РОГА ХАТТИНА

РОГА ХАТТИНА

Весной 1187 года Саладин начал готовить силы для вторжения в Палестину. Стянув войска из Египта, Сирии, Джазиры и Дийяр-Бакра, он собрал огромную армию из 12 тысяч профессиональных кавалеристов — они составили ее ядро — и 30 тысяч пехотинцев. Один мусульманский очевидец сравнил их со стаей «старых волков и злобных львов», а сам султан описывал, как пыльное облако, поднимающееся, когда двигалась эта орда, «закрывало солнце». Собрать такую массивную армию само по себе было немалым искусством. Местом сбора были выбраны плодородные земли Хаурана, расположенные к югу от Дамаска, а поскольку солдаты прибывали издалека, мобилизация заняла много месяцев. За ее ходом надзирал старший сын Саладина аль-Афдаль. Это была его первая большая командная роль.[206]

На начальном этапе кампании 1187 года мусульманская стратегия в основном следовала принципам, выработанным Айюбидами в ходе боевых действий предыдущих лет. В апреле султан вошел в Трансиорданию, чтобы соединиться с войсками из Северной Африки, одновременно выполнив несколько карательных рейдов на Керак и Монреаль, а также уничтожил везде, где мог, урожай. Но франки не отреагировали на провокацию. Тем временем 1 мая аль-Афдаль принял участие в разведке боем за Иордан, прощупывая оборону Тивериады, а Кеукбури возглавил конный отряд из 7 тысяч воинов, чтобы провести разведку излюбленного места сбора армии франков — Саффурии. Той ночью их заметили стражники в Назарете, и небольшой отряд тамплиеров и госпитальеров, в то время путешествовавших по Галилее во главе с Великими магистрами обоих орденов, решил дать бой. Последовало кровопролитное столкновение у источника Крессон. Находившиеся в меньшинстве латиняне — у них было всего 130 рыцарей и около 300 пехотинцев — были убиты или взяты в плен. Великий магистр тамплиеров сумел спастись, но его коллега из госпитальеров был обнаружен среди убитых. Таким образом был нанесен первый удар, укрепивший моральный дух мусульман и подорвавший силы христиан. После этого шокирующего разгрома угрозу со стороны Айюбидов игнорировать уже стало невозможно, поэтому король Ги и Раймунд Триполийский поспешно, хотя и неохотно помирились, и граф окончательно разорвал контакты с Саладином.

В конце мая султан вошел в Хауран и, когда прибыли последние контингенты войск, выдвинулся на передовой сборный пункт в Аштаре, расположенный всего в дне пути от Галилейского моря. Теперь к нему присоединился Таки аль-Дин, вернувшийся из Северной Сирии, где серия мощных набегов заставила франкского князя Боэмунда III согласиться на условия перемирия, которые защищали Алеппо от нападения. В июне Саладин разрабатывал окончательные планы, завершал тренировки войск и организацию боевых порядков, так чтобы его огромная армия могла функционировать дисциплинированно и эффективно. Было сформировано три главных контингента: правым и левым флангами командовали соответственно Таки аль-Дин и Кеукбури, а центром лично Саладин. В пятницу 27 июня 1187 года мусульмане завершили приготовления к войне. Они переправились через Иордан южнее Галилейского моря, и вторжение в Палестину началось.

В ответ на угрозу исламской атаки король Ги последовал стандартному франкскому протоколу, собрав христианскую армию в Саффурии. Учитывая беспрецедентные размеры мусульманской армии, король сделал решительный шаг — объявил всеобщую мобилизацию. Он собрал всех, кто может держать оружие, и использовал деньги, присланные английским королем Генрихом II на Святую землю (вместо участия в Крестовом походе), чтобы заплатить наемникам. Член свиты султана писал, что «латинянам не было числа, их было много, как гальки, 50 тысяч или даже больше», однако в действительности Ги вряд ли мог собрать больше 1200 рыцарей и 15–18 тысяч пехотинцев и туркополов. Это была самая крупная армия, когда-либо собиравшаяся под Истинным крестом — тотемным символом военной доблести и духовной стойкости франков, — но тем не менее мусульман было намного больше. Собирая эту армию, христианский король пошел на огромный риск, оставив палестинские крепости с минимальными гарнизонами. Если сражение закончится серьезным поражением латинян, Иерусалимское королевство окажется практически без защиты.[207]

А целью Саладина была именно решающая победа. Он хотел увлечь франков подальше от безопасной Саффурии в решающее сражение на выбранной им местности. Но весь его опыт военных действий с Иерусалимом подсказывал, что противника будет не так легко заставить устремиться в безрассудное преследование. В последние дни июня султан вышел из долины Иордана на возвышенности Галилеи и разбил лагерь у маленькой деревушки Кафр-Сабт (около шести миль (9,6 км) к юго-западу от Тивериады и десять миль (16 км) к востоку от Саффурии) среди равнин и невысоких холмов, кое-где усеянных выходами горных пород. Он принялся испытывать выдержку латинян, отправляя небольшие отряды грабить окрестности, пока сам лично на расстоянии изучал лагерь короля Ги. Через несколько дней стало очевидно: чтобы добиться от франков нужной реакции, потребуется более наглая провокация.

2 июля 1187 года Саладин расставил ловушку, возглавив атаку на слабо защищенный город Тивериада, где сопротивление христиан вскоре было сломлено. Только цитадель еще держалась, предложив сомнительное убежище даме Эскиве, супруге Раймунда Триполийского. Эти новости достигли Саффурии (на самом деле султан, вероятнее всего, велел пропустить гонцов Эскивы, просившей о помощи). Саладин рассчитывал, что, узнав о бедственном положении Тивериады, Ги бросится на помощь. Наступил вечер, и султан принялся ждать, сработает ли приманка.

В шестнадцати милях (26 км) от него франки спорили. На совете с участием ведущих представителей знати королевства граф Раймунд советовал проявить осторожность и терпение. Он утверждал, что риск прямого столкновения с такой грозной мусульманской армией слишком велик и его следует избегать, даже если Тивериада падет и его собственная супруга окажется в плену. Со временем полчища Саладина разбредутся, как это было со многими исламскими силами ранее, вынудив султана отступить. Тогда можно будет вернуть Галилею и организовать выкуп Эскивы. Другие, включая Рено де Шатийона и Великого магистра тамплиеров Жерара де Ридфора, имели иную точку зрения. Они советовали Ги игнорировать предателя, недостойного доверия, — графа Раймунда, говорили, что трусливое бездействие покроет всех стыдом, и требовали немедленно выступать на освобождение Тивериады. Согласно одной версии событий король первоначально решил остаться в Саффурии, однако ночью передумал. Возможно, на него сумел повлиять Жерар. Хотя представляется, что решающим фактором, в конечном счете сформировавшим стратегию латинян, все же был собственный опыт Ги. Оказавшись в аналогичной ситуации четырьмя годами раньше, он воздержался от сражения с Саладином и в результате подвергся насмешкам и унижениям. Теперь в 1187 году набрался храбрости, и утром 3 июля его армия вышла из Саффурии.

Как только Саладин узнал, что франки уже на марше, он немедленно вернулся на Галилейские холмы, оставив небольшой отряд для удержания плацдарма в Тивериаде. Враг шел на восток сомкнутым строем, а значит, почти наверняка выбрал широкую римскую дорогу, ведущую из Акры к Галилейскому морю. Раймунд Триполийский находился в авангарде, тамплиеры в арьергарде, пехота прикрывала кавалерию. Мусульманский очевидец описывал, как они шли, «волна за волной», причем «воздух смердел, свет померк, и пустыня была оглушена» их наступлением. Точные цели Ги де Лузиньяна на первый день определить трудно, но он вполне мог оптимистично рассчитывать дойти до Тивериады или, по крайней мере, до Галилейского моря. Султан был исполнен решимости не допустить ни того ни другого. Выслав вперед мелкие отряды, которые должны были беспокоить колонны христиан, он держал основные силы на открытом плато к северу от Кафр-Сабта, блокируя им путь.

Саладин правильно рассудил, что доступ к воде будет играть решающую роль в конфликте. В разгар лета солдатам и лошадям, идущим по такой засушливой местности, грозит обезвоживание. Помня об этом, султан приказал, чтобы все колодцы в окрестностях были засыпаны, одновременно обеспечив снабжение собственных войск из источника в Кафр-Сабте, а также водой, доставляемой на верблюдах из долины Иордана. Остался только источник в деревне Хаттин на узком краю плато, и подходы к нему хорошо охранялись. Таким образом, султан создал, по сути, безводную убийственную зону.[208]

Около полудня 3 июля франки устроили небольшой привал возле деревушки Туран, источник которой мог на время утолить их жажду, но был явно недостаточным для многих тысяч человек. Ги, должно быть, верил, что сможет прорваться в Тивериаду, потому что продолжал медленное продвижение на восток. Но он недооценил численное преимущество Саладина. Оставив центральную часть армии на месте, чтобы блокировать продвижение христиан, султан выслал фланговые подразделения Кеукбури и Таки аль-Дина, чтобы те завладели Тураном, преградив латинянам путь к отступлению. Вскоре франки вышли на плато, приготовленное Саладином для сражения и победы. Капкан захлопнулся.

В конце дня христианский король заколебался. Уверенная прямая атака или в восточном направлении к Галилейскому морю, или в северо-восточном — к Хаттину все еще имела некоторые шансы на успех, поскольку позволяла латинянам пробиться к воде. Но вместо этого Ги принял отчаянное решение разбить лагерь на совершенно безводном участке, организовать защиту которого было невозможно — это было равносильно признанию неминуемости поражения. В ту ночь атмосфера в двух лагерях была совершенно разной. Окруженные мусульманами так близко, что «солдаты могли переговариваться друг с другом», и так плотно, что «даже мышь не проскочит», франки стояли в полной темноте и с каждым часом слабели от изнуряющей жажды. А войска султана выкрикивали «Аллах Акбар!», и их отвага постоянно увеличивалась — они почувствовали запах победы. А их лидер тщательно готовился к нанесению последнего, решающего удара.

Сражение не началось с рассветом 4 июля. Вместо этого Саладин позволил христианам продолжить медленное движение, вероятно в восточном направлении по главной римской дороге. Он ожидал начала полуденной жары, которая должна была усилить жажду у противника. Затем, чтобы усилить страдания франков, войска султана начали поджигать кустарник, окуривая врага клубами удушающего дыма. Позднее султан утверждал, что пожар — «напоминание о том, что Бог приготовил для них в ином мире». Всего перечисленного было достаточно, чтобы группы пехотинцев и даже отдельные рыцари стали покидать строй и сдаваться. Один мусульманский очевидец утверждал, что «франкам нужна была передышка, и их армия в отчаянии искала путь к спасению. Но все пути к отступлению были отрезаны, люди были измучены жарой и не имели возможности отдохнуть».[209]

Пока небольшие отряды мусульманских воинов продолжали терроризировать противника, но самое страшное оружие Саладин еще не использовал. Накануне ночью он раздал 400 связок стрел своим лучникам и теперь около полудня приказал начать обстрел. «Луки гудели, тетивы пели… стрелы летели по воздуху, как тучи саранчи», убивая людей и лошадей. Ряды франков быстро редели. Когда запаниковавшая пехота нарушила боевой порядок, Раймунд Триполийский устремился в атаку на контингент Таки аль-Дина на северо-востоке, но мусульманские войска просто расступились, чтобы нейтрализовать силу их атаки. Обнаружив себя вышедшими из боя, Раймунд, Рено Сидонский, Балиан Ибелин и еще несколько рыцарей передумали возвращаться и сочли за благо бежать. Мусульманский хронист записал, что: «Когда граф бежал, дух латинян был сломлен и они были близки к поражению. Но затем они поняли, что их спасет от смерти только смелость, и начали успешно атаковать, и могли бы выбить мусульман с позиций, несмотря на численное меньшинство, если бы не воля Божья. Но больше франки не атаковали и отступили, не понеся больших потерь, хотя были ослаблены… Мусульмане окружили их, как круг свой центр».[210]

Ги сделал попытку прорваться на северо-восток к возвышенностям, где два одинаковых выхода горной породы — Рога Хаттина — охраняют седловину между ними и похожий на чашу кратер. Здесь две тысячи лет назад поселенцы железного века создали некое подобие форта на холме, и его древние разрушенные стены все еще могли предложить франкам некоторую защиту. Собрав оставшиеся войска под Истинным крестом, король стал готовить уцелевших рыцарей к последней решительной схватке. Единственную надежду христианам давал удар в самое сердце армии Айюбидов — по Саладину лично. Если желтое знамя султана будет повержено, ход сражения вполне может измениться.

Много лет спустя аль-Афдаль описывал, как он, стоя рядом с отцом, в страхе наблюдал, как франки дважды наносили тяжелые удары через седловину Рогов, направляя своих коней прямо на них. В первый раз их едва удалось отбить, и принц, обернувшись, увидел, что его отец «охвачен горем… его лицо было бледным». Другой свидетель описал ужасный урон, нанесенный латинянам, когда они повернулись спиной к Рогам, потому что преследовавшие их мусульмане умело орудовали копьями и мечами. Но даже при этом, как вспоминал аль-Афдаль, «…франки перегруппировались и атаковали, как раньше, оттеснив мусульман к Саладину, но их снова заставили отступить. Аль-Афдаль крикнул:

— Мы разбили их!

Но отец повернулся к нему и сказал:

— Тише, мы еще не разбили их, пока не упал тот шатер. — Пока он говорил эти слова, шатер упал. Султан спешился, распростерся ниц, возблагодарив Господа Всемогущего, и заплакал от радости».

Когда королевские позиции были опустошены, Истинный крест захвачен, и остатки сопротивления христиан сломлены, Ги и вся знать латинского королевства, за исключением нескольких рыцарей, сумевших ускользнуть, были взяты в плен, и с ними несколько тысяч франкских пехотинцев. Еще много тысяч были убиты.[211]

Когда шум битвы стих, Саладин, сидя у входа в свой шатер, стал принимать самых важных пленных. По обычаю к ним следовало относиться с почестями и со временем позволить выкупить, но султан сначала призвал на аудиенцию двух самых важных пленных — короля Иерусалима и своего общепризнанного врага Рено де Шатийона. Когда эта пара оказалась перед ним, Саладин повернулся к Ги, «который умирал от жажды и дрожал от страха, как пьяница», и любезно предложил ему золотую чашу, полную ледяного джулепа. Король сделал несколько жадных глотков этого божественного эликсира, но, когда он передал чашу Рено, султан заметил через переводчика: «У тебя не было моего разрешения давать ему напиток, так что этот дар не подразумевает его безопасности от моей руки». Дело в том, что по арабской традиции предложение гостю еды или питья равнозначно обещанию защиты. По утверждению мусульманского хрониста, затем Саладин повернулся к Рено и «стал бранить за его грехи и… предательство». Когда франк стойко отверг предложение принять ислам, султан «встал, чтобы смотреть ему в лицо, и снес ему голову. После того как Рено был убит и унесен прочь, Ги начал дрожать от страха, но Саладин успокоил его», заверив, что его не постигнет подобная участь. И король Иерусалима был уведен в плен.[212]

Личный секретарь султана Имад аль-Дин постарался наиболее точно воскресить в памяти сцену, свидетелем которой стал после наступления темноты. Когда тем вечером тьма опустилась на Галилею, «султан, — писал он, — расположился на равнине Тивериады, как лев в пустыне, или луна в своем полном величии», а «мертвые были разбросаны по холмам и долинам… Поэтому запах победы был приправлен вонью мертвечины». Идя по полю боя, которое «превратилось в море крови», а пыль «стала красной», Имад аль-Дин лично убедился, какого масштаба бойня произошла в тот день: «Я шел мимо них и видел конечности павших, отрубленные и разбросанные повсюду, рассеченные надвое головы, перерезанные глотки, сломанные хребты… Тела были расчленены…»

Даже двумя годами позже, когда мусульманин из Ирака проезжал по полю сражения, он издалека увидел кости мертвых, «одни были свалены в кучу, другие разбросаны».

4 июля 1187 года полевая армия франкской Палестины была разгромлена. Захват мусульманами частицы Истинного креста нанес сокрушительный удар боевому духу христиан на всей территории Ближнего Востока. Имад аль-Дин заявил, что «крест — это приз, которому нет равных, потому что он высшая драгоценность их веры». Он верил, что захват Истинного креста «для них важнее, чем потеря короля, это тяжелейший удар, который их настиг в сражении». Реликвия была прикреплена вверх тормашками к копью и увезена в Дамаск.[213]

В бою было захвачено так много латинских пленных, что рынки Сирии оказались переполненными, и цена на рабов упала до трех золотых динаров. Кроме Рено де Шатийона казнили только воинов из духовно-рыцарских орденов. Эти смертоносные франкские «подстрекатели» были сочтены слишком опасными, чтобы оставить их в живых, кроме того, они были бесполезны в роли заложников, поскольку обычно отказывались просить выкуп за свое освобождение.

Имад аль-Дин писал: «Саладин с радостным лицом сидел на своем возвышении 6 июля, когда к нему привели сто или двести тамплиеров и госпитальеров. Лишь немногие приняли предложение принять ислам, на остальных набросилась банда учеников и суфиев… набожных людей и отшельников», непривычных к актам насилия. Имад аль-Дин так описал сцену убийства: «Некоторые рубили и резали чисто, и получили за это благодарность, другие отказывались, не могли совершить убийства, и были прощены, некоторые ставили себя в дурацкое положение, и другие занимали их места. Я видел, как они убивали неверие, чтобы дать жизнь исламу, и уничтожали многобожие, чтобы создать единобожие».

Победа Саладина над силами латинского христианства была абсолютной. Шестью днями позже он написал письмо, вновь переживая свою победу, утверждая, что «сияние меча Господа вселило ужас в многобожников», а «господство ислама расширилось». «Это был, утверждал султан, день благодати, когда волк и стервятник водят дружбу, а смерть и плен следуют по очереди… момент, когда наступил рассвет после ночи неверия». Со временем он возвел триумфальный купол на Рогах Хаттина, разрушенные очертания которого видны по сей день.[214]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.