Амьен

Амьен

Как и Париж, Амьен обладает замечательным собранием герметических барельефов. Следует отметить тот странный факт, что центральный портик собора Нотр-Дам де Амьен — портик Спасителя — почти в точности воспроизводит не только сами сцены, украшающие портал парижского собора, но и их последовательность. Различие лишь в незначительных деталях. В Париже персонажи держат в руках диски, здесь — гербы. В Амьене Ртуть олицетворяет женщина, в Париже — мужчина. На двух зданиях одни и те же символы, одни и те же атрибуты, схожие жесты, костюмы. Нет сомнения, что герметическое произведение Гильома Парижского оказало прямое влияние на убранство главного портика амьенского собора.

И вместе с тем пикардийский шедевр, один из чудеснейших, сам по себе остаётся весьма показательным документом, дошедшим до нас со времён Средневековья. Его хорошая сохранность защитила большую часть сюжетов от самочиния реставраторов. В результате прекрасный храм, обязанный своим возникновением гению Робера де Люзарша⁽⁷³⁾, Тома и Рено де Кормонов⁽⁷⁴⁾, и по сей день не утратил своего первозданного великолепия.

Среди специфически амьенских аллегорий упомянем изобретательное толкование огня колеса (feu de roue). Философ сидит, облокотившись о правое колено, и словно размышляет или наблюдает за чем-то [XXXIII].

XXXIII. Амьенский собор - Портал Спасителя. Огонь колеса.

Этот четырёхлистник, с нашей точки зрения, очень характерный, некоторые авторы, однако, интерпретируют иначе. Журден и Дюваль, Рёскин (амьенская Библия), аббат Роз, а вслед за ним и Жорж Дюран находили смысл этой сцены в пророчестве Иезекииля, который, пишет Ж. Дюран, «увидел, как впоследствии святой Иоанн, четырёх крылатых животных и два колеса одно в другом. Здесь показано видение о колёсах. По наивности восприняв текст буквально, художник выразил это видение предельно просто. Пророк сидит на камне и словно дремлет, опершись о правое колено. Перед ним возникают два колеса, и это всё»[105].

Истолкование Дюрана содержит две ошибки. Первая свидетельствует о недостаточном знании традиционной техники изображения символов и самих формул, использовавшихся средневековыми каменотёсами (latomi). Вторая, более грубая, — о недостаточной наблюдательности.

Средневековые художники имели обыкновение выделять или подчёркивать атрибуты сверхъестественного как бы цепью туч, например, на передней части трёх контрфорсов портика, — здесь же ничего подобного нет. Кроме того, у нашего персонажа глаза открыты, стало быть, он не дремлет, а бодрствует, меж тем как рядом с ним оказывает своё медленное действие огонь колеса. Известно также, что во всех готических сценах с видениями визионер всегда обращён лицом к тому, что он видит, его поза, выражение лица неизменно выдают удивление или восторг, тревогу или блаженство. В нашем случае это не так. Двойное колесо — образ, чьё значение темно для непосвящённого, помещён здесь с очевидным намерением скрыть нечто хорошо известное как посвящённому зрителю, так и персонажу. Последний явно ничем не занят. Он бодрствует и терпеливо, хотя и несколько устало, наблюдает за чем-то. Тяжёлый Геркулесов труд завершён, и теперь его работа сводится, как отмечают источники, к тому, что в текстах называется ludus puerorum⁽⁷⁵⁾ то есть к поддержанию огня, с чем спокойно справилась бы женщина за прялкой.

Двойной иероглиф следует толковать как знак двух последовательных воздействий на вещество, обеспечивающих первую степень его совершенства. Если только не видеть в этом иероглифе преобразование двух естеств (natures), осуществляемое также путём осторожного и равномерного прокаливания. Этой последней точки зрения придерживался Пернети.

На практике равномерное и непрерывное прокаливание нуждается в двойном вращении колеса, но для камня оно не годится, поэтому возникла необходимость в системе из двух колёс. Первое колесо соответствует влажной фазе операции — так называемой эликсации, когда вещество остаётся в расплавленном состоянии до тех пор, пока не образуется лёгкая плёнка, которая, утолщаясь, всё дальше простирается в глубину. Тогда колесо поворачивается во второй раз, и начинается вторая стадия, сухая, или ассация. Она завершается, когда прокалённое содержимое яйца обращается в гранулы или порошок (кристаллы, песок или золу).

Анонимный комментатор классического труда[106], касаясь этой операции — поистине кульминации Великого Делания, — говорит, что «Философ при невысокой температуре на солнце вываривает в сосуде постепенно сгущающееся парообразное вещество». Но какая всё-таки внешняя температура должна быть при варке? Если верить современным авторам, то начальная температура не должна превышать температуры человеческого тела. Альбер Пуассон берёт за основу 50°С, потом постепенно увеличивает температуру до 300°С. Филалет в своих «Правилах»[107] утверждает, что «температура плавления свинца (327°) или олова (232°), и даже ещё большая, какую только способен выдержать сосуд, рассматривается как умеренная. Тем самым, — говорит он, — вы достигнете степени нагрева, свойственной тому миру, в который вас погрузило естество». В своём пятнадцатом правиле Филалет ещё раз возвращается к этому важному вопросу. Отметив, что художнику следует иметь дело с металлическими телами, а не с органическими субстанциями, он пишет так:

«Надо прокипятить воду из нашего озера вместе с пеплом от древа Гермеса. Я призываю вас кипятить днём и ночью без перерыва, чтобы в нашем бурном море небесное естество могло подняться вверх, а земное — опуститься вниз. Без кипячения процесс будет уже не варкой, а обыкновенным разложением (digestion)».

Обратим внимание на небольшую скульптуру рядом с горящим колесом, справа от того же портика. Ж. Дюран считает её копией седьмого парижского медальона. Вот что он говорит (т. 1, с. 336):

«Порок, противостоящий верности, г-да Журден и Дюваль назвали Непостоянством, нам же представляется, что тут больше подходит предложенное аббатом Розом слово „Отступничество“ (Apostasie). Его олицетворяет безбородый персонаж с тонзурой на непокрытой голове — священник или монах — в доходящем до колен плаще с клобуком. От одеяния священника в сцене гнева плащ отличается лишь поясом. Такое впечатление, что, отбросив в сторону штаны и обувь (что-то вроде полусапог), этот человек уходит прочь от виднеющейся вдали красивой церквушки с узкими окнами и накренившейся цилиндрической колокольни» [XXXIV]. В примечании Дюран добавляет: «На главном портале собора Нотр-Дам де Пари Апостат оставляет свою одежду непосредственно в церкви; на витраже в том же соборе он уже снаружи и, по всей видимости, убегает. В шартрском соборе он уже почти полностью разоблачился и остался в одной рубашке. Кроме того, как отмечает Рёскин, на миниатюрах XII и XIII вв. нечестивый безумец всегда бос».

XXXIV. Амьенский собор - Портал Спасителя. Философская варка.

Мы, однако, не находим соответствия между сценами, изображёнными на соборах в Париже и Амьене. Если первая относится к началу Делания, вторая, наоборот, отражает его окончание. Церковь — это явно атанор, а возведённая вопреки элементарным правилам архитектуры колокольня — тайная печь с философским яйцом внутри. Через глазки в этой печи мастер наблюдает за различными стадиями процесса. В своём описании Дюран опустил важную и очень характерную деталь, а именно, выдолбленный в нижней части стены свод. Трудно себе представить, чтобы церковь была сооружена на мнимых арках, так, чтобы казалось, будто она стоит на четырёх ножках. Кроме того, художник указывает пальцем вовсе не на одежду. Мы пришли к выводу, что на сцене в Амьене посредством герметического символизма представлен процесс варки и необходимый ad hoc[108] аппарат. Правой рукой алхимик указывает на мешок с углём, а по тому, что он снял обувь, видно: выполнять эту тайную работу следует с осторожностью и держа рот на замке. На сцене в Шартре ремесленник одет легко потому, что от печи идёт жар. При сухом способе на четвёртой стадии нагрева, как и на стадии проекции, необходимо поддерживать температуру около 1200°. Примерно так же одеваются в наше время рабочие-металлурги. Да и вообще очень любопытно узнать, с какой стати отступнику, уходя из церкви, сбрасывать с себя одежду. Пока нам этого не объяснят, мы не сможем присоединиться к мнению упомянутых выше авторов.

Мы видели, что в соборе Нотр-Дам де Пари атанор также имеет форму башенки со сводами в основании. Само собой разумеется, что с эзотерической точки зрения нельзя было воспроизвести лабораторную печь в её естественном виде. Поэтому изобразитель ограничился тем, что представил её в качестве архитектурного сооружения, сохранив при этом признаки, выдающие её истинное предназначение. Ясно различимы такие компоненты алхимической печи, как под (cendrier), башня и колпак. Впрочем, те, кто обращался к древним эстампам — и в частности, к гравюрам на дереве под названием «Пиротехника», которые Жан Льебо включил в свой трактат[109], — не ошибутся. Печи показаны там в виде башен замка с их скатами, зубцами, бойницами. Некоторые комбинации этих приспособлений бывают похожи на здания или небольшие крепости, откуда торчат рукава алембиков и горлышки реторт.

Напротив опорного столба главного портика, на четырёхлистнике — иносказание о петухе и лисе, столь дорогое сердцу Василия Валентина. Петух взгромоздился на ветку дуба, до которой хочет добраться лиса [XXXV]. Непосвящённые видят тут лишь сюжет средневековой народной басни; согласно Журдену и Дювалю, именно она послужила прототипом басни о вороне и лисице. «Нет только второстепенных персонажей басни — собаки или собак», — добавляет Дюран. Столь показательная деталь, судя по всему, не натолкнула упомянутых авторов на мысль о сокровенном смысле этого символа. А между тем, наши предки, неукоснительно точно воспроизводившие источник, не преминули бы, если бы речь шла об известном сюжете фаблио, изобразить всех действующих лиц.

Может быть, в этом месте, специально для наших братьев, сыновей ведения, следовало бы остановиться на смысле изображённого несколько подробнее, чем мы это сделали, когда говорили об аналогичной эмблеме на портике парижского собора. Впоследствии мы объясним тесную связь между петухом и дубом: она сродни той, что существует в семье; сын связан с отцом, как птица с деревом. Пока же заметим только, что петух с лисом представляют собой иероглиф, охватывающий два различных физических состояния одной и той же материи. Сначала появляется петух, или фракция летучая, а значит, живая, активная, подвижная, выделенная из субъекта, чьей эмблемой служит дуб. Это и есть тот источник, чьи светлые воды текут у подножия столь почитавшегося друидами сакрального древа, эти воды древние Философы назвали Меркурием, или Ртутью, хотя никакого сходства с вульгарной ртутью (vif-argent) тут нет. Необходимая нам вода, — вода сухая, она не смачивает рук и брызжет из скалы после того, как по ней ударяют жезлом Аарона. Таково алхимическое значение петуха, эмблемы Меркурия у язычников и Воскресения у христиан. Петух, вследствие своей летучести, может стать Фениксом, но сначала ему надо на время впасть в неподвижность, что и олицетворяет герметический лис. Прежде чем приступить к работе, важно усвоить, что наш Меркурий содержит в себе всё необходимое для неё. «Благословен Триждывеличайший, сотворивший эту Ртуть, — восклицает Гебер, — перед чьим естеством ничто не в состоянии устоять! Не будь Ртути, алхимики трудились бы втуне и все их старания были бы напрасны». Это единственная материя, в которой мы нуждаемся. Если найти способ удержать на огне эту всецело летучую сухую воду, она способна в достаточной степени застыть (devenir fixe), чтобы выдержать температуру, которой иначе хватило бы для полного её выпаривания. Её эмблема меняется, и знаком изменившихся свойств — огнестойкости, тяжести — становится лиса. Вода стала землёй, а меркурий — серой. Однако несмотря на красивый цвет, приобретённый ей после длительной обработки огнём, земля в сухом виде ни на что не годится; старая истина гласит, что всякая сухая тинктура, будучи сухой, бесполезна. Поэтому следует опять растворить эту землю или эту соль в воде, её породившей, или, что то же самое, в её собственной крови, дабы земля во второй раз стала летучей, а лиса вновь обрела форму тела, крылья и хвост петуха. В результате повторной операции соединение вновь застынет и будет противостоять власти огня, но теперь уже не в сухом состоянии, а в расплаве. Так рождается первый камень, не совсем твёрдый (fixe) и не совсем летучий (volatil), однако достаточно огнестойкий, обладающий большой проникающей способностью и легкоплавкий, — эти свойства надо развить ещё сильнее, прибегнув к тому же самому приёму трижды. Тогда получится, что петух — атрибут святого Петра, истинного и текучего камня, на котором покоится здание христианства, — пропел трижды. Пётр — первый среди апостолов — держит в руках два перекрещенных ключа: ключ растворения (solution) и ключ сгущения (coagulation). Он — символ летучего камня, под действием огня твердеющего и уплотняющегося, выпадающего в осадок. Святой Пётр, как всем известно, был распят головой вниз…

XXXV. Амьенский собор — Центральный портал. Петух и лиса.

Среди очень красивых изображений на северном портале (портале святого Фирмина), почти целиком занятом знаками Зодиака и соответствующими сценами полевых и домашних работ, отметим два любопытных барельефа. Первый представляет собой крепость, её массивные ворота заперты, по бокам от них — зубчатые башни, между которыми возвышаются трёхэтажные строения; в нижней части стены — забранное решёткой подвальное окно.

Символ ли это философского, социального, нравственного и религиозного эзотеризма, того, что раскрывается и проявляет себя на протяжении всех ста пятнадцати четырёхлистников? Или здесь в 1225 г. была воплощена идея Алхимической крепости, в видоизменённом варианте вновь повторённая в 1609 г. Кунратом⁽⁷⁶⁾? Или это таинственные затверстые палаты царя нашего Искусства (об этих палатах упоминают Василий Валентин и Филалет)? Как бы то ни было, крепость это или царское жилище, но величественное суровое здание и впрямь производит впечатление прочности и неприступности. Проникнуть в это здание, построенное, чтобы хранить в нём некое сокровище или скрыть некую важную тайну, можно, судя по всему, лишь обладая ключом от мощных замков, предохраняющих палаты от непрошеных гостей. Эти палаты наводят на мысль о застенке, каменном мешке, а от ведущих в них ворот веет жутью. Невольно вспоминается вход в Тартар:

Оставь надежду, всяк сюда входящий.

На втором четырёхлистнике, расположенном под первым, изображены засохшие деревья с переплетёнными суковатыми ветвями, и низко над ними — небесный свод с различаемыми на нём солнцем, луной и несколькими звёздами [XXXVI].

XXXVI. Амьенский собор - Портал св. Фирмина. Исходные вещества (les Mati?res premi?res).

Тут речь идёт о первых субстанциях (premi?res mati?res) великого Искусства, о планетах металлов. Эти планеты, как говорят Философы, умертвил огонь, а плавление — сделало безжизненными, лишило силы роста, как деревья зимой.

Вот почему Мастера неоднократно советовали нам возвратить (r?incruder) их в изначальное состояние, оставляя в жидкой форме их собственный агент (agent propre), которого они лишились в процессе металлургической обработки. Но где найти этот агент? Этой великой тайны мы в своём исследовании не раз касались, когда обращались к той или иной эмблеме, но так, чтобы лишь проницательный и пытливый ум мог уяснить себе свойства самого вещества и определить его естество. Мы не захотели следовать старому обычаю, согласно которому иносказательно выраженную истину уснащают ложными измышлениями и досужими выдумками, чтобы отвадить читателя, неспособного отделить плевелы от пшеницы. Наши выводы можно оспаривать, наш труд, отнявший у нас много сил, можно критиковать, однако никто нас не упрекнёт, что мы хоть в одном месте сказали неправду. Говорят, будто не всякую истину можно выразить словами, однако вопреки этому изречению мы полагаем, что при определённой сноровке раскрыть её смысл вполне возможно. «Наше искусство, — утверждал некогда Артефий, — всецело кабалистическое». Кабала и впрямь всегда приносила нам немалую пользу. Она позволила нам без обмана, не искажая фактов, не изменяя своей науке и не разглашая тайн, высказать много такого, чего заведомо не найти в книгах наших предшественников. Порой мы упирались в стену, которую нельзя было миновать, не нарушив клятвы, и тогда мы предпочитали молчание обманчивым намёкам, предпочитали не говорить об этом вовсе, лишь бы не злоупотребить доверием читателя.

Как выразить нам эту Тайну тайн, это Verbum dimissum, уже упомянутое нами, слово, которое, согласно апостолу Павлу, Иисус передал своим ученикам:

«…Которой (Церкви[110]) сделался я служителем по домостроительству Божию, вверенному мне для вас, чтобы[111] исполнить слово Божие, Тайну, сокрытую от веков и родов, ныне же открытую святым Его…»[112]^e

Нам остаётся лишь сослаться на свидетельства великих Мастеров, которые сами бились над тем, как её объяснить.

«Произведённый естеством металлический Хаос содержит в себе все металлы, сам не будучи таковым. Он содержит золото, серебро и ртуть, но сам он не золото, не серебро и не ртуть»[113]. Текст вполне понятен. К тем же, кто предпочитает символический язык, Эймон обращается, когда говорит: «Чтобы обрести первый агент, следует отправиться в нижнюю (post?rieure) часть мира, туда, где грохочет гром, дует ветер, туда, где град и ливень, там и встретишь искомую вещь»[114].

Философы оставили нам весьма запутанные, загадочные описания их субъекта — первоматерии, содержащей необходимый агент. Ниже мы приводим отнюдь не самые тёмные отрывки из дошедших до нас описаний.

Автор комментария к «Свету, самоисходящему из Тьмы» на с. 108 пишет: «Сущность, в которой обитает искомый нами дух, сращена с ним, запечатлена на нём, пусть и несовершенным образом. О той же вещи (chose) говорит и англичанин Рипли в начале своих „Двенадцати Врат“; Эгидий де Вадис в своём „Диалоге о Естестве“ чётко, как бы выписывая золотыми буквами, проводит мысль о том, что в этом мире сохранилась часть всем знакомого, но всеми пренебрегаемого первого Хаоса. Она открыто продаётся». На с. 263 тот же автор говорит, что «этот субъект присутствует во многих местах и в каждом из трёх царств, но если исходить из реального положения дел, ясно, что лишь металлическое естество должно естественно принять помощь от естества (doit ?tre aid?e de la nature et par la nature), поэтому, собственно, субъект, необходимый для нашего Искусства, надо искать лишь в минеральном царстве, где покоится металлическое семя».

«Это камень великого достоинства, — заявляет в свою очередь Николя Валуа[115], — это и камень, и не камень, он минерал, растение и животное, его можно обнаружить повсюду, в любое время и у всех людей».

Также и Фламель[116] пишет: «Есть камень тайный, сокровенный, схороненный на самом дне источника. Этот камень груб, всеми пренебрегаем, отвержен и нисколько не ценится, он покрыт помётом, испражнениями, он до такой степени единственен, что ему подходят все имена. Недаром говорит Мудрец Мориен, что это камень и не камень, что он живой и обладает способностью плодиться и порождать. Сей камень мягок и берёт начало, числит своё происхождение и род (race) от Сатурна или же от Марса, Солнца и Венеры; если он Марс, Солнце и Венера…»

«Истинным Учёным, — утверждает Ле Бретон[117], — известен минерал, который они скрывают в своих писаниях под различными именами. Этот минерал в изобилии содержит твёрдое (le fixe) и летучее (le volatil)».

«Философы правильно делали, — пишет уже другой, анонимный автор[118], — что утаивали эту тайну от тех, кто оценивает всё лишь с точки зрения практического использования, ведь если бы те воочию увидели Материю, которую Богу было угодно скрыть в вещах, кажущихся им полезными, они перестали бы их ценить». Схожая мысль есть в знаменитом произведении «О подражании Христу»⁽⁷⁷⁾[119], ею мы завершаем череду этих сложных для понимания цитат: «Тот, кто постигнет всё так, как оно есть в действительности, а не по словам и суждениям других людей, поистине мудр…»

Вернёмся к фасаду Нотр-Дам в Амьене.

Анонимный мастер, создатель медальонов на портике Девы-Матери, дал очень любопытное толкование сгущения универсального духа. Адепт созерцает, как поток небесной росы падает на какую-то кучу, которую многие авторы принимают за руно. Не оспаривая этого мнения, заметим, что тут может быть и нечто другое, например, минерал, именуемый Магнезией или философским Магнитом. Вода падает только на этот предмет, что подтверждает его способность притягивать. Потому достаточно важно определить, что он собой представляет [XXXVII].

XXXVII. Амьенский собор - Портал Девы-Матери. Роса Философов.

Тут, нам кажется, самое время исправить кое-какие из ошибок, касающихся одного символического растения. Невежественные суфлёры поняли сведения о нём буквально, что в значительной степени подорвало доверие к алхимии и выставило её приверженцев на посмешище. Мы имеем в виду Носток (Nostoc). Это относящееся к роду цианофитов растение, хорошо известное всем сельским жителям, встречается в разных местах — среди травы, на голых участках земли, в поле, у обочины дороги, на опушке леса. Весной на утренней заре можно увидеть крупные экземпляры и на них большое количество ночной росы. Студенистые, подрагивающие (их ещё зовут tr?melles, светлячками), они чаще всего сине-зелёного цвета и на солнце так быстро высыхают, что порой за несколько часов исчезают полностью. Благодаря внезапному появлению, поглощению воды и набуханию, зеленоватой окраске, мягкой и клейкой консистенции Философы избрали эту водоросль в качестве иероглифического образа для обозначения их материи. Именно скопление таких водорослей — символ минеральной Магнезии мудрецов, — поглощающее небесную росу, мы и видим на амьенском четырёхлистнике. Бегло упомянем многочисленные определения Ностока, указывающие, по мнению Мастеров, лишь на его минеральное начало: Небесный архей⁽⁷⁸⁾, Лунная мокрота, Земляное масло, Росяной жир, Растительный витриол, Flos C?li⁽⁷⁹⁾ и т. д. Выбор определения зависел от того, рассматривали его Мастера как вместилище универсального духа или как земное вещество, выделенное в виде пара, а затем коагулированное путём охлаждения в воздушной среде.

Такие странные определения, отнюдь, впрочем, не произвольные, заставили забыть действительное, связанное с нашей проблемой значение слова Носток. Это слово происходит от греческого ???, ??????, соответствующего латинскому nox, noctis (ночь). Другими словами, это то, что рождает ночь и нуждается в ночи, чтобы расти и функционировать. Таким образом, наш субъект полностью сокрыт от глаз непосвящённых, однако его легко выделит и подвергнет обработке знаток законов естества. Но сколь немногие, увы, берут на себя труд хорошенько подумать, не затемняя существа вопроса.

Скажите нам, вы, столь много трудившиеся, чего вы домогаетесь со своими печами, с целым набором ненужной посуды? Тешите себя надеждой, что из разрозненных деталей и впрямь что-нибудь сотворите! Ваша надежда напрасна, ведь творить способен лишь Бог, Он — единственный Творец. Может, вы стремитесь породить нечто новое. Но в таком случае не обойтись без помощи естества, а оно, вне всякого сомнения, откажет вам в этой помощи, если вы волею обстоятельств или по неведению не дадите ему самому применить свои законы. Каково же главное, первоначальное условие (condition primordiale) того, чтобы рождение было проявлено? Знайте же, что это полное отсутствие какого бы то ни было, даже рассеянного, смягчённого солнечного света. Поглядите вокруг себя, обратитесь к своему собственному естеству. Разве вы не видите, что у человека и животных из-за определённого расположения внутренних органов оплодотворение и созревание плода, вплоть до появления детёныша на свет, осуществляется в полной темноте! На поверхности ли земли, на свету ли, или в глубине земли, во мраке, прорастают, пускают ростки семена растений? Днём или ночью образуется благодатная роса, питающая растения и придающая им жизненную силу? Взгляните на грибы — разве не ночью они рождаются, развиваются, растут? Да и вы сами — разве не во время ночного сна ваш организм восполняет утраченное, устраняет ненужное, образовывает новые клетки, новые ткани взамен тех, которые сжёг, стёр, разрушил дневной свет? Даже работа по перевариванию и усвоению пищи, по превращению её в кровь и органическую субстанцию, и та протекает в темноте. Хотите убедиться на опыте? Возьмите оплодотворённые яйца и проведите инкубацию в хорошо освещённой комнате; к концу инкубации эмбрионы в яйцах будут мёртвые и на разных стадиях разложения. Если какой-нибудь цыплёнок и родится, он будет слепой, тщедушный и долго не протянет. Таково пагубное действие солнечного света — не на жизненную силу уже образовавшихся существ, а на сам процесс зарождения. И не следует думать, что влияние основополагающего закона на сотворённое естество ограничивается лишь органическим миром. Хотя реакция минералов не столь заметна, они, так же как животные и растения, подвержены действию этого закона. Многие знают, что получение фотографического изображения основано на свойстве солей разлагаться на свету. Соли возвращаются таким образом в инертное металлическое состояние, в то время как до этого в темноте лаборатории они приобрели такие качества, как активность, жизнетворность и чувствительность. Два газа, хлор и водород, будучи в смеси, сохраняют в темноте свою целостность, но при свете они вступают друг с другом во взаимодействие: при рассеянном свете — медленно, при ярком солнечном — с мощным взрывом. При дневном свете многие растворённые соли металлов за больший или меньший срок изменяют своё естество или выпадают в осадок. Так, сульфат закиси железа быстро превращается в сульфат окиси железа и т. д.

Важно, следовательно, запомнить, что солнечный свет оказывает в высшей степени разрушительное действие на все очень юные существа (substances), неспособные противостоять огненной силе Солнца. Это специфическое воздействие настолько очевидно, что на его основе разработан терапевтический метод исцеления кожных заболеваний и быстрого заживления наружных язв и ран. Подобное фототерапевтическое лечение возможно вследствие губительного воздействия солнечного света прежде всего на бактериальные, а также на органические клетки.

А теперь работайте при дневном освещении, раз считаете нужным, но не сетуйте на нас, если ваши усилия ни к чему не приведут. Мы твёрдо знаем, что богиня Исида (Isis) — мать всех вещей, она вынашивает их в своей материнской утробе, она единственная распространительница Откровения и Посвящения. Профаны, имеющие глаза и невидящие, имеющие уши и неслышащие, к кому возносите вы свои молитвы? Разве вам не известно, что к Исусу можно приблизиться, лишь имея ходатаем Его Мать — sancta Maria ora pro nobis⁽⁸⁰⁾? Деву, всегда одетую в голубое, вам в назидание изображают стоящей на молодом лунном серпе (croissant); голубой цвет, кстати, символический цвет ночного светила. Мы могли бы разобрать это более подробно, однако полагаем, что и сказанного достаточно.

Завершим рассмотрение своеобразных герметических типов амьенского собора небольшой сценой инициации в углу слева от того же портика Девы-Матери. Мастер обращает внимание троих своих учеников на герметическое светило — о нём мы уже много распространялись, — на ту древнюю звезду, которая указывает Философам путь и сообщает им о рождении солнечного сына (fils du soleil) [XXXVIII]. В связи с этой звездой вспомним о девизе Николя Ролена, канцлера Филиппа Доброго. Девиз, представленный в виде ребуса — единственная , — свидетельствовал о науке, в которой был сведущ его сочинитель, ведь этот знак — единственная звезда — обозначал Великое Делание.

XXXVIII. Амьенский собор - Портал Девы Матери. Семиконечная звезда.