8–10 сентября 1940 г Путешествие в Англию

8–10 сентября 1940 г

Путешествие в Англию

Я думаю, любой человек, решивший стать летчиком, считает это занятие непрерывным великим приключением. Во всяком случае, у меня было именно так. Мой первый полет стал первым великим приключением, и, сколько бы я потом ни летал, любой полет был для меня незабываемым приключением. Каждый раз происходило что-нибудь новое. Когда стоишь за прилавком и продаешь товары, не живешь полнокровной жизнью. Если люди выбирают себе такую профессию, то это, видимо, означает, что они просто не хотят, чтобы их жизнь была приключением. Их больше привлекает уверенность, что каждый их день будет точно таким, как день предыдущий. Они хотят стабильности, хотят безопасности. А чтобы стать летчиком, нельзя думать о своей безопасности. Конечно, наши машины становятся все лучше и лучше, и еще до войны полеты стали вполне безопасными, во всяком случае в Германии. Но я имею в виду не эту безопасность.

Если бы три месяца назад кто-нибудь сказал мне, что полеты на Англию станут совершенно рутинным делом, почти как ежедневный приход на работу в контору, я бы от души рассмеялся. А теперь так оно и есть. То, как мы сейчас воюем, видимо, очень похоже на окопную войну 1914–1918 годов. Каждый день, по крайней мере каждый второй день, мы летим на Англию, сбрасываем боезапас, возвращаемся, один день выходной, а потом опять летим.

Все одно и то же. Я точно знаю, что будет завтра и послезавтра. Мы собираемся в инструкторской. Главный начинает инструктаж и тем временем раскладывает на столе карты. Мы смотрим на огромные фотографии и почти всегда знаем свои цели еще до того, как Главный начинает что-то говорить. Сейчас уже вряд ли остались такие цели, которые мы не накрыли раз или два. Главный это, конечно, знает, поэтому говорит очень кратко. Он повторяет нам только самое необходимое, а потом добавляет что-нибудь типа: «Ребята, смотрите не рассыпьте ваши яйца над Каналом». Он всегда немного шутит перед тем, как распустить нас.

Мы выходим, наши машины уже готовы. Приборы проверены, радиолампы в рации прогреты, мы готовы взлетать.

Иногда так бывает, что нет никакой разницы между днем и ночью. Только над нашим объектом, конечно. И вовсе не из-за прожекторов, хотя они иногда так сильно освещают машину даже внутри, что мне приходится напрягать зрение, чтобы различить показания приборов. Это из-за пожаров и зажигательных бомб, которые мы сбрасываем. Удивительно, как много света всего лишь от нескольких горящих лондонских домов. Пожары буквально превращают ночь в день…

Когда мы сегодня пересекали Канал, был прекрасный солнечный день. Хотя возле английского побережья по воде побежали буруны. А на нашей стороне все тихо, как на озере. Видели несколько рыбацких лодок. Шли так низко над французским берегом, что ясно видели, как наши солдаты машут нам руками. Потом развернулись прямо против солнца. От яркого света резало глаза, а в кабине стало так жарко, что я весь взмок. Все надели темные очки.

Иногда у меня возникает странное ощущение: что мы бомбим как бы не в реальности. То есть что все это не происходит на самом деле, а будто бы я вижу это в кино. Как будто я смотрю на киноэкране боксерский поединок, но пленка движется с замедленной скоростью. Так и здесь. Мне кажется, что все под нами происходит гораздо медленнее, чем на самом деле. Я вижу, как бомбы зависают в воздухе на секунду, потом медленно, очень медленно, идут вниз. Потом вижу, как крыша дома медленно открывается, как бы пропуская бомбу внутрь. Потом вспышка, столб дыма — все происходит удивительно медленно. Как будто все это случилось давным-давно, и кто-то отснял это на кинопленку, а теперь медленно нам прокручивает, чтобы мы могли все как следует рассмотреть.

Я понимаю, все это несколько смахивает на сумасшествие, но так и есть на самом деле. Я специально спрашивал у многих ребят, они чувствуют то же самое. Вероятно, это потому, что наши глаза настолько привыкли к скорости, что теперь уже ничто не кажется нам слишком быстрым.

Когда Главный попросил нас не растерять яйца над Каналом, он, видимо, не шутил. В самом деле, чтобы изготовить бомбу, нужно много человеческого труда, материалов, денег, в конце концов. И очень жаль, если она падает в воду без всякого вреда для противника, вместо того чтобы помочь нам отработать на «отлично». И труд и деньги — все идет прахом, если она не попадает в крышу завода, дома или ангара. Страшно злишься, если мажем слишком часто, хотя обычно лично ты в этом не виноват. Такое чувство, будто вышел из дому с месячным жалованьем в кармане, а когда вернулся — и денег нет, и не купил ничего.

Сегодня Бибер пошутил:

— Если так будет продолжаться дальше, нам понадобится специальная воздушная полиция регулировать движение.

Это точно. Летать все хуже и хуже. В том смысле, что самолетов в воздухе стало полным-полно. Иногда удивляешься, как самолеты умудряются не сталкиваться в воздухе. Для меня загадка, где англичане берут столько самолетов. Когда мы подходим, они всегда тут как тут. У них целые орды истребителей. Не то чтобы это им сильно помогало. Я думаю, они не выдержат долго такой темп.

Когда мы идем несколькими уровнями, один строй вслед за другим, кажется вообще невозможным, чтобы хоть один английский истребитель смог пролезть между нами. Им, наверное, кажется, что движется бетонная стена. Нужны железные нервы, чтобы нырнуть внутрь нашего строя. Но надо отдать им должное, они это делают. Это почти наверняка самоубийство. Потому что, если даже томми посчастливится сбить одну нашу машину, он все-таки не может рассчитывать выбраться отсюда живым.

Меня раздражает, когда «харрикейн» протискивается между нами. Именно раздражает. Такое чувство, что ты идешь строем на параде, а тут какой-нибудь идиот выбегает на площадь и сминает весь строй. Мне совершенно ясно, что никакой томми не может сделать ничего другого, разве что слегка расстроить наши боевые порядки. Хочется взять его за шиворот и напомнить: твое место не здесь, следовало бы вести себя поприличнее. Не правда ли, мысль странная для военного времени?

Наверное, такие чудные идеи приходят мне в голову потому, что просто невозможно ненавидеть врага каждый день и каждую минуту. Мы знаем, что англичане наши враги, что мы должны их бить, что мы будем их бить, но невозможно же ненавидеть каждого пилота в каждом «харрикейне», черт бы побрал того и другого.

По дороге домой начинаешь понимать, как ты устал и какая трудная сегодня была работа. Те час или два, пока работал, ничего такого не замечал. Начинаешь это чувствовать только потом. Теперь я представляю себе, как буду принимать душ. Это мое любимое занятие после полета. Душ! Сначала очень горячий, потом понемногу делаю воду все холоднее. Никогда не думаю о еде. Про еду я упомянул потому, что вспомнил Бибера, по пути домой он всегда что-нибудь делает: убирает с прохода ящики с патронами, складывает в угол пустые диски, а главное, протирает все подряд тряпочкой. Так вот, он постоянно думает про еду. По крайней мере, если он и говорит о чем-то, то исключительно о еде. Когда самолет заруливает на стоянку и ты уже можешь слышать свой собственный голос, он всегда бормочет себе под нос что-нибудь вроде: «Вот бы сегодня шницель на ужин».

Привыкаешь ко всему на свете. Я до сих пор помню, как после первых полетов на Англию мы вылезали из машины и первым делом, затаив дыхание, обходили ее кругом, смотрели, куда ее ударило. Как мы глазели на пулевые пробоины и удивлялись, мол, как близко от жизненно важных узлов пришлись некоторые попадания, как считали дырки, сколько их, пятьдесят или больше. Теперь ничего подобного. Мы, конечно, внимательно осматриваем самолет после каждого полета, потому что нам нужно делать доклад. Но мы просто отмечаем попадания и не особенно волнуемся по этому поводу. Знаем, что если мы там, то гораздо более вероятно, что в нас попадут, чем не попадут. Но мы также знаем, что мы нормально добрались домой, и только это единственное идет в зачет. Осматривать машину тоже стало привычкой, как идти утром на работу и возвращаться вечером домой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.