Annus mirabilis [186]  – «На начинающего Бог»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Annus mirabilis[186] – «На начинающего Бог»

Срок годности франко–русского союза в Тильзите стремительно истекал. О будущей войне Наполеона против России многие проницательные европейские аналитики заговорили сразу после женитьбы Наполеона (как важнейшего международного политического акта) на австриячке Марии–Луизе и переориентации внешнеполитического курса Франции с России на Австрию[187]. Этому предшествовал отказ Наполеона ратифицировать уже подписанную конвенцию о невосстановлении Польского королевства, а также одновременно неудачное сватовство и переговоры о его возможном браке с великой княжной Анной Павловной. Формально против выступила вдовствующая императрица Мария Федоровна, а Александр I (вежливо отказав) передал мнение матери, что брак сможет состояться не ранее чем через два года.»

На самом деле каждая из двух самых больших европейских империй проводила принципиально разную долгосрочную политику, их цели и стоящие перед ними задачи становились диаметрально противоположными, поэтому на встречных парах они фатально приближались к военному столкновению. Спорные вопросы и проблемы накапливались, постоянно откладывались в долгий ящик, аккумулировались, но дипломатами никак не решались. Собственно, в отношениях между двумя империями повис, как дамоклов меч, груз непримиримых противоречий. «С этих пор, – писал Н. К. Шильдер, – при обстановке, созданной браком Наполеона, полный разрыв между тильзитскими друзьями становился только вопросом времени»[188].

Война была принципиально решена в умах правителей (ведение политики полностью находилось в их руках), и никто уже не хотел отступать от принятой программы действий в ущерб достоинства и чести государства. Обе державы, предвидя эту роковую неизбежность, с 1810 г. почти одновременно взяли курс на подготовку к войне, уже лишь формально поддерживая видимость союзнических отношений. Из–за необратимого процесса обострения нараставших противоречий с этого момента стала рушиться политическая архитектура Тильзита. Слишком много факторов способствовали этому и постоянно усиливали подозрения к партнеру. Как снежный ком нарастали претензии и требования, с двух сторон один контрвыпад следовал за другим, усиливая не только атмосферу взаимного недоверия, но и приближая события к военной развязке, хотя императоры все продолжали обмениваться дипломатическими любезностями, заверениями в верности духу Тильзита и желании избежать войны. Но в Петербурге и в Париже уже отдавали себе ясный отчет, что это был откровенный политический блеф или дипломатические увертки. Так, проницательный Ж. де Местр писал уже в декабре 1810 г.: «Охлаждение между двумя императорами началось уже давно и мало–помалу нарастало вследствие тысяч всяких обстоятельств, неизвестных публике. Александр слишком осведомлен, чтобы не подозревать о замыслах и приуготовлениях другого, ведь для подобных вещей не нужно никаких доказательств. Наполеон не может смириться с самостоятельной Россией. Ему совершенно необходимо напасть на нее и покорить своей воле. Поэтому все сведущие люди, и прежде всего главные военачальники, уверены в неизбежности войны с Францией»[189].

16 марта 1810 г. министр иностранных дел Ж. Б. Шампаньи представил Наполеону секретную аналитическую записку (правда, ее текст очень скоро стал известен в Петербурге) о положении дел в Европе, в которой предлагалось уже «смотреть на Россию как на естественную союзницу Англии и приготовиться бороться на континенте с последствиями сближения между этими двумя державами»[190]. На основе сделанного доклада и строилась дальнейшая политика Франции в отношении России. Почти одновременно, 2 марта 1810 г. (по старому стилю), в российской столице на стол императора легла записка военного министра М. Б. Барклая де Толли «О защите западных пределов России», в которой анализировались возможные будущие действия против армии Наполеона[191]. Этот документ для русской стороны стал фактическим планом подготовки войны с наполеоновской Францией. В 1810 – 1812 гг. из–под пера Барклая выйдут еще несколько планов ведения военных действий как превентивного, так и оборонительного характера.

Наполеон Бонопарт. Художник А. Аппиани. 1805 г.

В начале 1812 г. даже французские и русские дипломаты, Наполеон и Александр I открыто обсуждали между собой возможности возникновения военных действий, мало сомневаясь, что такой перспективы удастся избежать[192]. Важно понять, чем в этот период руководствовались и из каких посылок исходили оба императора, вставая на путь подготовки к войне. Для Наполеона важнейшим фактором всей его внешнеполитической конструкции являлась экономическая блокада Англии: все государства, которые тайно или явно поддерживали торговые связи с туманным Альбионом, автоматически становились и врагами Французской империи. В таком случае любой отступник должен быть наказан. Собственно, вся континентальная Европа в это время поддерживала блокаду Британии, в первую очередь угрозой применения силы. Выход России из этой системы фактически означал не просто нарушение взятых ею обязательств или прорыв континентальной системы, но и грозил важными политическими последствиями. Россия, одна из ведущих европейских держав, с 1807 г. считалась главным партнером Франции в борьбе с Англией. Ее отказ от союзного курса на практике означал крах антибританской политики Наполеона, так как давал очень нежелательный пример другим странам Европы. Логика существования континентальной блокады не могла допустить ни одного исключения, поскольку в таком случае пропадал смысл ее проведения. 6 марта 1812 г. Наполеон в речи перед Государственным советом об организации национальной обороны прямо заявил, явно имея в виду Александра I: «Всякий, кто протягивает руку Англии и прорывает континентальную блокаду, объявляет себя врагом императора…»[193] Вернуть же Россию на рельсы антибританской политики можно было только военным путем. Известный французский наполеоновед Ж. Тюлар, оценивая борьбу с Англией как краеугольный камень всей внешней политики Наполеона, считал, что «любое государство, не участвующее в континентальной блокаде, превращалось во врага: невозможно было сохранять нейтралитет в том противостоянии, которое Наполеон навязал “океанократам”. По его мнению: «Разрыв с Францией, к которому стремился русский царь, отвечал политическим и экономическим интересам России»[194].

Это была основная стратегическая задача Наполеона в кампании 1812 г. Фактически к этому времени он загнал себя в тупик, и кардинально изменить ситуацию французский император мог (как он надеялся) только при помощи своего главного инструмента – победоносной армии, уже многократно помогавшей ему разрешать узловые проблемы европейской политики. С этой точки зрения странно звучит заявление маститого французского историка А. Вандаля, что «ответственность за разрыв падает, главным образом на русского монарха»[195]. Скажем так, это чисто французское объяснение тогдашней очень сложной политической ситуации – Российская империя вопреки своим национальным интересам должна была во всем поддерживать Наполеона. Зададимся простым вопросом – с какой стати? Конечно же, нельзя говорить о каких–то планах завоевания Наполеоном России (это было просто не реально), но речь шла о навязывании определенного внешнеполитического курса. Все последующее зависело от армий двух империй и от достигнутых результатов на полях сражений.

Юзеф Понятовский. Гравюра XIX в.

Бесспорный факт – Александра I всегда очень тяготили «тильзитские оковы», чем дальше, тем труднее ему было придерживаться союзнических договоренностей. Да и при проведении реальной политики имелось слишком много точек, где пересекались в то время интересы России и Франции: Балканы, Польша, германские государства – ведь в последних проживало слишком много родственников русского царя, а сам он являлся главой Ольденбургского дома (герцогство Ольденбургское было присоединено к французской империи в нарушение Тильзитского договора). Постоянным раздражающим фактором оставались внешнеполитические шаги Наполеона, многие из которых были откровенно и прямо нацелены против России. С нашей точки зрения, если верить в существование геополитического фактора, то в 1807 – 1812 гг. он как раз был направлен против русско–французского союза, так как сфера влияния империи Наполеона через сателлитов с 1807 г. напрямую соприкасалась с русскими границами, и Франция к 1812 г. стала представлять уже прямую угрозу не только интересам, но и территориальной целостности России.

В этот период перед русской дипломатией стояли очень сложные задачи. Ведь на карте континентальной Европы тогда можно было отыскать лишь несколько независимых и не находившихся под полным французским контролем государств: Швеция, Дания, Пруссия, Австрия, Турция; остальные – в той или иной степени оказались подконтрольными или подчиненными наполеоновскому диктату. В этой комбинации Россия не могла реально рассчитывать на их помощь, каждое из этих государств исходило из собственных возможностей и думало лишь о своих интересах. Хотя Пруссии и Австрии делались предложения о совместном выступлении против Франции, но они предпочли в этой ситуации в конечном итоге присоединиться к Наполеону. Справедливости ради укажем, что, к примеру, еще в ноябре 1811 г. маршал Л. Н. Даву представил Наполеону план войны с Пруссией. Французские части должны были вторгнуться в Пруссию под вымышленным предлогом, что три русские дивизии уже перешли прусские границы. Также планировалось сфабриковать в четырех экземплярах подложный договор между французским послом в Берлине А. Э. Ш. Сен–Марсаном и прусским канцлером К. А. Гарденбергом для предъявления комендантам прусских крепостей, чтобы побудить сдать их французам[196].

Трудно точно сказать, почему французский император решился включить в 1812 г. в состав Великой армии австрийский и прусский воинские контингенты со своим командованием. Возможно, что он преследовал сразу несколько целей. По дипломатическим соображениям для него было важно использовать бывших русских союзников, тем самым он показывал России, что ей уже не на кого и не на что рассчитывать – вся континентальная Европа идет походом на Россию, даже бывшие друзья. 2 (15) августа 1811 г. в разговоре с русским послом Куракиным Наполеон говорил: «Пруссия не забыла, что вы взяли у нее Белосток, а Австрия помнит, что для округления границ вы охотно отрезали у нее несколько округов Галиции»[197]. Французскому императору было важно окончательно рассорить Пруссию и Австрию с Россией, запачкать их русской кровью, так, чтобы они уже никогда в будущем не создали коалиции против него. Возможно, он также полагал, что таким образом страхует свои тылы – эти два корпуса становились заложниками верности Наполеону их собственных монархов. Но размещение этих корпусов на флангах в 1812 г. явилось его крупной ошибкой, правда это стало очевидным лишь в финале кампании, когда полная победа русской армии была свершившимся фактом. Весь 1812 год пруссаки и австрийцы, хоть и без особого энтузиазма, но все же сражались с русскими войсками. Но под занавес кампании они (видимо, на правах еще не полностью забытых старых добрых союзников) начали вступать в переговоры с российским командованием и затем фактически оголили фланги спасавшейся бегством Великой армии.

В стратегическом плане положение России облегчалось также тем, что на другом конце Европы существовала неизлечимая для Наполеона «испанская язва». Фактически же в 1812 г. французская империя вынуждена была держать два фронта, значительный контингент наполеоновских войск продолжал воевать на Пиренейском полуострове с англичанами и восставшими испанцами[198]. Успехом же русской дипломатии стали договоренности о нейтралитете Турции (Бухарестский мирный договор) и союз со Швецией, хотя последняя в 1812 г. так и не приняла участия в боевых действиях. Что касается Швеции, то России, несомненно, повезло с Бернадотом (явным противником Наполеона), или же российская дипломатия оказалась очень искусной и смогла подобрать ключи к шведскому наследному принцу. Во всяком случае, негативные последствия для Швеции ее войны в 1808 – 1809 гг. с русскими (щекотливый вопрос отторжения Финляндии) никак не сказались для России в 1812 г. Русские же получили возможность без каких–либо опасений перебросить из Финляндии войска в 1812 г. и усилить свою группировку на северо–западном театре военных действий. По поводу мира с Турцией можно утверждать, что тогда Россия вынуждена была пожертвовать сербами, воевавшими до 1812 г. против турок вместе с русскими. Хотя восьмая статья Бухарестского договора гласила об автономии Сербии, турки ее сразу же нарушили и подвергли жестоким репрессиям сербов. Защитить же сербов от турецкого произвола до 1815 г. у России не было никакой возможности, поскольку ее вооруженные силы оказались полностью задействованы против наполеоновских войск. Важнейшим же последствием Бухарестского мирного договора стал переход в 1812 г. сил Молдавской армии на Украину и в Белоруссию, усилившей там во второй период войны южную группировку русских войск.

Сам Александр I проявлял большую дипломатическую активность, в первую очередь по отношению к Пруссии. После переговоров в 1811 г. в Царском Селе с начальником прусского Генерального штаба Г. Шарнгорстом (прибыл под чужим именем) даже был подготовлен проект военной конвенции[199]. Но она не обеспечивала безопасность Пруссии, и Фридрих Вильгельм III не ратифицировал предполагаемый договор. Можно, конечно, говорить в данном случае о прусском «эгоизме», но ясно, что уже в начале военных действий Пруссия, заключи она военный союз с Россией, как государство была бы стерта с географической карты французскими войсками[200]. В данном случае «эгоизм» был продиктован трезвым расчетом и интересами сохранения государственности, а пруссакам не оставалось иного выбора, как «под пушками корпуса Л. Н. Даву» выставить воинский контингент против России. Так же поступили и австрийцы, но отплатили примерно той же монетой, что и Россия в 1809 г. Их корпус не превышал 30 тыс. человек (а действия, обещали дипломаты, «по возможности будут ограничены»), русско–австрийская граница оставалась статичной и неприкосновенной для сторон, а правительства согласились даже поддерживать тайные контакты во время войны[201]. В сложившейся тогда ситуации это более или менее устраивало Россию. Весьма примечательно было то, что ни Пруссия, ни Австрия не объявляли войну России[202].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.