Между «блоком» и «осью»
Между «блоком» и «осью»
В разгар прогерманской и антикоммунистической кампании в испанской прессе, сопровождавшей поход «голубой дивизии» на Восток, который находил горячий отклик в фалангисгских кругах, пришло известие о разгроме немцев под Москвой. Впечатление было ошеломляющее. Английский историк С. Пейн даже утверждает, что «высшая точка энтузиазма в Испании по отношению к войне, которую вела Германия, спала вскоре после поражения под Москвой в декабре 1941 г.»[191]. Политика испанского правительства еще очень длительное время была открыто прогерманской и пронацистской. Но после декабрьского поражения немцев под Москвой Франко с еще большей настойчивостью стал избегать всего, что могло бы поставить Испанию на грань войны.
8 декабря 1941 г. Япония совершила нападение на Пёрл-Харбор. Америка вступила в войну. 11 декабря Германия объявила войну Соединенным Штатам. В тот же день Чиано записал в своем дневнике: «Вечером Риббентроп попросил нас поддержать предложение Германии о том, чтобы страны тройственного пакта объявили войну Соединенным Штатам. А как Испания?»[192]. Испания хранила молчание неделю. 18 декабря 1941 г. Франко и Серрано Суньер скрепили своими подписями декрет, в котором говорилось: «Испания сохраняет, как и в предыдущей фазе конфликта, свою позицию невоюющей страны»[193].
К толпам фалангистов, скандирующих время от времени «Гибралтар! Гибралтар!» у стен британского посольства, присоединились их коллеги, выкрикивающие «Куба! Куба!» у стен американского посольства. Всесильная гражданская гвардия спокойно взирала на эти бесчинства. Серрано Суньер «позволял» прессе «метать гром и молнию» в адрес как Англии, так и США. И почти в то же время, в начале января 1942 г., вступили в решающую стадию переговоры, которые вел в Вашингтоне посол Испании X. Карденас. 5 февраля от имени испанского правительства Карденас дал абсолютные гарантии, что «продукты, полученные от Соединенных Штатов, будут использованы только в пределах национальной территории и на благо испанского народа»[194]. Госдепартамент принял на веру гарантии испанского правительства, соглашение было подписано. И тогда же стало известно, что 13 февраля в Севилье встретились Салазар и Франко. На беседах двух диктаторов присутствовал и Серрано Суньер. Но Франко говорил с Салазаром только на португальско-галисийском диалекте, который Суньер плохо понимал. Впоследствии Суньер жаловался друзьям, что он практически «отсутствовал». Были приняты все меры, чтобы содержание беседы осталось в глубокой тайне, и прессе оставалось лишь строить догадки. Кое-какое основание для предположений о возможном содержании беседы давала речь Франко, произнесенная на другой день перед севильским гарнизоном. Это была та самая печально известная речь, в которой Франко с гордостью говорил о «кулаке» испанских добровольцев в «степях России» и обещал, что в том случае, если дорога на Берлин будет открыта, миллион испанских добровольцев придет на помощь Германии[195]. Отсюда иностранные обозреватели делали вывод о новом приливе прогерманских настроений в Испании.
Из публикаций, увидевших свет уже после окончания войны, стало известно, что во время беседы Салазар полностью исключал возможность нападения на острова и также на саму Португалию со стороны англичан. Не верил он также и в нападение Германии. Салазар признал, что в США часть общественного мнения оказывает на правительство давление в пользу оккупации Азорских островов и т. д. Однако он не думает, что это давление окажется достаточно сильным, чтобы привести к такого рода действиям. Салазар заверил, что в случае такого нападения, как и в любом подобном случае, Португалия будет обороняться против любого агрессора всеми имеющимися в ее распоряжении средствами. Франко обещал оказать любую возможную помощь. Собеседники откровенно обсудили и опасность, угрожающую, по мнению испанцев, правительству Салазара в связи с происками англичан и коммунистов. Салазар признал наличие известной угрозы со стороны коммунистов, в связи с чем и были произведены в Португалии в последнее время аресты, прибавив при этом, что все же не видит с этой стороны никакой серьезной опасности. Но он решительно не согласился с утверждениями испанцев, что англичане пытаются его свергнуть. На возражение Серрано Суньера, что «англичане здесь, в Испании, совершенно открыто готовили революцию против существующего режима», Салазар удивленно заметил, что совсем недавно английский посол сэр Сэмюэль Хор «уверял его как раз в обратном».
Некоторое различие в оценках ситуации не помешало Франко и Салазару договориться об установлении более тесной связи «между испанской и португальской полицией и совместно следить за коммунистами и противниками правительства».
«Проанглийская» точка зрения Салазара и «прогерманская» — Франко наиболее отчетливо проявились, если верить Суньеру, в отношении Германии. Это касалось и общеполитической концепции, и конкретных вопросов. На заявление Франко и Суньера, что «Испания тесно связана с Германией и Италией чувством благодарности и дружбы и что по этим, а также политическим причинам (так сказать, в силу инстинкта самосохранения от большевизма и от традиционных врагов Испании) последняя желает победы Германии, Салазар ответил, что не следует переоценивать опасности большевизма, так как Англия и США из эгоистических побуждений будут пытаться препятствовать его дальнейшему распространению». Салазар выразил уверенность, что «в случае победы англосаксов Германия всегда будет существовать в качестве известного бастиона».
Салазар опасался победы немцев и последующей германизации всей Европы, вследствие чего такие страны, как Португалия, потеряют свое самостоятельное лицо. Он опасался, что наступит день, когда Германия нападет на Испанию и Португалию и оккупирует их. Франко и Суньер весьма энергично пытались рассеять его сомнения. О мере искренности собеседников можно судить по тому, как Франко и Суньер ответили Салазару, когда тот осторожно осведомился о силе германского давления на Испанию с целью вовлечения ее в войну. Франко и Суньер заявили Салазару, что в «известный момент» Германия действительно «указала на желательность» военного сотрудничества с Испанией, но когда испанцы «попросили» Германию отказаться от своих намерений, последняя согласилась и «с тех пор никогда не проявляла настойчивости в этом вопросе». Салазар ответил буквально следующее: «Честное слово, я не верил этому и не считал это возможным»[196]. По возвращении в Мадрид, вечером 19 февраля, Суньер сразу же принял Шторера, опасаясь, как бы немцы не истолковали встречу, прошедшую в обстановке строгой секретности, как недружественный в отношении Германии акт. Суньер сообщил, что во время бесед, которые проходили по заранее намеченному плану, был поднят прежде всего вопрос об испано-португальских отношениях. «При этом испанцы заявили, что всякое нападение на европейскую португальскую территорию, а также и на острова, они вынуждены рассматривать как нападение на Испанию»[197], — доносил Шторер в Берлин сразу же после окончания беседы с Суньером. Речь Франко перед севильским гарнизоном успокоила Берлин.
2 марта 1942 г. X. Бюксенсшутс в «Deutsche Allgemeine Zeitung» опубликовал статью «Англия и США против Испании». В ней говорилось: «Национальная Испания уже давно оплачивает своей кровью право на участие в Новой Европе… Генерал Мильян Астрай подсчитал потери армии Франко в борьбе против большевизма — 70 тыс. убитыми и 335 тыс. ранеными. И сегодня борьба «голубой дивизии» в рядах германской армии на полях Востока — вновь против большевизма. В своем великом докладе в Севилье генерал Франко вновь напомнил о связи между войной за независимость и европейской крусадой против большевизма, указав, что без победы Национальной Испании не было бы сегодня ни одного испанского добровольца в далеких степях Советского Союза. Богатством территорий Востока, которые будут использованы победившей Германией, Испания также сможет воспользоваться для своего экономического воскрешения».
Два дня спустя, 4 марта, Суньер встретился с американским временным поверенным в делах Булаком — речь шла о возобновлении поставок в Испанию жизненно важных для нее товаров. Булак выразил сожаление по поводу того, что Франко «счел необходимым произнести свою антикоммунистическую речь сразу после встречи с Салазаром». На что Суньер ответил: «Франко лишь точно выразил хорошо известное официальное отношение Испании к коммунизму. Испания рассматривает Германию как оплот против коммунизма. Если Франко сказал, что испанские добровольцы придут на помощь, если Германия будет терпеть поражения от русских, то это полностью и исключительно согласуется с испанской позицией в отношении коммунизма»[198]. Позднее Суньер разъяснил Булаку: «Ссылка на возможную испанскую помощь Германии была чисто теоретической, поскольку Испания уверена, что Германия победит русскую армию»[199].
Не изменил своей позиции Франко и летом 1942 г., когда Красная армия с тяжелыми боями и невосполнимыми потерями отступала к Волге. 17 июля в своей традиционной речи перед Национальным советом фаланги он выразил уверенность, что страны «оси» в скором времени сокрушат коммунизм: «В Европе существует только один опасный враг — коммунизм, и только одна система, способная его победить, — тоталитарный режим»[200].
Очевидцы событий, а вслед за ними и многие исследователи утверждали, что вплоть до осени 1942 г. внутреннее положение в стране занимало Франко гораздо больше, чем международные дела. По словам Хейса, «весна и лето 1942 г. были временем настоящей эпидемии студенческих бунтов, скандалов и уличных волнений, так что испанские тюрьмы начали пополняться не только одними «красными», но и ссорящимися «патриотами»»[201]. Обозреватель цюрихской газеты «Die Weltwoche», анализируя причины, по которым Испания до сих пор сохраняла нейтралитет, несмотря на открытое выражение симпатий к державам «оси» со стороны руководителей страны, пришел к выводу о том, что для Испании вступление в войну едва ли возможно. И дело не только в медленно восстанавливавшейся экономике, которая лишь весьма приблизительно покрывала потребности собственного населения, сколько в политической неустойчивости режима. «Фаланга, которая претендует на то, чтобы быть носительницей политической мощи, имеет очень мало корней в народе, в то время как сам генерал Франко находит признание больше как военный деятель. Народ отвергает фалангу, члены которой имеют все необходимое, в то время как население нуждается. Между фалангой и рекете, которая является вторым правительственным компонентом, имеются значительные политические различия. Военные образуют третий правительственный компонент»[202]. Но интриг между группами и группировками внутри правящего лагеря было гораздо больше, чем это названо в статье швейцарского журналиста. В связи с заявлением о своем праве на престол дона Хуана, сына недавно умершего Альфонса XIII, вновь оживились никогда не прекращавшиеся старые распри между карлистами (традиционалистами) и альфонсистами, между монархистами-консерваторами и монархистами-прогрессистами. Внутри правящей партии никогда не прекращались разногласия между носителями монархистской и антимонархистской тенденций. Летом 1942 г. эти разногласия обострились в связи со слухами о готовящемся компромиссе Франко с монархистами. И когда в июне 1942 г. Суньер отправился в Италию, его визит к Муссолини всезнающая и всеведущая молва связала с обсуждением проблемы возможности восстановления испанской монархии. Шторер сообщил в своем донесении в Берлин 11 июня 1942 г.: «Сегодня уже весь Мадрид говорит о том, что испанский министр иностранных дел поехал в Италию, чтобы обсудить с итальянскими государственными деятелями вопрос о монархии…»[203]. Слухи подтвердились и на этот раз.
15 июня Суньер прибыл в Италию, 16-го — присутствовал на завтраке у короля, а 20-го был принят Муссолини. Как свидетельствует Чиано, во время встречи Суньера с Муссолини действительно обсуждался вопрос о монархии. Чиано записал в своем дневнике 20 июня: «Муссолини выразил враждебность к монархии как к потенциальному естественному врагу тоталитарных революций. Он полагал, что пройдет немного времени и в Испании у короля возникнет желание задушить фалангизм».
О монархии в те дни так много говорили в Испании, что этой теме Хейс посвятил свое донесение Рузвельту от 30 июня 1942 г. В этом донесении Хейс выразил свою уверенность в том, что теперь уже не является первоочередным вопрос о вступлении Испании в войну или об активной помощи державам «оси». Первостепенным является вопрос о «внутреннем устройстве Испании в течение ближайших месяцев или лет». Он полагал, что, вероятнее всего, произойдет «реставрация монархии или путем военного переворота, или при помощи покровительства Франко. Восстановленная монархия будет едва ли не наверняка и более либеральной, и более дружественной к нашему делу»[204].
В том, что «реставрация монархии в Испании будет полезной союзникам в течение и после войны», был убежден и английский посол С. Хор, который во время первой же встречи с Хейсом просил его оказать поддержку монархистам.
Суньер во время визита к Муссолини утверждал, что Англия тратит 10 млн песет в месяц на британскую пропаганду в Испании[205]. Известная часть этих средств, возможно, шла на пропаганду идей реставрации монархии.
Но Франко не спешил выпускать власть из своих рук, и надежды на реставрацию монархии при покровительстве самого Франко были едва ли обоснованными. Скорее всего все эти разговоры в правительственных кругах были лишь очередным маневром, задуманным самим Франко в надежде снискать расположение Англии и США, маневром, который был составной частью его курса на постепенную внешнеполитическую переориентацию. Франко и его окружение отдавали себе отчет в том, что реставрация монархии и для монархической Англии, и для республиканской Америки представлялась наиболее приемлемым решением «испанской проблемы». И с фашизмом как будто будет покончено, и возрождения демократической республики, а возможно, и повторения событий 1936–1939 г. в каком-либо варианте удастся избежать. И хотя расставание с властью не входило в планы диктатора, однако, все эти толки вокруг проблемы реставрации встревожили экстремистов в фаланге, для которых нацистская Германия была образцом решения всех внутренних и внешних проблем и которые тем не менее, по словам Ридруехо, считали себя самой «революционной» группой в фаланге. «В этой группе господствовало представление о том, что все беды и недостатки в Испании, включая нищету и социальную несправедливость, происходят главным образом из-за подчинения англо-французской гегемонии», — отмечает Ридруехо, который сам когда-то в прошлом принадлежал к этой группе. С победой «оси» связывалось создание единой Европы, независимой и могучей, в которой Испания — не известно только каким образом — сможет играть важную роль»[206].
Именно с этой группой постоянно поддерживали тесную связь многочисленные агенты VI отдела Главного управления имперской безопасности, которые умело подогревали пронацистские настроения ее членов. Поскольку среди монархистов, как альфонсистов, так и традиционалистов, было много англофилов, это усиливало к ним ненависть и как к противникам «оси» со стороны фанатически преданных нацизму фалангистов-экстремистов.
Кризис достиг кульминационного пика в августе 1942 г. 14 августа на военного министра генерала Варелу — карлиста и, по твердому убеждению германских агентов, англофила — во время мессы в Бильбао в память павших во время гражданской войны традиционалистов было совершено покушение. Когда Варела выходил из церкви, на улице взорвалась бомба. Сам Варела остался жив, но несколько человек из окружения были убиты или ранены. Полицейское расследование обнаружило, что участники покушения принадлежали к фалангистской молодежной организации, и один или два из них были тесно связаны с Серрано Суньером. Прослеживалась связь и с германскими нацистами. Немедленно были введены новые строжайшие указания для цензуры, и в то время как испанское радио и пресса даже не касались покушения, слухи о нем, подобно лесному пожару, распространились по всей Испании[207]. Строились самые различные предположения о том, что же предпримет Франко? Даст ли отставку Серрано Суньеру и распустит фалангу, как того требовали традиционалисты? Или даст отставку Вареле и подвергнет репрессиям традиционалистов, как того требовали фалангисты? 27 августа Франко прервал свою традиционную поездку по провинциям и возвратился в Мадрид. Несмотря на поздний час, между Франко и его зятем состоялась беседа, о содержании которой можно только догадываться. На другой день три министра — генерал Варела, генерал Вигон и адмирал Морено — были вызваны в резиденцию Франко Эль Пардо, где пробыли довольно длительное время.
1 сентября был казнен организатор покушения. Серрано Суньер попытался его спасти, но безуспешно.
3 сентября в вечерних газетах было официально объявлено о частичной смене кабинета: министром иностранных дел был назначен монархист граф Франсиско Го-мес Хордана, министром внутренних дел — профессор Блас Перес, военным министром — генерал Асенсио. Серрано Суньеру была дана отставка.
«Тот «экзальтадо», который бросил бомбу в тогдашнего военного министра Варелу и затем за свой поступок был приговорен к смертной казни, сослужил плохую службу своему делу», — комментировал события, приведшие к правительственному кризису, корреспондент швейцарской газеты «Faterland» в статье с примечательным названием «Останется ли старый курс?»[208]. Если иметь в виду коллег фалангистского террориста по партии, то нельзя с этим не согласиться — после окончания расследования обстоятельств покушения на Варелу новая волна чистки обрушилась на фалангу, дабы устранить и изолировать реальных и потенциальных заговорщиков. Но для самого Франко августовские события оказались весьма своевременными. Суньер был одиозной фигурой, ассоциировавшейся с открытой прогерманской линией внешней политики Испании, и Франко воспользовался его связями с заговорщиками, чтобы дать ему отставку. «Эра куньядисимо кончилась», — шептались в те дни в Мадриде. Строились различные предположения по поводу возможных изменений во внешнеполитическом и внутриполитическом курсе. Контролируемая правительством пресса была заполнена статьями, в которых с уверенностью утверждалось: никакой смены линии, никакого разрыва с прежними друзьями, никаких переходов в другую группировку держав. Частичная смена кабинета, уверяли испанские газеты, не означает разрыва ни с прежней внешнеполитической линией правительства, ни с проводившейся до сих пор линией активной борьбы с коммунизмом. Газета «Arriba» с негодованием писала о тех, кто «смеет говорить о смене правительства, в то время как в нашем отечестве есть только одно неизменное правительство: каудильо, генералиссимус армии и национальный шеф фаланги»[209].
Своеобразной реакцией на иное соотношение внешнеполитического «баланса сил» были всевозрастающие нападки представителей высшей церковной иерархии Испании на нацизм и идеологию тоталитаризма. Отношение к германским нацистам у высших прелатов испанской церкви было весьма сложное. Германский фашизм способствовал победе Франко, которому церковь была многим обязана: Франко отменил антиклерикальное законодательство периода Республики, восстановил религиозное обучение в школах, восстановил положение 1851 г. о пенсиях служителям культа, вернул церкви ее собственность и т. д. Им было известно резко отрицательное отношение к католицизму Гитлера и вслед за ним многих руководителей германского рейха. Им были известны заявления Гитлера, сделанные Суньеру, что «он в общем не вмешивается в дела церкви, но требует, однако, чтобы церковь в свою очередь не пыталась вторгаться в сферу государственной власти». Но до поры до времени католические прелаты считали нужным сдерживать свое недоброжелательство к немцам, имея в виду общую направленность испанской внешней политики. С конца лета 1942 г. они, напротив, неоднократно демонстрировали свое негативное отношение к тем или иным аспектам нацистской идеологии. Незадолго до падения Суньера новый примас испанской церкви архиепископ Толедо Пла-и-Даниэль в беседе с американским послом сетовал на то, что при Суньере и его приближенном Хосе де Луна нацистское влияние привело к распространению расизма. В разное время Франко и франкисты выступали против евреев в той же мере, как и против масонов, либералов и коммунистов, но лишь как против иноверцев. Фаланга пыталась привить антисемитизм расистского толка, что, по мнению того же Пла-и-Даниэля, было чуждо испанскому народу. Пытаясь заслужить благоволение церкви, фалангистская пропаганда даже создала миф о Гитлере как о «великом католике», что вызвало гнев у церковников. Франко держался в стороне, не вмешиваясь в распри церкви и фаланги. В конце сентября 1942 г. с разрешения архиепископа Толедо в его официальном бюллетене была опубликована большая статья, подготовленная кардиналом Сегурой, в которой решительно осуждалась переведенная на испанский язык нацистская книга, излагающая доктрины расизма, принудительной стерилизации «неполноценных» народов и т. д.[210]
К этому времени предположение Франко, что война продлится долго, под влиянием исхода событий на Восточном фронте переросло в убеждение. И то, что на посту министра иностранных дел Испании фалангиста Суньера сменил монархист граф Гомес Хордана, пробританская ориентация которого была известна, не было случайностью. И хотя первым актом Хорданы как руководителя испанской дипломатии было совещание с послами Германии и Португалии, тем не менее назначение министром иностранных дел Хорданы некоторые сочли признаком возможных изменений во внешнеполитическом курсе Испании. Для демократической части лагеря противников «оси» шестидесятипятилетний Гомес Хордана был достаточно одиозной фигурой. Он был верховным комиссаром в Испанском Марокко в 1920 г., не впервые возглавлял министерство иностранных дел: в 20-е годы — на короткое время при монархии, а в 1938–1939 гг. — в правительстве Франко. Он не принадлежал к «старой» аристократии, графский титул был впервые получен его отцом, также генералом, в 1895 году за «заслуги» на Кубе. Его монархистские, традиционалистского толка убеждения были широко известны. Но в то же время весьма лестную характеристику ему давали как посол Великобритании С. Хор, так и К. Хейс. Первая встреча Хейса и Хорданы произошла 8 сентября. По словам посла США, в ходе беседы «выяснилось горячее желание Хорданы улучшить отношения с США». Министр убеждал посла, что величайшим его желанием было сделать все, что в его власти, чтобы удержать Испанию от вступления в войну»[211].
Вскоре Мадриду представился удобный случай провести зондаж внешнеполитических намерений США не столько в отношении Испании, сколько в отношении держав «оси».
28 сентября личный представитель Рузвельта в Ватикане М. Тэйлор, возвращаясь из Рима в Вашингтон, прибыл в Мадрид. На следующий день он посетил папского нунция, присутствовал на обеде в американском посольстве, а 30 сентября намеревался вылететь в Лиссабон. На аэродроме Тэйлору сообщили, что полет отменяется. Вскоре стало известно, что его ожидает Франко. Но если для Тейлора приглашение в резиденцию Эль Пардо было неожиданностью, Франко, как свидетельствуют памятная записка «То, что следует знать господину Майрону Тэйлору» и «Проект конкретных предложений для переговоров Генералиссимуса с Майроном Тэйлором», тщательно заранее готовился к встрече. Суть высказываний Франко, которые намеренно облекались в парадоксальную форму, сводились к выяснению возможностей для Германии заключения сепаратного мира с Англией и США. Он пытался убедить собеседника, что мир может быть достигнут при условии, что ни одна из воюющих сторон не будет уничтожена: «Уничтожение одной или нескольких воюющих сторон приведет к израсходованию всех сил и будет означать для всех стран в будущем зло более тяжелое, чем сама война».
В течение почти полуторачасовой беседы, которую вели Франко и Тэйлор, а Хордана и Хейс только присутствовали при этом, диктатор отстаивал свою уже неоднократно высказываемую в публичных выступлениях позицию, заключавшуюся в том, что США ведут войну с Японией, совершенно отличную от европейской, что война в Европе представляет собой борьбу против коммунизма, и в этой борьбе США не приемлют никакого участия; что Гитлер как честный джентльмен не искал ссоры с Англией, да и теперь не посягает на ее независимость; что величайшим врагом Англии и Соединенных Штатов, так же как и Германии, Италии и всего христианского мира, является «варварская восточная коммунистическая Россия». Тэйлор не только не согласился с тезисом Франко, но и серией вопросов добился от него признания, что Соединенные Штаты ведут войну, в которой участвуют все державы «оси», а не только Япония, что Гитлер не уважает независимость народов и не намеревается уважать целостность Британской империи и что нацистская Германия, а не коммунистическая Россия первой вступила на путь войны. Тэйлор дал понять, что США преследуют цель закончить войну победой[212].
Франко по-прежнему оказывал посильную поддержку Германии. В далекую Россию шли воинские эшелоны для пополнения «голубой дивизии», которая в это время была переброшена под Ленинград, где ей предстояло сыграть отведенную ей германским командованием роль в осеннем наступлении на Ленинград. В Германию шли эшелоны со стратегическим сырьем, американским бензином и аргентинской пшеницей. На испанских морских базах находили себе пристанище германские подводные лодки. Во славу германского капитала продолжал свою деятельность концерн Ровак-Софиндус. Испанские дипломаты и сам Франко выполняли «деликатные» поручения Берлина. Испанские газеты по-прежнему прославляли германское оружие. Однако в той двойной игре, которую франкистская Испания вела на протяжении Второй мировой войны, произошли определенные изменения. Эти изменения были еще очень незначительны, и официальные круги США и Англии пытались воздействовать на «маленького генерала» в надежде «умиротворить» его. С этой целью 28 августа 1942 г. по инициативе Рузвельта был принят план спасения и охраны произведений искусства, рукописей, литературы и знаменитых памятников архитектуры Испании с целью поощрения в будущем туризма из Западного полушария при непременном условии соблюдения испанским правительством строгого нейтралитета[213]. То было время, когда заканчивались последние приготовления к операции «Торч». Эта операция была задумана как замена открытия второго фронта в Европе высадкой в Северной Африке. Окончательное решение о высадке в Северной Африке было принято Англией и США еще 25 июля 1942 г. В течение августа-сентября были разработаны и уточнены детали будущей операции и, как свидетельствует У. Черчилль, «окончательное решение о проведении операции было принято 22 сентября на заседании начальников штабов… Дата операции «Торч» была назначена на 8 ноября»[214].
Мнения относительно позиции Испании в связи с операцией «Торч» разошлись. Самуэль Хор не сомневался в том, что Испания вступит в войну на стороне «оси». Черчилль колебался. В послании президенту Рузвельту от 26 августа 1942 г. он писал: «С моей точки зрения, было бы разумно предположить: а) что Испания не вступит в войну с Англией и Соединенными Штатами из-за «Торч»; б) что понадобится, по крайней мере, два месяца для того, чтобы немцы смогли проникнуть через Испанию или добиться у нее каких-либо баз…»[215]. Две недели спустя его уверенность поколебалась: по его собственному признанию, его «беспокоила Испания». В послании бригадиру Хиллису для комитета начальников штабов он писал 16 сентября 1942 г.: «Нам придется очень пристально следить за реакцией Испании на подготовку «Торч», которая станет очевидной в Гибралтаре… Что произойдет, если приблизительно за две недели до даты «Торч» немцы окажут нажим на Испанию, потребуют объяснений по поводу этой подготовки и заставят очистить нейтральную полосу либо разрешить им использовать аэродромы Валенсии для своих самолетов? Какова возможная испанская реакция на этот нажим и какой должна быть наша позиция? Нам, возможно, придется столкнуться с Франко по этому поводу в самый неблагоприятный момент. Я думаю, что нам следует подготовить планы на этот счет»[216].
В послании к государственному секретарю Хэллу от 9 октября 1942 г. он советовал не вступать на испанскую территорию, если только сама Испания или страны «оси» не вынудят к этому. Вторжение на территорию Испании могло, по мнению Хейса, привести к вступлению Испании в войну на стороне «оси», что создаст дополнительные трудности для союзников, к тому же будет нанесен моральный ущерб позиции США[217].
В результате изучения положения в Испании Хейс пришел к выводу, что в том случае, если вооруженные силы Объединенных Наций после высадки во Французском Марокко не нарушат неприкосновенности испанской территории, «Испания, возможно, останется нейтральной и даже может склониться к тому, чтобы выступить на нашей стороне»[218]. Рузвельт не разделял оптимизма своего посла, так же как и командующий силами союзников генерал Эйзенхауэр, который в сентябре 1942 г. в одном из своих донесений в Вашингтон писал, что, если Испания вступит в войну на этой стадии, последствия будут «очень серьезными».
3 сентября 1942 г. Рузвельт писал Черчиллю: «Как мы с вами решили уже давно… вы (т. е. англичане. — С. Я.) должны будете заниматься положением в Испании»[219]. 11 октября Хейс получил указание сообщить Франко, что «желание Испании остаться в стороне от войны находит полное признание в Соединенных Штатах». 30 октября Хордана сообщил Хейсу, что аналогичные заверения по указанию своего правительства сделал и С. Хор.
В вербальной ноте, переданной Хором 8 ноября 1942 г., британское правительство заверяло, что операция, осуществляемая в настоящее время в Северной Африке, «никоим образом не угрожает интересам Испании… Правительство Его Величества полностью разделяет желание испанского правительства уберечь Иберийский полуостров от разрушений, причиняемых войной, и желает, чтобы Испания имела все возможности восстановить силы и преодолеть разруху как следствие гражданской войны и занять достойное место в будущей Европе»[220].
Опасения Рузвельта в связи с возможным вступлением Испании в войну были так велики, что накануне высадки англо-американских войск в Северной Африке он счел необходимым направить личное послание Франко. Посол К. Хейс получил инструкцию, не мешкая, передать письмо Франко.
В час ночи в субботу, 8 ноября, Хейс позвонил по телефону Хордане и попросил немедленно принять его. Хордана встретил посла в пижаме и был очень встревожен. Хейс заявил о своем желании немедленно встретиться с Франко для передачи срочного послания президента Рузвельта. После безуспешных попыток в течение получаса связаться по телефону с Эль Пардо, загородной резиденцией Франко, Хордане ответили, что Франко нет во дворце, что он охотится и вернется только утром. После длительных уговоров Хейс все-таки показал письмо Рузвельта Хордане. Тон послания Рузвельта был необычайно любезным: «Поскольку Ваш народ и мой — друзья в самом лучшем смысле этого слова и поскольку я искренне желаю продолжения этой дружбы к нашей взаимной выгоде, я хочу очень просто рассказать Вам о причинах, заставивших меня отдать приказ американским вооруженным силам высадиться во французских владениях в Северной Африке». Рузвельт сообщил об имеющейся у него точной информации относительно намерения Германии и Италии захватить французскую Северную Африку. «С Вашим обширным военным опытом Вы должны ясно представить, что в интересах обороны Северной и Южной Америки необходимо безотлагательно принять меры для предупреждения захвата державами «оси» французской Африки», — льстил президент. Он заверил Франко, что эти действия никоим образом «не направлены ни против правительства или народа Испании, ни против Испанского Марокко и испанских территорий — метрополии или заморских территорий». В заключение президент выразил надежду, что «испанское правительство и испанский народ желают сохранить нейтралитет и остаться в стороне от войны. Испании ничто не грозит со стороны Объединенных Наций»[221]. Когда Хордана прочел послание Рузвельта, он вздохнул с облегчением: «Итак, Испания не будет втянута»[222]. По-видимому, в условиях, когда на Западе начинают развертываться активные боевые действия, он ожидал худшего.
В тот же день Хордана сообщил Штореру: «Посол США в Мадриде передал Его высокопревосходительству каудильо послание президента Рузвельта. Испанское правительство максимально срочно желает знать точку зрения правительства Германии»[223].
Германия отреагировала тотчас же: возобновились переговоры о поставках оружия, прерванные в начале сентября, хотя в Берлине и имелись весьма серьезные сомнения в том, что Испания желает бороться против «западных» врагов Германии.
Позиция Испании в эти тревожные дни не всегда была понятна даже ее представителям за рубежом. Некоторые из них обращались в Мадрид за разъяснением. Приходилось отвечать. Образцом такого ответа может служить послание 27 ноября 1942 г. министра иностранных дел послу Испании в Лондоне герцогу Альбе, в котором Хордана обращал внимание на улучшение отношений с англосаксонскими странами, подчеркнув при этом, что переговоры с ними идут «под высшим руководством генералиссимуса во исполнение его идей».
Хордана категорически отвергал всякую возможность вывода «голубой дивизии» с Восточного фронта: «Когда думают, что мы находимся в большей степени на стороне «оси», чем на стороне англосаксов, то необходимо разъяснить, что мы не столько с «осью», сколько против коммунизма. Невозможно, чтобы тот, кто действительно знает, чем была красная зона в нашей гражданской войне, не понимал, что быть врагом коммунизма и воевать с ним там, где можно, — жизненный вопрос для Испании».
Хордана нарисовал благостную картину положения в Испании, которая «медленно, но верно возвращается к нормальной жизни после нашей гражданской войны. Сегодня наша экономика развивается, наша промышленность функционирует и производит больше, чем когда-либо, происходит феномен адаптации к автаркии, замещая бесчисленное количество продуктов на другие, которые раньше импортировались и теперь производятся в нашей стране».
Что же касается реставрации монархии, о которой так много говорят в Англии, то «это зависит от нашего свободного режима и нашего суверенитета». И тут же в противоречие этому тезису: «Решение принадлежит исключительно главе государства генералиссимусу Франко». Иными словами, для монархиста графа Хорданы Франко — воплощение суверенитета[224].
1943 г. принес новые тревоги Мадриду: близилось завершение Сталинградской битвы с трагическим для Берлина результатом. 3 февраля Франко встретился с С. Хором и сказал ему, в частности, следующее: «Я считаю роковой ошибкой Англии то, что она продолжает поддерживать Советскую Россию… По одному моему чувству солидарности с Европой я полагаю, что единственно правильным было бы, если бы Англия своевременно вступила бы на путь компромиссного мира с Германией»[225].
Вскоре после победы Красной армии под Сталинградом, 21 февраля 1943 г. правительство Испании, которое возглавлял, как известно, сам Франко, будучи одновременно и главой государства, направило послу Великобритании С. Хору меморандум, в котором говорилось: «Наша тревога в связи с русским наступлением разделяется не только нейтральными государствами, но и всеми людьми в Европе, которые не утратили чувства опасности. Коммунизм и является той чудовищной опасностью для мира, особенно сейчас, когда он опирается на победоносные армии великой державы. Все, кто не ослеп, должен проснуться…
Если Россия выйдет победительницей в войне, мы убеждены, что сама Англия присоединится к нам… Мы, которые не вступили и не хотим вступать в войну, можем видеть события с большей беспристрастностью. Если ход войны не претерпит изменения, очевидно, что русские войска глубоко проникнут на территорию Германии. Если это произойдет, не будет ли огромной опасностью для континента и самой Англии советизированная Германия, которая предоставит России свои секреты и военное производство, своих инженеров, своих техников и специалистов, обеспечив создание фантастической империи, от Атлантики до Тихого океана… Кто в центре Европы, в этой мозаике наций и рас, без твердости и единства, обескровленной войной и истощенной оккупацией, может сдерживать амбиции Сталина? Очевидно, никто»[226].
В своем ответе 25 февраля Хор постарался успокоить правительство Испании: «Есть ли хоть одна нация, способная доминировать в Европе после войны? Россия в ближайшее время будет нуждаться в масштабном восстановлении и будет зависеть от поставок и помощи Британской империи и США. Кроме того, война не будет выиграна так, чтобы одна из держав преобладала над всеми. Военные усилия будут общими и победа будет делом всех союзников.
Возможная ситуация по окончании войны будет следующая: великие армии американцев и англичан займут Европейский континент. Наши армии будут снабжены лучшим вооружением всех классов. Они будут сформированы свежими силами, а не истрепанными и усталыми, как русская армия… Я не принимаю тезис о существовании русской опасности для Европы в послевоенное время. Я не могу также согласиться с тем, что Россия после окончания войны устремится к собственной антиевропейской политике»[227].
Эти документы Главное управление внешней политики испанского МИД передало директору департамента американской политики того же МИД пять лет спустя, 11 марта 1948 г. То было время, когда Испания активно боролась против режима изоляции. В мире уже ощущалось дыхание «холодной войны». Кто был прав в своем прогнозе? В Мадриде полагали, что Испания, иначе говоря, правительство, возглавляемое Франко.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.