Предгрозовые годы. Война

Предгрозовые годы. Война

Краткое сталинское изречение «Кадры решают все» справедливо для всех времен, а в годы коренных перестроек общества — особенно. Не все пока еще понимают, что во второй половине тридцатых годов Советский Союз переживал нечто подобное британской «Славной революции», покончившей с кромвелевской диктатурой, или наполеоновской империи во Франции, низвергнувшей наследие якобинцев. Короче, в России-СССР были отстранены от руководства страной антинародные силы, «оседлавшие» ее в Феврале—Октябре 1917 года.

В двадцатые годы партийный аппарат, система госбезопасности, идеологические службы, внешняя политика были густо обсажены представителями некоренных народов страны. Всем памятен тут пример с латышами. Особенно же громадное распространение в этих решающих сферах получили евреи — российские, украинские, прибалтийские, польские, венгерские, даже американские. Более того, малокультурные выскочки из восточноевропейских местечек не только не ценили великую русскую историю и культуру, но и презирали религиозно-нравственные основы коренных народов. В таких противоестественных условиях народ России-СССР должен был либо погибнуть, либо сбросить с себя эти удушающие обручи. Нашелся Сталин, который понял чаяния народа и эту грозную чистку провел быстро и решительно.

Конечно, во всех войнах, даже самых справедливых, во всякой революции, будь она самой праведной, без невинных жертв не обходится. Сталинская чистка породила жертвы весьма значительные. Обходить это молчанием, забывать такое не следует, но суть исторического переворота поднимать тоже необходимо. То была жестокая буря, хотя и очистительная. История не тротуар Невского проспекта, как справедливо заметил один русский мыслитель. За уничтожение одного злодея Троцкого заплатили жизнью немало честных людей. Увы, иначе в жизни не случается.

Очень любопытное, хотя и краткое, свидетельство оставила на этот счет вдова Брежнева. Простая и далекая всегда от политики старушка ответила на соответствующий вопрос писателя В. Карпова:

— В эти годы многих репрессировали, как миновала вас сия чаша?

— Арестовывали. Поляков у нас было много, вот их в основном и брали. Конечно, мы боялись тоже, хотя у нас и не было среди поляков близких друзей. Из родственников наших никого не взяли, ни моих, ни его, никого».

Бесхитростный этот ответ заслуживает внимания. Да, «брали», но в основном чужих, ей тут запомнились знакомые поляки. А вот из многочисленной родни никто никак не пострадал. Тоже верно, ибо сталинская чистка была направлена на верхушку тогдашнего общества. А общество в целом, народ, гораздо больше интересовалось тогда гражданской войной в Испании, куда рвались тысячи и тысячи молодых людей, достижениями летчиков и полярников, успехами советской индустрии, первенством страны по футболу. Именно этими интересами в те годы жил народ, а не переживаниями за проштрафившихся в чем-то начальников. А что они проштрафились, люди ощущали четко.

В январе 1938 года первым секретарем партии, то есть полновластным хозяином на Украине, стал Никита Хрущев. Хоть в своих позднейших — и вполне лживых — мемуарах изображал он себя либералом, но на самом-то деле был крут до жестокости. В этом он ничуть не уступал Молотову, Кагановичу, Берии и другим приближенным Сталина. Но был деятельным и хватким хозяйственником, в высокую политику и культуру тогда не лез, а его прихотям Сталин ходу не давал. Словом, по тем меркам был руководителем сильным.

А времена менялись, и к лучшему, великая чистка близилась к завершению, старые кадры разрушителей были заменены новыми, ориентированными на созидание и строительство. Репрессии начали резко спадать, что персонально связывалось с отставкой пресловутого «железного наркома» Ежова. Партийный и государственный аппарат стали работать спокойно, а кадры подбирались теперь без истерической суетливости. Тогда-то и произошел первый взлет молодого советского работника Брежнева.

Днепродзержинск входил в состав Днепропетровской области, одной из самых мощных по развитию индустрии не только на Украине, но и по Союзу в целом. Первым секретарем тогда стал С. Задонченко, в дальнейшем больших служебных успехов не показавший, о нем история подробных сведений не сохранила. Зато вторым секретарем обкома стал Константин Степанович Грушевой, вот он-то в нашем повествовании заслуживает особого внимания. Ровесник Брежнева, он учился с ним вместе в Днепродзержинском институте, оба работали металлургами там же, а главное — подружились, искренне, не подозревая о своих будущих карьерных взлетах, общались семьями. Оказалось, что и Задонченко Брежнева знает. Ничем себя не запятнавшие кадры были после чистки нужны позарез, и Леонида вспомнили.

В мае 1939 года он был утвержден заведующим отделом торговли Днепропетровского обкома. Вопреки скромному наименованию, обязанности его оказались широки: тут и организация общественного питания, торговые базы и склады, транспорт и т. п. Осенью того же года по всей Украине прошли партконференции в связи с предстоящим республиканским съездом. Брежнева избирают членом обкома, а уже с февраля 1939-го он становится секретарем Днепропетровского обкома по пропаганде. Это была уже очень высокая номенклатура. Ну, вряд ли Брежнев стал выдающимся идеологом, не имел он к тому никогда никакой тяги, но работу свою, видимо, тянул, как все вокруг.

И вот — новое назначение, которое на сей раз вполне соответствовало его интересам и способностям. Сам он позже вспоминал об этом так:

«В 1940 году Днепропетровский обком получил ответственное задание ЦК ВКП(б) — перевести часть предприятий области на выпуск военной техники. Из Москвы пришла шифровка, предлагавшая нам учредить должность секретаря обкома по оборонной промышленности. Заседание бюро проводил Задонченко. Он сказал, что, учитывая особую важность этой работы и значение, которое ей придает Политбюро Центрального Комитета, надо на этот пост выдвинуть не только технически подготовленного, знающего металлургию специалиста, но и дельного организатора, умеющего работать с людьми. Вот так примерно он говорил и предложил мою кандидатуру. Проголосовали единогласно».

Никаких сколько-нибудь интересных подробностей о деятельности Брежнева на всех этих постах не известно, да вряд ли они представляют нечто существенное. Работал, как все тогда, не зная покоя и отдыха. Впрочем, иного в те годы не допускалось. Но вот о его личной жизни есть безыскусные и точные свидетельства вдовы:

«И радости были, все было. Маленькие дети — такая радость, а выросли — одно горе. Леня приходил с работы поздно — дети его не видели неделями. Особенно когда в обкоме работал. Приходил в два и три часа ночи — дети уже спят, а утром дети в школу идут — он еще спит. В обкоме обедал. Только в воскресенье видели его, да и то, смотришь, опять звонят — срочно вызывают в обком.

— Как вы питались, что любил Леонид Ильич?

— У нас на первое в основном борщи: борщ украинский, горячий и холодный. Теперь я варю борщ только на растительном, подсолнечном масле — нужна легкая постная пища. А в те годы делала борщ из свеклы, картофеля, капусты, помидоров, чеснока, сала. И еще хороший кусок мяса. Иногда немного фасоли или грибов добавляла. На второе готовила жаркое, котлеты. На жаркое брала свинину, ошеек, самое хорошее мясо, по-моему: жиру немного и мясо мягкое. На рынок сама ходила. Раньше все на рынке брали. Битую птицу тогда никто не покупал — вдруг она дохлая?! Брали только живую. Какие базары на Украине! Особенно в субботу и воскресенье. Кур привозили большими клетками. Скажешь, вот эту курицу — тебе ее поймают. А сколько рыбы на Украине?! Там же Днепр! На базар я любила ходить. Борщ варила на два-три дня, суточный — он вкуснее, потому как настаивается. Мясо можно прокрутить через мясорубку, луку добавить… Вареники, блинчики с мясом сделать или пирожки. Вареники Леня любил с картошкой и с квашеной капустой, с жареным луком, а пироги любил с горохом. В воскресенье, когда вся семья в сборе, пироги пекла с мясом, но больше с горохом. Любил жареную рыбу: сома или налима без костей. Потому что еще в молодости подавился как-то косточкой и с тех пор опасался. Карасей я готовила, но косточки выбирала, фаршировала рисом, грибами.

— В редкие дни отдыха как он с детьми занимался?

— Книжки им читал. Любил стихи. Есенина хорошо знал. Стихи он хорошо читал и Галю научил…»

Такими вот великими трудами и простыми радостями жила тогда вся страна. Быт высокой номенклатуры, а Брежнев к ней уже принадлежал, немногим отличался от днепродзержинских рабочих-металлургов, их жены тоже не любили битую птицу, делали примерно такие же борщи, пусть и немного попроще. И металлурги тоже вкалывали в своих горячих цехах не от сих до сих, а столько, сколько надо для выполнения государственного плана. Ибо они, как и секретарь обкома Брежнев, почитали это государство своим, родным. А какие могут быть счеты между родными и близкими?..

Напомним, Днепропетровск был тогда крупнейшим центром советской тяжелой промышленности. Для будущего жизнеописания Брежнева необходимо отметить, что именно в предвоенные годы сложились у него близкие товарищеские отношения с питомцами Днепропетровского металлургического института, работавшими потом на заводах города, вот их имена: И.Т. Новиков (позже зампредседателя Совмина СССР), Г.С. Павлов (позже Управделами ЦК КПСС), Н.А. Тихонов, ставший Председателем Совета министров в октябре 1980 года, Г.К. Цинев (зампред КГБ), Г.Э. Цуканов (первый помощник Генсека), Н.А. Щелоков (ну, этого помнят до сих пор!). Все они оказались людьми толковыми, дельными, преданными советскому отечеству. Брежнев не забыл их потом, а они ему служили преданно. Ясный признак хороших личных качеств будущего Генсека, ибо товарищество всегда высоко ценилось на Руси.

Страшная война обрушила все привычное течение жизни. Да, ее ожидали, и скоро, и простые граждане, и секретари обкомов, но грянула она тем не менее внезапно. Главное же в ином: 22 июня 1941 года ни один житель полумиллионного Днепропетровска в страшном сне не мог себе представить, что уже через два месяца в город войдут немцы, да притом еще захватят неповрежденным огромный мост через Днепр, и что более двух лет жить им придется в оккупации…

В официальных мемуарах Брежнева, сильно разукрашенных его подручными, говорится, что он уже в первый день войны обратился с просьбой отправить его на фронт и якобы «в тот же день моя просьба была удовлетворена: меня направили в распоряжение штаба Южного фронта». Это мелкая и совершенно излишняя ложь. Во-первых, секретарь обкома был рядовым солдатом партии, никакого своеволия тут не допускалось. Во-вторых, известно, что Брежневу в первые недели войны пришлось заняться эвакуацией населения и особо — вывозом оборудования с предприятий, особенно военных. Город с первого дня войны подвергался налетам вражеской авиации, так что задача была тяжелая. А в распоряжение штаба Южного фронта он поступил лишь в середине июля, став заместителем начальника политотдела. Командующим был генерал армии И.В. Тюленев, Брежнев получил чин полковника.

Теперь в памяти о его военной страде остались только четыре Звезды Героя Советского Союза, полученные через двадцать лет после Дня Победы, да анекдоты. Вот самый популярный, сложенный еще при его жизни: как-то Сталин собрал совещание своих Маршалов — Жукова, Рокоссовского, Василевского и других, все высказались, ждут решения Верховного, а он вдруг говорит: «Пойду посоветуюсь теперь с полковником Брежневым…»

Такое представление о полковнике Брежневе совершенно несправедливо, как бы его ни оценивать в целом. Сам он никогда о своем участии в планировании стратегических операций не рассказывал (в отличие, например, от Хрущева), геройских подвигов себе не приписывал. Сомнительные его «царедворцы», пользуясь глуповатой брежневской слабостью к наградам, вешали ему на грудь геройские звезды и нагло славословили в печати. Теперь-то известно, что действия некоторых были сугубо провокационными, чтобы тем самым подорвать ненавистный им советский строй. О них еще пойдет речь далее. Все четыре года войны провел Брежнев на фронте, не получив ни одного дня отлучки. Да, он не поднимал роты в смертельную атаку, но на войне гибнут и большие командиры, и нередко, вспомним хотя бы знаменитых генералов Ватутина и Черняховского. А полковник Брежнев бывал под огнем неоднократно. Вот один лишь, вполне подтвержденный многими свидетельствами случай (это из «Малой земли»):

«Переправы мы осуществляли только ночью. Когда я приехал на Городскую пристань Геленджика… у причалов не было свободного места, теснились суда разных типов, люди и грузы находились уже на борту. Я поднялся на сейнер «Рица». Это была старая посудина, навсегда пропахшая рыбой, скрипели ступеньки, ободраны были борта и планшир, изрешечена шрамами от осколков и пуль палуба…

С моря дул свежий ветер, было зябко… Сейнер обживался на глазах. В разных местах на разных уровнях бойцы устанавливали пулеметы и противотанковые ружья. Каждый искал себе закуток поуютнее, пусть хоть тонкой дощатой перегородкой, но закрытый со стороны моря. Вскоре поднялся на борт военный лоцман, и все пришло в движение.

…Ночная тьма во время переправ была вообще понятием относительным. Светили с берега немецкие прожекторы, почти непрерывно висели над головой «фонари» — осветительные ракеты, сбрасываемые с самолетов. Откуда-то справа вырвались два вражеских торпедных катера, их встретили сильным огнем наши «морские охотники». Вдобавок ко всему фашистская авиация бомбила подходы к берегу.

То далеко от нас, то ближе падали бомбы, поднимая огромные массы воды, и она, подсвеченная прожекторами и разноцветными огнями трассирующих пуль, сверкала всеми цветами радуги. В любую минуту мы ожидали удара, и тем не менее удар оказался неожиданным. Я даже не сразу понял, что произошло. Впереди громыхнуло, поднялся столб пламени, впечатление было, что разорвалось судно. Так оно в сущности и было: наш сейнер напоролся на миру. Мы с лоцманом стояли рядом, вместе нас взрывом швырнуло вверх.

Я не почувствовал боли. О гибели не думал, это точно. Зрелище смерти во всех ее обличьях было уже мне не в новинку, и хотя привыкнуть к нему нормальный человек не может, война заставляет постоянно учитывать такую возможность и для себя. Иногда пишут, что человек вспоминает при этом своих близких, что вся жизнь проносится перед его мысленным взором и что-то главное он успевает понять о себе. Возможно, так и бывает, но у меня в тот момент промелькнула одна мысль: только бы не упасть обратно на палубу.

Прожекторы уже нащупали нас, вцепились намертво, и из района Широкой балки западнее Мысхако начала бить артиллерия. Била неточно, но от взрывов бот бросало из стороны в сторону. Грохот не утихал… И в этом шуме я услышал злой окрик:

— Ты что, оглох?! Давай руку!

Это кричал на меня, протягивая руку, как потом выяснилось, старшина второй статьи Зимода. Не видел он в воде погон, да и не важно было в такой момент… Ухватившись за брус, я рванулся наверх, и сильные руки подхватили меня».

Напомним, кстати, что в сорок первом Брежнев был уже не молод, под тридцать пять, и на попечении его находились престарелая мать, жена, двое детей, другая родня. Вот как они жили в ту страдную пору, четыре года не видя сына, мужа и отца. Это опять со слов вдовы.

«Леня ушел на фронт прямо из обкома. В первые дни июля уехал. А мы остались. Через несколько дней приехал за пополнением уже в форме. В эти дни начали эвакуацию завода. Такая бомбежка была! От нашего дома недалеко мост через Днепр — его и бомбили! А все, что мимо, — по нам! Леня пришел прощаться, а тут такая бомбежка! Ужас! Он говорит: «Да у вас хуже, чем на фронте!» Детей поцеловал, со мной попрощался и уехал! На четыре года уехал! У него не было военного образования, потому присвоили ему звание полковник, а так бы сразу генералом стал.

После его отъезда мы эвакуировались с обкомом. Долго ехали — несколько недель…

Поселили нас, несколько семей, в одной комнате. Мне досталась солдатская железная кровать. Еще у меня был коврик, им я закрывала окно, чтобы не дуло. И вот на этой кровати всей семьей спали — я, Галя и Юрочка, они валетом, а я рядом. На второй кровати жена Якова Ильича с ребенком. У противоположной стены еще две кровати стояли: жена секретаря обкома, а позднее генерала Грушевого с дочкой спали и ее мама с мальчиком. И нее — в одной комнате! Четыре семьи и еще мама Лени. И так два года. Назад мы уехали в 1943 году. Как жили, как выжили — не знаю! По сравнению с другими эвакуированными мы еще неплохо устроились — хоть и тесно, но все же, как говорится, крыша над головой. Аттестат был от Лени на 1000 рублей. Карточки на четыреста граммов хлеба каждому. К военторгу были прикреплены, паек получали: лапшу или вермишель. На разбавленном молоке варили нечто вроде супа. А лето подошло, легче стало — дикий лук, щавель зеленый, чеснок…

— А что Леонид Ильич писал, как он там воюет?

— О боях особенно не писал. Знали, что на Четвертом Украинском фронте в последнее время, у командующего генерала Петрова. А до этого — на Малой Земле, там тоже Иван Ефимович Петров командовал.

На Малой Земле, как мы позднее узнали, настоящий ад был, но Леня об этом — ни слова. Что взрыв был на корабле, что едва не погиб — тоже скрыл.

Иногда и месяц, и два не было писем. А потом сразу несколько. Мы все ему писали — и я, и мама, и дети. У нас была однообразная трудовая жизнь, но мы не жаловались, не хотели его расстраивать, понимали — им, фронтовикам, труднее. Мы не писали, что килограмм масла стоит тысячу рублей, хлеб — триста».

Вот так жила семья высокой сталинской номенклатуры. Кстати, единственная и любимая дочь самого Сталина, когда ее эвакуировали в Куйбышев, жила получше, конечно, но не намного. Здесь необходимо добавить, что в конце правления Брежнева номенклатура распустилась — по его немалой вине! Это так. Но ее прегрешения той поры, о которых потом так страстно вопили тогдашние «борцы с привилегиями» и будущие «приватизаторы», не идут ни в какое сравнение с тем кошмаром, который начался в нашей несчастной стране при последнем Генсеке и первом Президенте. События не повернешь вспять, но опыт из прошлого извлекать необходимо всем.

Южный фронт, упираясь своим левым флангом на Черное и Азовское моря, все лето и осень медленно отступал. Однако соединениям фронта удалось избежать грандиозных «котлов», куда порой попадали целые армии вместе со своим командованием. Деятельность фронтовых политотделов была, прямо скажем, бюрократически-рутинной: прием в партию (и наказание провинившихся в партийном порядке), выпуск дивизионных газет и иных пропагандистских материалов и доставка их в части, оформление наградных документов и выдача наград, митинги, собрания личного состава и бумаги, бумаги… Этим и занимался тогда Брежнев. Конечно, случались бомбежки и обстрелы, особенно при выездах в передовые подразделения, перенес холод землянок и блиндажей, суровый быт, нехватку всего необходимого. Никаких подробностей о его деятельности тогда не известно, но лямку он свою тянул.

В декабре 1941 года командующим Южфронтом стал Р.Я. Малиновский, будущий Маршал и Министр обороны. Нет сомнений, что они тогда познакомились и общались (и это знакомство тоже впоследствии пригодилось обаятельному полковнику, а по тем временам — бригадному комиссару). 12 мая 1942 года Южфронт совместно с Юго-Западным начал неудачное наступление (роль свою сыграл и тут авантюрный Хрущев). Войска Юго-Западного были окружены, части Южного сумели этого избежать, но отступили, оставив Ростов и Приазовье.

Сталин наказал некоторых командующих неудачного наступления, хотя и не слишком сурово. В июле 1942-го Малиновский оставил пост комфронта и был назначен командующим 66-й армией. Ясно, что бригадный комиссар Брежнев ответственности за провал операции не понес, но реорганизация штаба фронта коснулась и его. Осенью того же года его направляют на Кавказ, должность — заместитель начальника политуправления Черноморской группы войск Закавказского фронта. Ну, это не то чтобы понижение, но пост все же «поменьше». Командовал этой группой знаменитый военачальник генерал-лейтенант И.Е. Петров, герой обороны Одессы и Севастополя, служить с таким командующим было весьма почетно. Кстати уж, в том же году за участие в войсковых операциях Брежнев получил свой первый орден — Боевого Красного знамени (вручили ему награду еще до неудачного наступления).

Осенью и зимой 1942–1943 годов на Кавказе шли ожесточенные и затяжные бои. Наши войска зацепились за Черноморское побережье у Туапсе, дальше врага вдоль Черного моря не пропустили. Во всех этих боях довелось участвовать и Брежневу, но опять же — нет никаких подробностей. В январе 1943-го в Красной армии ввели погоны и изменились воинские звания политсостава. Вот тогда Брежнев стал, так сказать, «настоящим» полковником. А за бои на Тамани он позже среди 500 тысяч солдат и офицеров получил медаль «За оборону Кавказа». Среди иных подобного рода наград эта почиталась весьма почетной.

Весной 1943 года полковник Брежнев получил важное в своей карьере повышение: он стал начальником политотдела славной 18-й армии, командовал ею тогда боевой генерал К.Н. Леселидзе, до конца войны не доживший. Теперь скажем вполне объективно, и к личной характеристике Брежнева это никак не относится, что должность начальника политотдела была в армейском штабе (не только в 18-й, разумеется) второстепенной. «Комиссаром» армии был так называемый член Военного совета, как правило, из крупных партийных работников (сам член Политбюро Хрущев таковым побывал). В совете принимали участие заместители командарма, командующие родами войск, но начальник политотдела в это строго ограниченное число не входил. Так что должность Брежнева была высокой, но никак не решающей.

Ныне, по данным военных архивов, точно установлено, что Брежнев прослужил на своем посту в 18-й армии с 1 апреля 1943-го по 9 мая 1944 года. Войска армии участвовали в десантной операции в Крыму, освобождая Керчь, с боями прошли по Правобережной Украине, затем через Венгрию и Польшу вошли в Чехословакию, где и встретили День Победы. Брежнев вместе со штабом армии передвигался на запад. Служба его тянулась так же однообразно, как, впрочем, и других политотделах: собрания, заседания, награждения, перемещения по служебной лестнице подчиненных, многочисленные отчеты. С начальством он как всегда ладил, с подчиненными оставался доброжелательным, не кричал, как иные, все шло у него благополучно. И вот 2 ноября 1944 года он получает звание генерал-майора.

Повторим, что это самая общая картина его военно-политический деятельности. Однако въедливый Волкогонов, направив своих помощников в архив, разыскал и опубликовал любопытный документ. Вот он:

«Полковой комиссар ПУРККА Верхорубов, проверяя политработу в 18-й армии, написал в составленной им характеристике: «Черновой работы чурается. Военные знания т. Брежнева — весьма слабые. Многие вопросы решает как хозяйственник, а не как политработник. К людям относится не одинаково ровно. Склонен иметь любимчиков».

Выразительная характеристика, ничего не скажешь! Явно хорошо разбирался в людях этот самый неведомый истории Верхорубов. И что Брежнев прежде всего «хозяйственник», а не политический деятель, и что не любит «черновой работы» — в точку попал: даже служебные документы читать затруднялся, позже ему их зачитывали вслух, а он, бывало, подремывал. И совсем уж точно про «любимчиков». Одна история со Щелоковым-металлургом, а потом министром, доктором экономических наук и ворюгой, одна эта долголетняя брежневская любовь чего стоит. И таких «любимчиков», большого или малого масштаба, за долгую жизнь Брежнева было множество, к ним еще не раз вернемся.

После самого окончания войны Брежневу опять крупно повезло — 12 мая 1945 года он назначен начальником политотдела 4-го Украинского фронта, поистине легкая рука у него была! Случилось это так: прежний начальник фронтового политотдела получил крупное повышение, на радостях назначили на его место обаятельного и покладистого Леонида Ильича. Он, разумеется, по должности принимал деятельное участие в формировании сводного полка фронта, как же не включить в его состав начальника политотдела. Это было не только законно, но и логично, и в долгом пути, и в столице личный состав сводного полка требовал немалых забот. А так как эти заботы были отнюдь не «черновыми», то Брежнев старался вовсю. И преуспел.

…Есть знаменитая фотография: парадное знамя 4-го Украинского фронта, возле него — группа офицеров и генералов, среди них Брежнев, молодой, статный, красивый. Что ж, сколько бы не потешались позже над престарелым и косноязычным Генсеком, но эту свою честь сорокалетний политработник заслужил. Да, в атаку ему ходить не довелось, но ведь все штабные во всех армиях мира в атаку не ходили. Это во времена Александра Македонского или Вильгельма Завоевателя полководцы шли в атаку впереди своих шеренг. Потом настали иные времена. Не Брежнев придумал в Советской армии политические отделы для коммунистического воспитания личного состава. Но поручили ему это дело, он его и выполнял. И не хуже иных прочих. И чтобы закончить повествование об армейском периоде жизни Брежнева, сообщим, что он был награжден еще одним орденом Красного Знамени и весьма почетным орденом Богдана Хмельницкого — за освобождение своей родной Украины. Теперь «незалежные» бандеровцы проклинают там и Богдана, и недавних освободителей. Ну, новых оккупантов на свою разоренную землю они накликать могут, но дождутся ли новых освободителей?..

Увы, достойная фронтовая жизнь скромного политработника Брежнева была опорочена нелепыми хвалебными превозношениями пожилого, ослабевшего умом и волей Генсека. Скромная брошюра, написанная за него посредственным еврейским литератором Аркадием Сахниным, никаких особых преувеличений не содержала, но слащавость описаний не могла не бросаться в глаза. А далее началось… Неприятно вспоминать, но вспомним все же, как открывали огромный мемориал героям Отечественной войны в Киеве. Процитируем сухое, но точное описание этого действа, сделанное историком Роем Медведевым:

«В мае 1981 года на склонах Днепра в Киеве был торжественно открыт громадный мемориальный комплекс по истории Великой Отечественной войны 1941–1945 годов. На большом митинге, посвященном открытию комплекса, выступил специально прибывший по этому поводу в Киев Л.И. Брежнев. Наиболее заметной частью комплекса стала высоченная статуя Родины-матери. У подножия этого сверкающего колосса, выполненного из сверхдорогой стали, лишенного каких-либо национальных признаков и закрывавшего собой силуэт Киево-Печерской лавры, расположился Украинский государственный музей Великой Отечественной войны. Особое внимание посетителей музея привлекли укрепленные на куполе здания мраморные доски, на которых, по примеру Георгиевского зала в Кремле, были высечены золотом имена 11613 воинов и 201 труженика тыла, удостоенных звания Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда во время войны.

Где-то в конце списка героев значилось и имя Верховного Главнокомандующего Сталина, которому это почетное звание было присуждено только в 1945 году. На мраморных плитах были выбиты имена трех трижды Героев Советского Союза, в том числе знаменитых летчиков А. И. Покрышкина и И.Н. Кожедуба. Возглавляли же список героев два четырежды Героя Советского Союза — маршал Г.К. Жуков и Л.И. Брежнев, который, согласно алфавиту, находился в самом начале списка и имя которого было выбито самыми большими буквами, хотя во время войны Брежнев не имел звания Героя».

Да, так было, и это крепко и с большим неприязненным чувством отразилось в народной памяти. Сейчас отрезвление в сознании наших людей, слава богу, началось. Над несчастным Брежневым-стариком глумятся только еврейские телеэстрадники, показывая его дурацкую резиновую куклу. Все чаще и чаще звучат искренние слова с протестом против глумления над отечественной историей, которое намеренно и упорно проводят столичные телевизионщики, ориентированные на Березовского, Гусинского и K°. Да, на страницах «Малой земли» есть облегченность в описаниях военной страды. Автор одного из опубликованных свидетельств, боевой ветеран, приводит примеры:

«Рассказывается, что к любому подразделению можно было пройти по ходам сообщения. Может быть, Л. Брежнева и водили по ходам, а мы ползали по поверхности, используя для укрытия складки местности и воронки от авиабомб и крупнокалиберных снарядов, недостатка в которых, к сожалению, не было. В них оборудовали огневые позиции и окопы для связистов. Прорыть же ход сообщения от орудия до окопа связиста ни малой, ни большой саперной лопатой в скалистом грунте было невозможно, а другого шанцевого инструмента у нас не имелось. Переползая, я и был контужен взрывной волной от разорвавшегося крупнокалиберного снаряда и стал пожизненно инвалидом II группы».

Да, указывают объективные свидетели событий, имелись в заметках, написанных от имени Брежнева, и другие неточности. Но разве не отстояли бойцы Малой земли ту каменистую землю ценою крови и самой жизни своей? Им всем, оставшимся в живых, горько наблюдать нынешнее пренебрежение, а то и поношение. Тот же ветеран заканчивает свое письмо примечательными рассуждениями:

«Сейчас на Малой земле, да и в других местах, где проходила 18-я армия, убирают все, что связано с именем Л.И. Брежнева. Заодно разрушают и то, что дорого сердцу каждого воина этой армии. Зачем же понадобилось зачеркивать массовые героические подвиги тысяч малоземельцев, отдавших свои жизни за Родину, оставшихся инвалидами? Пошли разговоры, что Новороссийску незаслуженно присвоили звание города-героя, что десант не сыграл никакой роли в Великой Отечественной войне. А ведь это не так. Наш десант держал этот важный клочок земли площадью 30 квадратных километров в течение 225 дней, приковывая к себе значительные силы фашистов, которые в противном случае использовались бы на других участках фронта».

Ветераны героической Малой земли и славной Восемнадцатой армии! Вам незачем стыдиться бывшего начальника вашего политотдела, он честно выполнил свой воинский и партийный долг, как повелела ему судьба. А те «верховные главнокомандующие», что выскочили потом — о тех ничтожествах, стяжателях и предателях мы даже не станем тут упоминать. Сама жизнь воздаст им по заслугам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.