верная Лизль решила остаться со мной. Я хочу подарить ей мои золотые часы. К сожалению, я уже завещала их Мили. Попробуй подобрать достойную замену из моего гарнитура. Золотой браслет с изумрудом я не сниму до самого конца, а потом, если получится, он достанется тебе. Помни, что тебе принадлежат также бриллиантовый браслет и колье с топазом, которое фюрер подарил мне ко дню рождения.
А теперь я попрошу тебя вот о чем:
Сожги все мои письма и, главное, счета от Хайзе. Их никто не должен видеть. В подвале в сейфе хранится конверт, что в нем — неважно, но на нем адрес фюрера. Его уничтожь в первую очередь и не вздумай вскрывать.
К письму я прилагаю неоплаченные счета фирмы Хайзе. Кажется, я им еще что-то должна. Но в любом случае сумма не превысит 1500 рейхсмарок. Просто ума не приложу, что делать с фильмами и альбомами. Думаю, самое лучшее, если ты их уничтожишь в самый последний момент.
Посылаю тебе с оказией продукты и сигареты. Пожалуйста, дай Линдеру и Катль немного кофе и консервов. Сигареты передай отцу, а шоколад — маме. На «Горе» этого добра полно. Пользуйтесь, не стесняйтесь.
Что я еще могу сказать? В данный момент положение несколько улучшилось, и если вчера генерал Бургдорф[77] считал, что шансов на ограниченный успех у нас не больше 10 %, то сегодня он их увеличил до 50. Так что все не так уж плохо.
Приехал ли Аренд с письмом и чемоданом? Мы здесь слышали, что самолет прилетел очень поздно. Надеюсь, Морелл с моими драгоценностями уже у вас? Боюсь, не случилось ли чего-нибудь. Если получится, маме я напишу завтра.
Желаю тебе, дорогая сестренка, всего наилучшего! И помни:
Германа ты точно еще увидишь.
Целую тебя.
Твоя сестра Ева.
Р. S. Только что я говорила с фюрером, и, по-моему, он сейчас гораздо более уверенно смотрит в будущее».
Эти строки также проникнуты слепой верой в чудо. Ева в душе надеется, что в последний момент их спасет какая-то неведомая сила, и потому просит повременить и не сжигать сразу ее письма. Она не хочет снимать бриллиантовый браслет, искренне полагая, что в случае ее смерти он действительно достанется младшей сестре. Еве даже в голову не пришло, что Гретль может оказаться за гранью нищеты, ей нечем будет кормить ребенка, и она обменяет полученные по завещанию драгоценности на буханку хлеба. А ведь так оно и произошло.
Больше Ева никому ничего не писала. Она понимала, что подвергает серьезной опасности жизнь человека, у которого могли быть обнаружены ее письма. Кроме того, Ева, вероятно, не хотела нарушать распоряжение Гитлера, опасавшегося, что письма, содержащие сведения о его личной жизни, могут попасть в руки противника.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.