2. Встреча с Россией
2. Встреча с Россией
В конце апреля Махно собрал часть Гуляйпольских анархистов в Таганроге. Это совещание постановило вернуться в Гуляйполе в июле для организации партизанской войны.
А пока Махно отправился в путешествие по революционной России. В апреле-июне 1918 г. Махно путешествует по России, посещает Ростов-на-Дону, Саратов, Царицын, Астрахань и Москву. В Саратове (май) и Москве (июнь) Махно участвовал в конференциях анархистов. Около недели работал в агитотделе Астраханского совета. Эта поездка сыграла важнейшую роль в формировании взглядов крестьянского вожака, которому предстояло ещё возглавить одно из мощнейших движений Гражданской войны.
Через воспоминания Махно об этой поездке красной нитью проходит тема нарастающего произвола большевиков.
Уже в Таганроге Махно пришлось включиться в кампанию защиты своих товарищей от большевиков. На этот раз под арестом оказалась М. Никифорова, которую обвинили в разграблении Екатеринослава. Но суд, состоявший из коммунистов и левых эсеров, её оправдал. Повлияло и мнение Антонова-Овсеенко о полезности отряда Никифоровой, и давление анархистов, в руках которых было оружие и бронепоезд.
Иным был исход событий в Москве, о чём вскоре узнал Махно. В апреле большевиками была разгромлена «Чёрная гвардия».
Ещё 5 марта Московская федерация анархических групп приступила к формированию «Чёрной гвардии» с единым командованием. Формально это должно было отсечь от движения неконтролируемые группы уголовников, прикрывающиеся именем анархистов. Для вступления в «Чёрную гвардию» требовались рекомендации идейных анархистов и рабочих организаций. Запрещалось участие «Чёрной гвардии» в реквизициях. Анархисты спешили освободиться от компрометирующих их уголовных элементов, к которым прежде анархисты относились терпимо, считая их «жертвами» социального строя. Фактически создание единой «Чёрной гвардии» делало анархистов серьёзным фактором в случае выступления против большевиков слева.
С вчерашними союзниками пришлось прощаться. Но Ленин делал это осторожно, применяя «тактику салями», позднее успешно развитую Сталиным — нужно «отрезать» политических соперников по кусочкам — слишком большой блок противников может и в горле застрять. Сначала он победил левых коммунистов в партии, затем левых эсеров во ВЦИКе, после чего они потеряли статус правящей партии. Но против них ещё не применялось насилие. Теперь настала очередь анархистов.
В Москве, куда перебрался Совнарком в марте 1918 г., анархисты контролировали 25 особняков. Некоторые были расположены вблизи важных пунктов столицы.
Анархисты не скрывали, что готовятся к столкновению. Они были разочарованы политикой большевиков и надеялись на поддержку масс. Ж. Садуль вспоминает о беседе с членом ВЦИК анархистом А. Ге: «Ге гневно обличает большевиков. Придя к власти, они только и делают, что предают принципы, чистые принципы, они переродились в обыкновенных реформистов, рабочие от них отворачиваются и сплачиваются под чёрным знаменем… Ге считает, что уже сейчас можно рассчитывать в Москве на несколько тысяч бойцов. Однако для действий момент ещё не настал. В движение проникли монархисты, которые пытаются использовать его в своих целях[150]. Следует избавиться от этих тёмных и опасных элементов. Через месяц-два анархисты выкопают могилу для большевиков, «царству варварства придёт конец». Будет основана подлинно коммунистическая Республика»[151].
Могли ли они победить? Если бы анархисты опирались на развитую систему самоуправления, если бы предложили конструктивную программу, понятную рабочим и заручились поддержкой большинства коллективов Москвы… В этот период против них не были направлены репрессии, сохранялись возможности для агитации. Но конструктивная программа анархо-коммунистов была предельно близка программе коммунистов. Разворот в политике большевиков методом «военного коммунизма» только начинался. Большевики, которые вели общество не к свободе, а к централизму, казались анархистам всего лишь умеренными сторонниками анархических идеалов, реформистами. Теоретическая слабость наиболее влиятельных анархистских организаторов и организационная слабость анархистских теоретиков привела к тому, что анархизм потерял в городах своё самостоятельное лицо. Объективно анархисты в это время были радикальными и демократическими коммунистами. Эта ниша была занята и левыми большевиками, и отчасти левыми эсерами. Критика анархистами большевиков напоминала позицию левых эсеров. Политически анархисты оказались между большевиками и левыми эсерами, и в конфликте этих двух партий стали склоняться в сторону лево-эсеровской оппозиции. С этим и был связан шанс анархистов на успех. Доживи «Чёрная гвардия» до июля 1918 г, она стала бы весомым фактором в левоэсеровском восстании. В случае падения большевиков теперь уже анархо-коммунисты становились младшим партнёром лево-социалистической коалиции. Сколько бы она продержалась — другой вопрос. Но в любом случае эта коалиция была бы ближе к идеалам анархизма, поскольку лево-эсеровская мысль эволюционировала в направлении умеренных анархо-синдикалистских идей. Но в 1918 г. большевики не стали ждать дальнейшего сближения двух оппозиционных советских сил.
В ночь с 11 на 12 апреля ВЧК захватила базы анархистов. На Малой Дмитровке они отстреливались из горной пушки, но у коммунистов был перевес в артиллерии. Из пушек разнесли и верхний этаж особняка на Донской улице. Бои шли на Поварской. В других местах опорные пункты анархистов удалось взять без значительного сопротивления. Было убито и ранено 40 анархистов и 10–12 чекистов и солдат. Несколько анархистов были расстреляны на месте. Это произвело сильное впечатление. Некоторые анархисты стали задумываться о мести.
ЧК рассчитывала получить дополнительный компромат на «Чёрную гвардию» после захвата особняков. Учитывая, что перерегистрация «черногвардейцев» началась лишь месяц назад, в особняках продолжало жить немало уголовников. Были найдено золото. Московская федерация анархистов была обвинена в связях с известным актёром Мамонтом Дальским, который с помощью друзей-анархистов провёл афёру с продажей опиума (правда, Дальского не стали преследовать), в укрывательстве уголовника Кэбурье (правда, он уже скрылся из Москвы). Всего было задержано около 500 человек, но часть вскоре отпущена.
В апреле-мае такие же операции были проведены и в других городах России.
Даже в официальных сообщениях по поводу разоружения анархистов признавалось, что многочисленные преступления совершались от имени анархистов, а не идейными анархистами. Дзержинский подчёркивал, что «мы ни в коем случае не имели в виду и не желали вести борьбу с идейными анархистами»[152]. Тем не менее, были закрыты крупнейшие анархистские газеты, а идейные анархисты Л. Чёрный и др. были привлечены к ответственности за укрывательство. Впрочем, они вскоре тоже оказались на свободе. Чёрного расстреляют только в 1921 г.
Разоруженным анархистам разрешили и дальше заниматься пропагандистской работой — не более. Махно воспринял новость об ударе по анархистам с тревогой, но не стал делать из неё далеко идущих выводов в отношении большевиков — к городским анархистам он относился с большим скепсисом, а большевики нравились ему как люди дела. И ведь они практически установили власть советов, сделав решающий шаг к анархическому идеалу. Но путешествие по России дало Махно новый материал для сомнений.
Весной 1918 г. социально-экономическая ситуация в России продолжала стремительно ухудшаться. Интересный обзор экономической ситуации в апреле 1918 г. был составлен военно-экономическим отделом военного ведомства при главпочтампте на основе анализа телеграфных сообщений. В нём говорилось: «Урожай. Сведения пока не особенно утешительные. В Тверской, Костромской и Черниговской губерниях предстоит очень плохой урожай, хлеба мало — семена проели и сеять нечего». Это касалось, конечно, не только этих трёх губерний. Плохо дело обстояло и в Смоленской, Самарской и Саратовской губерниях, а вот положительных примеров не приводится. Из-за расстройства транспорта не удалось перебросить в центральные районы рыбный улов из Астрахани, и он пропадает. Попытка большевиков наладить централизованный продуктообмен пока провалилась. «Торговля за последнее время несколько оживилась, благодаря тому, что провинция сильно нуждается в товарах, хотя цены стоят очень высокие, но торговцы думают, что этот год не будет хуже прошлого… Отсутствие денежных знаков выдвинуло новый вид торговли — меновой. Так, союз маслоделателей Сибири предлагает Крассовету ходатайствовать о ввозе клепки из-за границы для обмена на отруби, жмыхи и масло. В Омске многие голодающие губернии привезли свои товары для обмена на хлеб… Главным предметом спекуляции в настоящее время является мука и все жизненные продукты. В Саратовской губ. грузится мука в огромном количестве, но по неизвестному назначению, в то время как на месте в ней ощущается уже нужда… Крестьяне усиленно скрывают хлеб, овёс, сено и ни на какие деньги не продают»[153]. Спекуляция, дороговизна, распад товарообмена, вовлечённость советов в бартерные операции, при чём не самые эффективные. Большевики решили разрубить этот Гордеев узел.
13 мая 1918 г. был принят декрет «О чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию», известный как Декрет о продовольственной диктатуре. Теперь продовольствие отчуждалось у крестьян насильственно по символической цене. Создавались продотряды — голодные рабочие должны были сами добывать хлеб.
Попытки советов Саратовской, Самарской, Симбирской, Астраханской, Вятской, Тамбовской, Казанской губерний сопротивляться продовольственной диктатуре были пресечены. Усилились чистки советов, начались их разгоны. 27 мая был принят декрет ВЦИК СНК, ставший шагом к ликвидации власти советов на местах. Местные продорганы подчинялись наркомату продовольствия. Затем и другие органы советов были подчинены наркоматам. Общество теряло легальные пути сопротивления действиям правительства. Широкомасштабная гражданская война становилась неизбежной.
После заключения Брестского мира основная тяжесть продовольственной диктатуры должна была лечь на крестьян Поволжья, Северного Кавказа и Сибири. Получив землю, они теряли её плоды. Между тем через Сибирь эвакуировался во Францию корпус бывших военнопленных чехословаков, руководители которых были близки по взглядам к социал-демократам. В конце мая местные большевистские власти пытались разоружить некоторые чехословацкие части. В условиях нараставшей напряжённости любой конфликт мог вызвать взрыв. 14 мая произошёл конфликт между чехословацкими и венгерскими пленными, были жертвы. Местные советские власти произвели аресты чехов. В ответ 17–25 мая Чехословацкий корпус восстал. К чехословакам присоединились боевые дружины эсеров, а затем тысячи людей, недовольных большевиками. Часть Поволжья, Сибирь и Урал перешли под власть «Комитета членов Учредительного собрания» (Комуч) и других антибольшевистских правительств. Другой очаг гражданской войны расползался на Дону. Два антибольшевистских фронта вот-вот могли соединиться на Волге, в районе Царицына.
* * *
Во время своего путешествия Махно застал начало царицынской эпопеи. На Дону вспыхнуло восстание казачества. Казаками был схвачены и 11 мая казнены председатель совнаркома Донской советской республики Ф. Подтелков и его товарищи. 16 мая атаманом Всевеликого войска Донского в Новочеркасске был избран П. Краснов. Казачьи отряды надвигались на Царицын. Падение города отрезало бы советский центр от хлеба Северного Кавказа и бакинской нефти.
Отступавшие с Украины и Дона революционные отряды под Царицыным переплавлялись в Красную армию. По дороге к Царицыну их расформировывали и перетасовывали, чтобы разрушить партизанскую спайку между бойцами. Те бойцы, которые хотели служить со своими командирами, считались неблагонадёжными, потому что не были готовы служить именно коммунистическому руководству. Самые решительные отряды пробивались через кордоны красных, пытавшиеся их разоружить, доходили до самого Царицына, где искали правды — пошлите нас на фронт, но старым составом под командованием лихих командиров, а не назначенцев. На глазах у Махно состоялся бой между отрядом Петренко (однофамильцем махновского командира) и силами красных под самым Царицыным. Петренко отбил атаки, после чего был вызван для переговоров, арестован и расстрелян. Такой же судьбы в этих местах еле избежал и легендарный Железняк. Он агитировал за ликвидацию Совнаркома и передачу власти ВЦИК, в резкой форме требовал от Подвойского улучшения снабжения войск, за что был объявлен вне закона[154], но успел скрыться на Украине. В Одессе он стал одним из руководителей антинемецкого подполья. Махно на этом фоне был «мелкой сошкой», но и над ним во время путешествия иногда нависала угроза ареста и расстрела.
Позднее, как мы увидим, сам Махно с трудом избежит судьбы Петренко. Эта практика потом широко применялась красными — особенно широко летом 1919 г. при отступлении с Украины. Боясь «заражения» Советской России атаманской вольницей, коммунисты шли на отстрел подозрительных украинских командиров.
Несмотря ни на что, Махно призвал своих единомышленников вступать в красную армию, но сам отправился дальше. У него была своя миссия.
В свои мемуары, над которыми Махно работал в Париже, он даже включил эпизод с Ворошиловым. Якобы Махно слушал речь Ворошилова, и эта речь понравилась будущему батьке. В действительности Ворошилов прорвался в Царицын только в конце июня[155], тогда как Махно был там в мае. Не застал Махно и прибывшего в Царицын в начале июня Сталина (хотя встречался с председателем Царицынского совета (Махно называет его председателем ревкома) С. Мининым, который руководил городом и его окрестностями до прибытия Сталина 6 июня[156].
Руководившие обороной Царицына Сталин и Ворошилов не были противниками «партизанщины» как таковой. Их «преторианской гвардией» затем была 1 конармия С. Будённого, преданная своему командиру и не вполне управляемая из центра Троцким. Ворошилов стал одним из вождей «военной оппозиции», отстаивавшей партизанский опыт даже на съезде партии. Эта коммунистическая «партизанщина» своим острием была направлена против военной диктатуры Троцкого и против военных специалистов, бывших царских офицеров. Здесь видны истоки конфликта между военными и партийцами, пронизывающего всю советскую историю. Уничтожение непокоренных повстанческих командиров преследовало цель ликвидировать самостоятельность партизанской полуанархистской «военщины» от тех же партийцев. Дальнейшее развитие событий под Царицыным только укрепило Сталина и Ворошилова во мнении о необходимости бороться на два фронта против «военщины» — как повстанцев, так и «золотопогонников».
Появление Сталина в этой точке охваченного войной советского пространства было не случайным. Северный Кавказ остался последним источником хлеба, на который ещё могла рассчитывать Советская Россия после Брестского мира и чехословацкого восстания на востоке страны. Ленин посылает сюда одного из лидеров партии, известного своим «пробивным» характером, чтобы «взять хлеб». К тому же Сталин — нарком национальностей и знает Кавказ. Но, прибыв в Царицын, Сталин выяснил, что хлебная проблема теперь является чисто военной — эшелоны застряли, ибо казаками Краснова перерезана железная дорога. Сталин требует у военного начальника района, бывшего царского генерала А. Снесарева, немедленно атаковать, очистить дорогу, пропустить эшелоны. Задача с точки зрения военного искусства Первой мировой войны безграмотная. Выдвижение частей на такую глубину — самоубийство, верное окружение. Сталин настаивает, Снесарев отказывается, Сталин «разоблачает заговор военспецов», берёт командование в свои руки (впервые в жизни оказавшись на войне), атакует, терпит поражение. Но часть эшелонов всё же «проталкивает».
Краснов на плечах отступающих красных подходит к Царицыну, ситуация критическая, город вот-вот падёт. После нескольких критических дней 20 августа переходят в наступление соседи с юга. Город спасён. 22 августа, начав наступление, 10 армия вышла на реки Сал и Дон. Краснов снял часть казаков с севера и отбросил красных назад. Но теперь Царицын защищала более сильная армия, и позиции были подготовлены лучше. Началась осада «красного Вердена» и бои с переменным успехом вдоль Волги и на Дону до самого краха Краснова, вызванного уходом подпиравших его немцев.
История конфликта Сталина и военспецов показательна. Она породила у Сталина жёсткое неприятие военного искусства Первой мировой войны и тяготение к войне манёвренной, «революционной». По своим военным вкусам Сталин, как и многие красные командиры — выдвиженцы революции — был ближе к Наполеону, чем к победителю немцев французскому маршалу Фошу. В этом отношении и Сталин, и Тухачевский демонстрировали «отсталость» военного искусства гражданской войны в России от европейского военного искусства первой четверти века (что и проявилось в поражении на Висле в 1920 г.). Сталин был дилетантом по сравнению с военспецами, но он был адекватен обстановке. Кстати, и Деникин, имевший большой военный опыт, признавал «зачастую полную негодность метода позиционной борьбы»[157] в условиях гражданской войны в России.
В Западной Европе технические средства обороны были более развиты, чем средства наступления, что позволило создавать прочные фронты, пробивание которых было невероятно тяжёлой задачей. Отсюда «застойность» Первой мировой, отсюда — «предрассудки» военспецов.
Но гражданская война была совершенно другой. Здесь не было таких возможностей обороны, и средства наступления превосходили оборонительные. Это вкупе с зыбкой социальной почвой и множеством восстаний порождало динамичный характер войны, которого и ждал от неё Сталин. Казалось, сталинские «предрассудки» испарятся по мере развития технической мощи советской страны. Но военное искусство развивается по закону смены преобладания средств наступления и защиты. Копьё побеждают доспехи, доспех пробивает пуля, линейную тактику ломает массовая армия, её порыв останавливает пулемёт и окопы. С эпохой моторов военное искусство манёвренной войны, вырабатывавшееся в сражениях Гражданской войны в России, окажется более актуальным, чем военное искусство Первой мировой. Это покажет уже первый год Второй мировой войны, это сделает Сталина и его генералов, прошедших школу гражданской, адекватными Второй мировой войне с её отступлениями и наступлениями, презрением к потерям, с огромной ролью идейно-политической мобилизации тыловых ресурсов,
А тогда, на заре своего военного опыта, будущий генералиссимус и не подозревал, что здесь по Волге путешествует пока никому неизвестный гений манёвренной войны 1918–1921 гг. Некто Махно.
* * *
Во время своего путешествия Махно вплотную столкнулся с практикой советской власти в Поволжье, которая вызывала у него немало возражений. Тем не менее, в тот период он призывал своих единомышленников вступать в Красную армию. Необходимо только скорректировать политику большевиков: «Нужно только, чтобы революционные власти поумнели и отказались от многого в своих действиях; иначе ведь население пойдёт против революции…»[158].
Прежде всего, Махно недоволен тем, что большевики игнорируют интересы крестьянства. Недовольство революцией, идущей из города, всё более усиливается: «Без тесного сотрудничества с крестьянством властолюбивому городу и заражающемуся поневоле его властолюбием пролетариату самому не построить новой свободной общественной жизни»[159].
Особенно резко, по мнению Махно, властолюбие города усилила теория диктатуры пролетариата. Махно выступает против тех, кто поддержал эту диктатуру: «Видимо, эти безответственные крикуны… и не думали о том, что созданием этой диктатуры они разбивали единство своего классового трудового организма на пользу не революции, а врагам её»[160]. Крикуны — это большевики. Но в это время они не кричали, а действовали.
Летом над большевистской властью нависла угроза гибели. Ленин заявил, что Советская республика должна превратиться в «единый военный лагерь». Все предприятия переводились на военное положение. Большевистские руководители требовали беспрекословного подчинения и угрожали несогласным немедленным расстрелом. Рыночные отношения купли-продажи, свободного товарообмена заменялись распределением продуктов с помощью государственных органов. Большевики воспользовались войной, чтобы ускорить создание общества, в котором все сферы жизни управляются единым руководством.
Срочно формировалась новая армия. Старая армия разошлась по домам. Отряды Красной гвардии и интернациональные части, состоявшие из военнопленных-коммунистов, нужны были не только на фронте, но и в тылу для защиты диктатуры. Спешно мобилизованные новые части были нестойки. Постепенно в них укреплялась дисциплина — где-то с помощью расстрелов, а где-то — убеждения, веры в необходимость разгрома «буржуев» ради «светлого будущего». Отступавшие с Украины отряды разоружались, некоторые их командиры были расстреляны. Под эту чистку чуть не попал и сам Махно, но он вовремя предъявлял мандат председателя Комитета защиты революции. Бумага производила впечатление, и Махно ехал дальше. Из Саратова ему пришлось бежать в Астрахань, чтобы не попасть в ЧК — знакомые анархисты устроили перестрелку. Поработав в агитотделе Астраханского совета, Махно снова сел на пароход.
Его интересовала Москва — центр Советской земли, «бумажной революции», откуда исходили декреты, приезжали комиссары, переворачивающие с ног на голову значение слов «власть советов». Москва встретила Махно бесконечными митингами, спорами обиженных анархистов и левых эсеров (до их вооружённого выступления против большевиков оставались считанные недели), лекциями анархистских теоретиков на отвлечённые темы (особенно Махно понравился А. Боровой), множеством бумаг, необходимых даже для того, чтобы где-то остановиться на ночлег. Поняв, что москвичей испортил квартирный вопрос, Махно тоже включился в борьбу за комнатку, авантюрно размахивая своим мандатом. Поскольку мандат был заграничным (украинским), вопрос о выделении места под солнцем товарищу Махно увяз в канцеляриях на самом высоком уровне, и чтобы разобраться в нём, Махно одним прекрасным июньским днём направился в Кремль. Выстрелы террористов ещё не гремели, и Махно почти беспрепятственно попал в цитадель большевизма. В своих мемуарах он смеётся над слухами, «что к этим в своём роде земным богам добраться недоступно». Пройдёт несколько месяцев — так и будет.
В Кремле сновало множество ходоков с различными болями и нуждами — большевистская власть, начавшая с передачи власти на места, теперь всё замыкала на центр. Ленину приходилось решать вопросы о выделении гвоздей Н-скому уезду и заготовке дров в М-ске. Несколько человек в Кремле пропускали «через себя» тысячи людей. Ленин беседовал с ними, и десятилетия спустя тогдашние ходоки вспоминали, с каким интересом он вникал в их проблемы. Ленина интересовали не гвозди, а люди — источник стратегической информации о том, чем дышит Россия (в широком смысле слова — ведь Украину называли Югом России), какие лозунги увлекают её (то, что не очень волновало белых генералов). Махно был одним из таких ходоков. Его тоже интересовала не квартира — о ней в разговоре как-то забыли. Это была встреча на высшем уровне — революционная власть встречалась с одним из представителей революционного народа.
По описанию Махно, беседа со Свердловым началась с обсуждения поражения советской власти на Украине. Свердлов видел причину в контрреволюционности украинских крестьян, Махно — в оторванности Красной гвардии от крестьянства. «Эшелонная война» красных, при которой они быстро продвигаются, чревата отсутствием связи с местным населением. Поэтому и откатывались красные также быстро, как и наступали. Махно пытается убедить Свердлова в том, что причины холодного отношения населения к большевикам следует искать не в недостатках крестьян, а в самой большевистской политике.
В то же время оппоненты сходятся в принципиальных вопросах, не замечая, что под одними и теми же формулировками они могут понимать совершенно различные вещи: «Да какой же вы анархист-коммунист, товарищ, когда вы признаёте организацию трудовых масс и руководство ими в борьбе с властью капитала?! Для меня это совсем непонятно! — воскликнул Свердлов, товарищески улыбаясь — Анархизм, — сказал я ему, — идеал слишком реальный, чтобы не понимать современности и тех событий, в которых так или иначе участие его носителей заметно, чтобы не учесть того, куда ему нужно направить свои действия и с помощью каких средств»[161]. Свою мысль Махно подкрепляет опытом анархистского движения на Украине, где по его мнению «Чёрная гвардия» показала себя более организованной, чем «Красная».
Собеседник показался Свердлову любопытным, и он провёл его к Ленину. В разговоре со Свердловым и Лениным Махно излагает им от имени крестьянства своё видение принципов советской власти: «Власть советов на местах — это по-крестьянски значит, что вся власть и во всём должна отождествляться непосредственно с сознанием и волей самих трудящихся, часто сельские, волостные и районные советы есть не более, не менее, как единицы революционного группирования и хозяйственного самоуправления на пути жизни и борьбы трудящихся с буржуазией…»[162]
Ленин не без основания заметил, что такой взгляд на вещи анархичен. Завязалась дискуссия об анархизме. Ленин, по утверждению Махно, высказывался об анархизме снисходительно и даже считал, что его распространение среди крестьян «было бы отрадно, так как это ускорило бы победу коммунизма над капитализмом и его властью». Анархизм в деревне наносной, его можно легко изжить. Но в принципе анархизм ведёт к раздроблению революционных сил. Цели ведь у нас одни, но анархисты менее организованы и совсем утопичны. «Большинство анархистов думают и пишут о будущем, не понимая настоящего: это и разделяет нас, коммунистов, с ними… в настоящем они беспочвенны, жалки, исключительно потому, что они в силу своей бессознательной фанатичности реально не имеют с этим будущим связи»[163]. Написано стилем Махно, но мысль вполне ленинская.
Это высказывание серьёзно задело Махно, он парировал: «Ваших большевиков в деревнях совсем почти нет, или, если есть, то их влияние там совсем ничтожно. Ведь почти все сельскохозяйственные коммуны на селе были созданы по инициативе анархо-коммунистов».
Об этой беседе мы знаем из мемуаров Н. Махно, которые, как мы видели, не всегда точны. Однако ничего невероятного в такой встрече нет.
Описание этого диалога в мемуарах Махно достаточно правдоподобно: будущий непримиримый враг большевизма уважительно отзывается о Ленине, он самокритичен и словно смотрит на беседу со стороны: «Но скверный, если можно так выразиться, характер мой, при всём моём уважении к Ленину, которое я питал к нему при данном разговоре, не позволил мне интересоваться дальнейшим разговором с ним»[164], — пишет Махно о своём настроении после обидных ленинских слов об анархизме.
Воспоминания Махно позволяют выделить фундаментальные расхождения между ним и вождями большевизма, равно как и понять, на чём основывался их непрочный союз. Оперируя одними и теми же понятиями — «коммунизм», «контрреволюция», «власть капитала», «массы», — они наполняли их совершенно различным содержанием. Отсюда и ощущение предательства, возникающее при их разрыве, и невозможность для Махно вступить в союз с «белыми». Всё-таки с большевиками у него общие цели, хотя идут они к этим целям каким-то кривым путём диктатуры.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.