39

39

Приняв душ, Хейди вновь вернулась в постель и вытянулась во весь свой росточек рядом с покоренным ею гигантом. На какое-то время она затихла, затем повернулась лицом к Власову, хотела что-то сказать, но вместо слов генерал вновь услышал легкий, романтический вздох.

— Вы что-то хотите мне сказать, Хейди, но не решаетесь. Какую мысль вы казните своим молчанием?

— Неплохо сказано: «Какую мысль вы казните своим молчанием?» Никогда не пробовали писать что-либо, кроме армейских донесений?

— Никогда. Какое там писать? Всю жизнь — в стремени, да на рыс-сях.

— Еще одно ваше упущение. Такой полководец, как генерал Власов, должен оставить после себя хотя бы одну книгу.

— Вы опять о книге? — настороженно проворчал генерал.

— Причем о книге вашего бытия, мой полководец. Воспоминания, записки. Вам ведь есть что вспомнить: советник Чан Кай-ши, командир механизированного корпуса, сражавшегося на западных границах Союза, участник обороны Киева и Москвы.

— Кому в Германии нужна книга генерала, оборонявшего Москву? — с ленцой в голосе спросил Власов.

— Кому?! — азартно оживилась Хейди. — Да лишь бы она появилась. Не представляю себе, чтобы в Германии нашелся хотя бы один офицер армии фюрера, который бы не захотел прочесть воспоминания генерала той армии, которая ему противостояла. А какой ценностью будут обладать ваши мемуары о создании Русской Освободительной Армии.

— Вы настолько серьезно говорите об этом? — постепенно вытравливал из голоса иронию мятежный генерал. — Не знаю. В голову никогда не приходило, — с солдафонской прямотой объяснял Власов. — И сомневаюсь, стоит ли тратить на это время.

— Это должна быть суровая книга сурового и по-своему талантливого, хотя и не очень везучего, генерала, — не обращала внимания на его ворчание Хейди.

Как всегда, когда ее охватывало пламя очередной идеи, она впадала в страстное самовнушение, в романтическую воинственность, в фанатичную веру в свое призвание. И тогда доводы ее становились такими убедительными, как будто любая высказанная мысль, любое желание или пророчество способны были материализовываться.

— Невезучего, это верно подмечено.

— Если мои слова неприятно поразили вас, значит, считайте, что я их не произносила. Поэтому вернемся к книге. Это должна быть исповедь полководца, оставшегося без армии, страны и народа, но решившего, что все это он вновь способен обрести своим мечом. Великая книга великого воина — вот что должно появиться из-под вашего пера, мой генерал генералов!

Самое удивительное, что Власов начинал верить в искренность этих порывов Хейди. В своем восприятии хрупкой на вид, миловидной немки он прошел несколько этапов: сначала ему казалось, что это всего лишь случайное мимолетное знакомство, затем он перестрадал уверенностью в том, что Хейди ему специально подсунули, чтобы следить за ним, привязать его к Германии, к рейху, и сделать предельно управляемым. Потом он вдруг решил, что Хейди, эта эсэс-вдова, всего лишь расчетливо выходит за него замуж, артистично изображая чувства, которых на самом деле не существует. Она потеряла надежду заполучить достойного мужа-немца и теперь готова оказаться в постели с русским, зато генералом.

И лишь в последние два-три дня, когда их общение стало более интенсивным, Власов вдруг увидел перед собой тот, особый тип женщины, рядом с которой невозможно оставаться обычным, рядовым, приземленным. Будь ты хоть окопным солдатом, хоть незаурядным злодеем или серым канцелярским служакой, оказавшись рядом с Хейди, ты неминуемо превратишься в «великого». Пусть даже это будет великий злодей или великий неудачник.

«Великий неудачник, — мысленно ухмыльнулся Власов, — это как раз для тебя. Поскольку именно на великого неудачника ты обречен самой судьбой».

И все же… Он по-настоящему начал верить в искренность намерений этой фурии — вот что происходило с Власовым в эту ночь, в которой секс становился всего лишь чувственной вуалью, под которой сотворялся очередной тайный союз честолюбивой женщины и честолюбивого полководца. Очень честолюбивой женщины, и еще более честолюбивого, хотя и подрастерявшего веру в себя, полководца.

— Так что не волнуйтесь, — нежно погладила она мужчину по оголенному, слегка вздрагивающему от ее прикосновений бедру. — Когда и чем бы ни завершилась эта война в Европе, мы еще успеем потолковать о ней языком литературного искусства. Вы даже не представляете себе, что за убийственный козырь подсунула тогда, в сорок первом, в карточную колоду вашей судьбы сама история, — по-заговорщицки рассмеялась Хейди, плотнее прижимаясь к нему. — Кстати, где сейчас находится ваш архив?

— Если вы имеете в виду наши нынешние армейские документы, то они хранятся в нашем штабе.

— Я говорю сейчас о вашем личном архиве, который, как я поняла, все еще не сформирован. Прячьте наиболее важные из документов, снимайте фотокопии с тех, которые вы не можете изъять из штабных бумаг, собирайте публикации в прессе, ведите дневниковые записи. Причем все эти бумага должны где-то накапливаться, с таким расчетом, чтобы они уцелели во время капитуляции Германии.

— И ты согласилась бы стать хранительницей этого архива?

На сей раз Хейди с ответом не торопилась. После минутного молчания она, очевидно, готова была возобновить разговор, однако поднебесье над горной долиной, в которой располагался санаторий, вновь наполнилось равномерным, но мощным гулом моторов, который постепенно смещался к западной оконечности долины. Было понятно, что это возвращается после воздушного удара та волна ночных бомбардировщиков, которая еще недавно летела на восток.

Русский генерал и немка мысленно провожали вражескую эскадрилью в полном, суеверном молчании.

— Наверняка у вас найдутся более надежные хранители. Но если они не найдутся и если вы решитесь доверить свои бумаги мне, то вполне можете рассчитывать на мою порядочность.

— Я хорошенько подумаю над всем, что ты только что сказала, Хейди.

Даже если бы вся эта воздушная эскадра принялась разносить ее санаторий на камешки, то и после этого ничто не смогло бы заставить ее прервать нить разговора с Власовым. Она по-прежнему свято придерживалась ею же установленного правила: в брачном ложе заниматься не только любовью, но и планированием их общего великого восхождения к вершинам славы.

— Для долгих раздумий времени у нас тоже уже не осталось. Кстати, почему вы никогда не надеваете медаль, которой вас наградил фюрер?[51]

— Следует полагать, что это уже замечено?

— Следует полагать. В любом случае, постарайтесь ее не потерять. Если честно, то через своих покровителей я уже пытаюсь вести переговоры с представителями командования вооруженными силами наших союзников, на территориях которых действуют части РОА, о том, чтобы вы были отмечены наградами этих стран. Мысленно уже вижу стенд наград в музее генерала Власова, и на этом стенде будут размещены все знаки отличия — начиная от китайского Золотого Ордена Дракона, который мы попытаемся найти, или же изготовить его дубликат, и заканчивая наградами США. А почему бы и нет? Что вас удивляет? Через несколько месяцев вы станете самым надежным соратником Америки в борьбе против коммунистической России. Единственным и незаменимым. Как в свое время этот ваш адмирал, как его там?.. — пощелкала она пальчиками.

— Адмирал Колчак. Правитель Сибири. Еще тот вояка был, в стремени, да на рыс-сях.

— Вот видите, сколько у вас достойных примеров для подражания, мой генерал генералов. Так действуйте же![52]

Луч прожектора прошелся по их третьему этажу, по генеральской палате, которая теперь почти всегда была в распоряжении Власова — стоило ему только появиться в санатории; наткнулся на высящуюся чуть в стороне скалу, а затем пополз вверх, скрещиваясь с лучом прожектора, стоявшего на вершине соседнего холма.

Эти прожекторы установили здесь лишь неделю назад, впридачу к разбросанным по окрестным холмам орудиям зенитной батареи, и с тех пор прожектористы шарят не столько по небу, сколько по окнам санатория, что не раз вызывало у Хейди бурю возмущения.

— Ты всерьез веришь, что «Музей генерала Власова» может быть когда-нибудь создан?

— Ни чуточки в этом не сомневаюсь. Даже если ты так никогда и не станешь хозяином Кремля.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.