Глава 1. Загадка происхождения «украинцев»
Глава 1. Загадка происхождения «украинцев»
Современная Русская публицистика не обходит вниманием «украинскую тему». Однако, касаясь тех или иных ее частных сторон, с загадочным упорством избегает постановки вопросов, позволяющих правильно осмыслить проблему в целом. А именно:
— время возникновения «украинской нации»? территория ее расселения? что представляет собой «украинец» как этнический тип? иерархия его ценностей, его мировосприятие, религия, отличительные черты? (Все это, конечно, при условии того, что мы признаем существование в качестве самостоятельного исторического субъекта отдельного «украинского народа». Если же таковой — лишь часть народа Русского, то требуется раскрыть подлинное содержание этнонимов «украинцы», «украинская нация» и охарактеризовать то человеческое сообщество, которое себя так называет, с указанием времени и причин его возникновения на Русской земле). Далее:
— феномен «украинской культуры»: что, собственно, под нею понимается? в какую эпоху и под воздействием каких факторов она складывалась? роль «мовы» в этом процессе?
— и, наконец, самое существенное: отношение «украинцев» к Русским и России? на чем основано, чем вдохновляется? как конкретно преломляется в политике «самостийной и нэзалэжной Украины»?
Без точного знания этого невозможно постигнуть глубинную сущность украинства и сформировать продуманную политику в отношении самостийничества. Тем не менее, отмеченные выше проблемы откровенно игнорируются нынешними Русскими политологами, в своем большинстве не выходящих из порочного круга сослагательных предположений на тему того, что «неплохо было бы, если…». А для пущей убедительности эта гадательная схоластика обильно сдабривается дружным рефреном: «но чтобы ни случилось, украинцам и русским, Украине и России следует дружить»… «они просто обречены на это»… «так распорядилась История»… «совместное проживание» … «обоюдные экономические выгоды» … «общие геополитические цели»… «единое культурное пространство» и тому подобный набор набивших оскомину благих пожеланий без малейшей попытки разобраться: почему же ни одно из них не воплощается в реальной действительности современных «российско-украинских» отношений, не выходящих, как известно, из состояния «холодной войны» с момента провозглашения «Украинской ССР» самостийной и нэзалэжной. И это при полной, граничащей с самоуничижением лояльностью РФ к своему недружелюбному соседу, при дармовых поставках Русских газа и нефти, существенная часть которых нагло разворовывается и перепродается за рубеж.
Но все сходит с рук, никак не могут Русские определиться в отношении нахального и жадного «младшего брата», распоряжающегося Русским добром как своим собственным Да и может ли быть иначе при существующей аморфности и расплывчатости в оценке украинства, суть которого до сих пор не выяснена и отношение к которому не выработано? Причем «невыработанность» эта присуща не только политике правящего сегодня в Российской Федерации режима (его-то она по вполне понятным причинам как раз и устраивает), но и Русской оппозиции, ему противостоящей. Однако завтра, оказавшись у власти, она встанет перед необходимостью принимать решения по целому ряду внешнеполитических направлений и «украинское» среди них будет едва ли не главным. А значит, уже сегодня следует уяснить себе: кто же такие «украинцы», чего стремятся достигнуть и почему именно в Русских видят главное препятствие на своем историческом пути.
Конечно, попытки выработать некий целостный подход к «украинцам» и их нынешней государственности имеют место в современной Русской политологии, но всем им свойственны противоречивость, терминологическая путаница и — что наиболее удручает! — явно просматриваемая зависимость от русофобских схем так называемого «украинского национализма».
Чтобы убедиться в наличии этой зависимости, мы рассмотрим взгляды на украинскую проблематику некоторых современных авторов, выбранных в общем-то случайно, ибо самостийничество не является их специализацией, но тем как раз и интересных, что выражают они расхожее мнение об украинстве с типичным набором свойственных ему заблуждений, недомолвок, логических несуразиц и упрямого игнорирования реального исторического процесса, обусловившего появление «украинцев» и их идеологии.
Так, М. Назаров в своей книге «Историософия Смутного времени» рассуждение об украинстве строит на двух взаимоисключающих подходах. С одной стороны, самостийничество для него — лживая, искусственная доктрина, не имеющая под собой ни национальной, ни исторической почвы. Возникновение ее обусловлено чисто внешними факторами, материальной и политической поддержкой геополитических противников России, стремившихся путем выделения искусственной этнической общности «украинцев» отторгнуть от России ее южные территории. Население Малороссии никакого отношения к этой подрывной акции не имело и само себя «всегда именовало русским» [1]
В подтверждение данного тезиса М. Назаров ссылается на лидера украинской Директории в 1918–1919 гг. В.К. Винниченко, жаловавшегося на то, что сами «украинцы» высмеивали «все украинское; язык, песню, школу, газету, украинскую книжку». Причем, «это были не отдельные сценки, а всеобщее явление с одного края Украины до другого» [2].
Весомый аргумент в пользу того, что народ, записываемый самостийником Винниченко в «украинцы», никакого отношения к таковым не имеет. М. Назаров тоже с этим согласен и весьма убедительно живописует «семь неправд украинского сепаратизма»: этнографическую, филологическую, хронологическую, географическую, антирусскую, юридическую и национальную[3]
Итак, позиция автора «Историософии…» как-будто определена: «украинцы» в конечном счете те же Русские, а присвоение им сепаратистами нерусского названия — явление искусственное, инициированное врагами Русского Народа, стремящимися к расчленению и уничтожению России.
Все ясно, но … в силу каких-то непостижимых причин М. Назаров тут же начинает выстраивать обратную цепь умозаключений, совершенно запутывающих все его прежние рассуждения. Теперь вдруг оказывается, что «ни факты зарубежного злоупотребления украинским национализмом, ни ненависть сепаратистов к России не отменяют права украинцев на национальное самосознание — вплоть до отделения. Жаль, что при опровержении политических спекуляций сепаратистов, русские оппоненты часто упускали из виду эту национальную правду (а как же «семь неправд сепаратизма», в числе коих и «национальная»?! — С.Р.)… забывали о том, что нации могут созревать и в наши дни; что, заявляя о себе сначала в культуре, они неизбежно требуют своего политического оформления[4].
Приведенный авторский пассаж буквально воспроизводит важнейший постулат того самого самостийничества, лживость которого он с таким рвением разоблачал поначалу и приходится лишь удивляться его умению одновременно отстаивать прямо противоположные взгляды на проблему, да при этом еще пытаться слепить из этой мешанины взаимоисключающих понятий некое подобие единой концепции. Если уж «украинская нация» является историческим фактом, то надо же как-то объяснить, почему сами «украинцы» «всегда именовали себя русскими», однако загадочность украинской исторической судьбы явно превосходит разумение автора и ничего лучшего «созревания в наши дни» для ее объяснения он не находит.
Но что такое «наши дни»? Это пресловутая Советская эпоха, время безраздельного господства интернационала, этнического оскопления всех народов СССР, их насильственного слияния в серой, обезличенной массе «советского народа». А где же тогда «созревали» украинцы, в какой резервации? Неужели для них единственных было сделано исключение и, когда все нации России деградировали под коммунистическим ярмом, они оформились в самостоятельный этнос, развили свою культуру, язык и даже начала государственности?.. М. Назаров понимает абсурдность подобного предположения и неоднократно подчеркивает, что ни о каком национальном развитии в условиях советской системы не могло быть и речи. Тогда в каких же мирах, да еще и «в наши дни», созревали его «украинцы», о праве которых на отделение он так усиленно хлопочет? Может быть, в пресловутой «канадской диаспоре»? Или финансируемых ЦРУ антирусских эмигрантских центрах? И не оттуда ли та патологическая русофобия, которой проникнуты труды «украинськых вчэных», издаваемые этими центрами? Автор «Историософии…» секреты украинского «созревания» почему-то не раскрывает, хотя и признает, что стержень самосознания «украинцев» составляет ни на чем не основанная ненависть к России и Русским.
Эта ненависть для него — удивительна и логически не объяснима, «явление иррациональное, более понятное в метафизических категориях»[5]. Но для Русского населения сегодняшней Малороссии она — каждодневная, будничная реальность, с которой не только необходимо считаться, но и каким-то образом ей противостоять, ибо конечная цель ее очевидна: культурный и этнический геноцид Русского Народа.
Для М. Назарова эта подлинная реальность и пронизывающее ее противостояние как-будто не существуют, ему ближе и роднее мир метафизических абстракций и далеко не случайно в качестве «ответной меры» на русофобию «украинцев» он предлагает… полюбовно договориться с самостийниками. Всего-то и надо: поделиться с ними той частью Русского исторического наследия, которое «сепаратисты справедливо (?!) считают… своим» [6]. А здесь и «Повесть временных лет» монаха Нестора («откуда есть пошла Русская земля»), и «Слово о полку Игореве», и вся Киевская эпоха Русской государственности с ее князьями, дружинниками, святыми, головокружительным расцветом материальной и духовной культуры. И далее: Богдан Хмельницкий, философ Г. Сковорода и еще целый перечень блестящих имен государственных и культурных деятелей России — Мелетий Смотрицкий, св. Димитрий Ростовский, Феофан Прокопович, графы Разумовские и Кочубеи, ученые — Ковалевский, Потебня, Вернадский; художники, музыканты, писатели — Репин, Врубель, Бортнянский, Глинка, Гоголь, Гнедич, Мордовцев, Короленко и т. д. и т. д. И весь этот блистающий пантеон Русских деятелей автор «Историософии…» готов услужливо признать «украинцами», в наивной надежде достигнуть с самостийниками мировой: «стоит ли отказываться от совместного творения, в которое украинскими (?!) деятелями было вложено столько таланта и сил»[7].
Странная вообще-то сделка. Что-то вроде сдачи в аренду или напрокат части (причем большей!) Русской истории, неизвестно откуда взявшимся претендентам. Но в своем неуемном рвении любой ценой достигнуть с «украинцами» компромисса М. Назаров не замечает этой странности, как и того, что сама попытка связать общей культурно-исторической линией воспроизведенный им перечень исторических лиц с подлинными украинскими деятелями типа Грушевского, Петлюры, Винниченко, Бандеры или их нынешними преемниками — чорновилами, хмарами, горынями, драчами и прочими русоненавистниками, — является кощунственной и дикой. Разве это не унижение для тех, кто составляет славу и гордость России? И на каком основании автор «Историософии…» зачислил их в «украинцы»? Сами себя они таковыми не считали, Россию не ненавидели, а любили и гордились своей принадлежностью именно к Русскому Народу, а не каким-то мифическим «украинцам».
М. Назарова, впрочем, подобные натяжки мало смущают. Воображая себя творцом некой положительной программы разрешения «украинского вопроса», он настолько доволен своей лояльностью к сепаратистам, настолько уступчив в удовлетворении их совершенно абсурдных требований, что не в состоянии даже постигнуть той элементарной политической истины, что его идея «общего неделимого фонда» Русских и «украинцев» делает сегодняшних бандеровцев в качестве его «совладельцев» законными хозяевами не только большей части Русского культурно-исторического наследия, но и Русских Крыма, Донбасса, Новороссии, Малороссии с многомиллионным Русским населением в них проживающим…[8]
* * *
В том же ключе строит свои рассуждения еще один уважаемый наш автор — В. Осипов. В своей брошюре «Русское поле» он часто касается украинской темы по самым разнообразным поводам, умудряясь, так же как и М. Назаров, давать одному и тому же явлению прямо противоположные оценки. Весьма показательны в этом плане его размышления о русофобии «украинцев».
В. Осипов отталкивается от опыта непосредственного общения с самостийниками в советском Гулаге: «Много украинцев перевидал я в лагере. Со многими делил хлеб и карцер. Их русофобия всегда казалась мне данью самостийной риторике, поверхностной, словесной мишурой. Никогда не чувствовал за обидными словами в адрес «кацапов» органической ненависти и вражды. Инженер из Екатеринослава заявлял, что ненавидит меня как империалиста, и тут же готов был отдать последнюю рубашку»…[9]
Итак, ненависть «украинцев» к Русским — всего лишь «дань риторике», «словесная мишура», не стоящая внимания болтовня. Хлеб пополам и последняя рубашка, конечно, с лихвой ее перекрывают, относя к разряду явлений достаточно безобидных и даже потешных: посмеяться — и забыть. Однако уже на следующей странице автор воспроизводит живую действительность Малороссии накануне самостийнического референдума (декабрь 1991), весьма далекую от нарисованной им же идиллии: «Выступавших за единство страны преследовали и травили. Нередко избивали. 30 октября произошло побоище в Политехническом институте в Киеве. С криками: «Мы вас сейчас окатоличим! Кровью перекрестим всю Украину! Москали!» — сепаратисты пустили в ход кулаки, кастеты, баллончики со слезоточивым газом. 7 ноября руховцы учинили избиение у республиканского стадиона. Кастет стал аргументом за независимость. В граждан второго сорта превратили русское и русскоязычное население региона. Языковый апартеид в западных областях дополнен апартеидом по вероисповедному признаку. Православие там оказалось вне закона. Униаты с дубинами врывались в православные храмы и силой выталкивали верующих на улицу… Так готовились к референдуму».
Но и это еще не все. «Верховный Совет Украины принял 11 октября 1991 года жестокий указ против инакомыслящих. «Антиукраинская пропаганда» теперь карается тремя, семью или десятью годами лишения свободы».[10] В. Осипов, как бывший политзаключенный, прекрасно знает, что наличие подобного «указа» создает неограниченные возможности развязыванию террора против Русских уже не со стороны безымянных и вечно неуловимых «хулиганов», а на официальном, государственном уровне: упечь за решетку можно по самому мизерному поводу — и даже без такового. Понимает он и то, что эта продуманная на долгосрочную перспективу политика, конечно же, весьма мало подходит под определение «словесной мишуры» и безобидной «риторики». Да и дубинки, кастеты, избиения как-то мало вяжутся с ничего не значащим политическим трепом.
Как же он объясняет это очевидное противоречие?.. А никак. Ибо по уже заведенной традиции всех, пишущих об украинской проблеме, в своих оценках наблюдаемых фактов руководствуется не стремлением выявить объективную истину и реально воспроизвести положение дел в оккупированной «украинцами» Малороссии, но движим каким-то детским страхом как бы ненароком не обидеть играющего в самостийничество «младшего брата», не задеть резким словом его больного самолюбия, не отсечь слишком откровенно его амбициозную и совершенно нелепую претензию на некую исключительность и даже лидерство в Русском мире.
Эта странная боязнь придает авторским выводам налет двусмысленности и неопределенности. Знакомясь с ними, читатель ясно понимает, что сам автор ни в одном из них не уверен до конца. С одной стороны, «мы не считаем украинцев и белорусов другим народом. Мы — три ветви ЕДИНОЙ И НЕДЕЛИМОЙ НАЦИИ (выделено В. Осиповым. — С.Р.). Отличать украинца от великоросса столь же нелепо, как пруссака — от баварца». И еще: «Под русскими… мы понимаем русских, украинцев, белорусов. Это наши недруги выдумали три народа, чтобы нас ослабить и противопоставить»[11]. И далее: «Украинский национализм» есть такая же нелепость, такая же досужая выдумка кабинетных прожектеров, как скажем, «донской национализм», «сибирский» или «поморский»[12]. Отсюда закономерный вывод: те, кто отстаивает тезис о существовании отдельной «украинской нации» или законченные русофобы, или заведомые марионетки какой-либо иностранной державы, муссирующей «украинский вопрос» в целях достижения собственных геополитических выгод: расколоть и стравить между собой Русских, обеспечив таким образом захват и эксплуатацию части их территории. Квазиэтническое сообщество под кодовым названием «украинцы» — незаменимое средство для решения данной задачи, оттого и получает столь мощную поддержку из-за рубежей России, так заботливо пестуется и лелеется ее врагами и недоброжелателями…
Вывод как будто безапелляционный и в оговорках не нуждающийся. Но… автор «Русского поля» в полном противоречии с вышеизложенным тут же начинает рассуждать о «тысячелетней совместной жизни» двух «очень близких этносов» — Русских и «украинцев», которые за столь долгое время «сроднились так, что это вошло в поговорку»[13]. Как видим, снова крутой поворот: В. Осипов при всех оговорках признает, что «украинцы» в качестве самостоятельного этноса все-таки существуют и притом не менее тысячи (!) лет и изначально никакого отношения к Русскому Народу не имели, а вся их Русскость — прямое следствие «совместного проживания», а значит, все той же пресловутой «русификации»… Но ведь это и есть центральный догмат идеологии самостийничества, которым как раз и обосновывается необходимость существования «самостийной и нэзалэжной» и из которого сепаратисты выводят и все остальные свои бредовые идеи: «Русь — Украину», «трехсотлетнее москальское иго», «русско-украинские войны» и сегодняшний боевой клич «Смерть москалям!».
Непостижимо! Как можно игнорировать столь очевидную связь и пытаться совместить несовместимое: признание «украинцев» частью Русской Нации и одновременно — самостоятельным этносом!
Однако В. Осипов не только не замечает этого вопиющего противоречия, но еще и пытается его обосновать совершенно нелепым тезисом о наличии неких «подлинных выразителей украинского начала». Кто же это такие? Мы опять встречаем уже знакомые нам имена, те самые, из списка «неделимого фонда» М. Назарова, который в угоду украинским сепаратистам оптом произвел в «украинцы» всех Русских деятелей, родившихся или хотя бы работавших в Малороссии. Но если М. Максимович и А. Метлинский — «подлинные выразители украинского начала», то что же тогда защищали и выражают С. Петлюра, С. Бандера, В. Черновил и прочие «страдальцы» украинской идеи? И какое место в этом ряду занимают дубинки, кастеты и антирусский террор нынешних самостийников, которые — и В. Осипов не может этого отрицать — тоже ведь «украинцы»?..
У автора «Русского поля» нет ответа на подобные вопросы. Он, впрочем, и сам признает свою беспомощность и неспособность сказать что-либо определенное о побудительных мотивах и источниках, питающих украинство: «В спорах с бандеровцами я всегда проигрывал: я не мог, давая сдачи, поносить украинцев, потому что это означало поносить самого себя, свой собственный народ, ибо всегда воспринимал их как тех же русских»[14].
Сознание того, что «украинцы» и Русские — единый народ, конечно, большое утешение для всякого патриота России, но мало что дает для понимания процессов, происходящих сегодня в Малороссии, и никак не отменяет существования бандеровцев, а они-то как раз являются «украинцами», причем, в отличие от Максимовича и Метлинского, украинцами подлинными или, как сами они выражаются, «щирыми» и при этом свято убеждены: дубинки и кастеты — самое удобное средство для общения с Русскими. Вот эту-то их «национальную особенность» и следовало бы прежде всего разъяснить читателю, а не тешить его иллюзиями о безобидности и несерьезности украинской русофобии.
В. Осипов, правда, делает попытку разгадки феномена украинства, но слишком путанную и беспомощную, чтобы что-либо объяснить. Он, в частности, обращает внимание на Галицию, «500 лет пребывавшей под Польшей и в силу этого приобретшей настолько своеобразные черты, что логично сказать об иной нарождающейся этнической индивидуальности». Уж не «украинцы» ли это? Да нет. В. Осипов признает, что до мировой войны 1914 г. большинство галичан идентифицировали себя именно в качестве Русских и осознание себя таковыми из них вытравили лишь большевики, породив «взамен так называемый «украинский национализм», о котором до революции не помышляли ни народ, ни большая часть интеллигенции»…[15]
Мы снова упираемся в пресловутые «наши дни», достопамятную советскую эпоху и снова нам навязывают совершенно абсурдную мысль о возможности оформления в ее рамках какой-либо «этнической индивидуальности». Загадка происхождения «украинцев» остается неразрешимой. Автору «Русского поля» она явно не под силу, поэтому и населяет он Малороссию наряду с Русскими еще и некими русскоязычными, даже не утруждая себя объяснением, кто же это такие: то ли «украинцы», которые суть те же Русские; то ли «украинцы», которые все-таки не-русские, но по-русски изъясняются; либо вообще люди без роду и племени, не имеющие какой-либо определенной этнической принадлежности (а, может, просто забывшие ее). Причем именно они, а не Русские или «украинцы», как раз и составляют большинство населения «самостийной и нэзалэжной». Вот так! Словно некое заклятие довлеет над Малой Россией, когда даже Русский автор затрудняется определить, представители какой национальности в ней живут, и вынужден использовать странный, неудобоваримый термин «русскоязычные», чтобы это свое незнание скрыть…
* * *
Еще более наглядное представление о том, до какой путаницы, нередко граничащей с полной бессмыслицей, доходит отражение украинской проблематики в сочинениях Русских авторов, в том числе историков, дает книга Г. Вернадского «Россия в средние века», три главы которой посвящены Юго-Западной Руси, той части Русских земель, которые после монгольского нашествия отошли к Литве, а позднее были оккупированы Польшей.
Примечательно то, что сам Г. Вернадский достаточно ясно сознает, насколько взаимосвязана история этой части России с сегодняшней политикой, во-первых, потому что «тесно переплетена с развитием трех государств: Руси, Польши и Литвы», а во-вторых, ее пытаются сделать своей две «новые нации» — «украинцы» и «белорусы». «Вполне естественно, что исследователи всех выше названных народов и государств рассматривали Западную Русь в литовский период, исходя из национального исторического интереса каждого из них. С точки зрения русского историка главным объектом изучения Великого княжества Литовского является не столько собственно история Литвы, сколько положение русских в великом княжестве, их участие в политике государства и влияние на них литовского управления и польских установлений».[16]
Из приведенной выше цитаты как будто следует, что этническая принадлежность населения Западной Руси у автора сомнения не вызывает: это — Русские. Он даже подчеркивает: «характерным для людей и восточной и западной России было то, что они продолжали называть себя русскими, а свою землю Россией (Русью)»[17], хотя и находились уже в разных государствах. Себя самого Г. Вернадский в общем-то тоже определяет как «русского историка», а не польского, литовского или, скажем, украинского. Да и используемая им терминология подтверждает его Русский взгляд на исследуемый предмет. В полном соответствии с поставленной задачей он ведет речь о «русских в Великом княжестве Литовском»; «русских областях великого княжества»; «русских сановниках» литовского совета вельмож, в котором «были как русские, так и литовцы»; о «православной церкви в Западной Руси» и нежелании «русского населения Польши и Литвы признать» Флорентийскую унию 1439года. Подчеркивает, что до 1697 г. правительство Великого княжества Литовского использовало «в официальных документах русский язык»; что объединением Польши и Литвы в единое государство Речь Посполитую (1569) «главный удар был нанесен… по русским»; детально описывает, как поляки стремились «психологически приспособить западнорусских крестьян к польскому порядку». С этой целью король «утвердил права и привилегии униатской церкви, как единственной законной церкви русского населения Польши и Литвы». Говорит историк и о лидерах борьбы против церковной унии, в их числе «выдающийся западнорусский православный писатель XVII века Захария Копыстенский»[18].
Принцип историзма как будто не нарушен и при описании Восточной Руси, той части России, которая, оказавшись данником Золотой Орды, сохранила тем не менее государственную независимость и возможность проведения самостоятельной политики. Особенно выделяет историк великого князя московского Иоанна III и проводимую им «ради русских национальных и религиозных интересов» политику. «В 1495-96 гг. русские приняли участие в войне… против Швеции», при этом «русская армия» провела ряд успешных операций; удачно воевали и с Литвой: «русские оставили за собой все территории», отвоеванные у нее. При Иоанне III и сыне его Василии III произошли глубокие изменения «в русском правительстве и управлении»; Иоанн III имел существенные права «в отношении управления русской православной церковью» [19] и т. д. и т. д.
Итак: этническая принадлежность и населения Восточной Руси сомнений не вызывает: они тоже — Русские.
Однако Г. Вернадский словно боится ясно обозначить свою позицию, особенно по тем вопросам, по которым вот уже два века дискутируют Русские историки с польскими и украинскими. Стараясь угодить всем и при этом сохранить видимость ученой объективности, он, наряду с общепринятыми и исторически достоверными терминами, наводняет текст искусственными понятиями, сочиненными самостийническими идеологами в XIX в., и использует те и другие, как совершенно равнозначные, доводя до полной бессмыслицы историческую сторону своего исследования, ибо читатель просто не в состоянии понять: о каком же народе ведется речь — Русском или «украинском»? И если в Великом княжестве Литовском жили Русские, то зачем обозначать их польским прозвищем — «украинцы»?
Г. Вернадский, однако, умудряется сочетать несочетаемое и в результате оказывается, что Западная Русь XVI в. это и не Русь вовсе, а «Украина и Белоруссия». Соответственно Русские области Литвы превращаются в области «украинские» и проживает в них «украинское мелкопоместное дворянство». Навязывание католиками церковной унии опять же происходит «на Украине», где соответственно проживает православный «украинский народ»; меняется и национальность крестьян: «организация униатской церкви не привела к принятию украинскими крестьянами польского режима». Терминологическая гибкость автора беспредельна: взаимоисключающие понятия мирно соседствуют в его тексте: «готовность отделиться от великого княжества выразила русская (украинская) шляхта»; «в конце XVI в. около 80 % запорожских казаков были западнорусскими (украинцами и белорусами)». [20]Точно так же раздваивается под его пером и образ восточной части Руси или, как еще именовали ее наши предки, «Великой Руси», «Великой России». Г. Вернадский не отвергает этих исторических наименований, но со странным упорством параллельно внедряет в текст и придумки польско-украиснких историков XIX–XX веков, злопыхательски превращавших Россию в «Московию», а Русских — в «московитов». Г. Вернадский следует тем же путем произвольных переименований и оказывается, что после присоединения Новгорода «Московия стала балтийской державой»; а Иоанн III обсуждал с ханом Менгли-Гиреем «вопрос о разделении сфер влияния Московии и Крыма»; и уже «московиты», а не Русские «нанесли сокрушительное поражение литовской армии»[21] и т. д. и т. д., при полном игнорировании своего собственного утверждения, что «характерным для людей и восточной и западной России было то, что они продолжали называть себя русскими, а свою землю Россией (Русью)».
* * *
Но среди всей этой маловразумительной и противоречивой путаницы, обрушиваемой на Русского читателя Русскими же писателями, предпринимаются попытки некоего, если можно так выразиться, концептуального подхода к украинской теме и стремления окончательного разрешения загадки появления на Русской земле «Украины» и «украинцев».
Вадим Кожинов в своей недавно вышедшей работе, где он по-новому осмысливает некоторые проблемы истории Киевской Руси, конечно, не смог обойти молчанием упорных попыток самостийников сделать эту историю собственностью «украинцев» и с типично холопским хамством объявить Русских «захватчиками чужого». В. Кожинов домогательства «украинцев» решительно отвергает, но в столь несуразной форме, что сами домогательства эти воспринимаются как… вполне справедливые. И вот почему.
Полемизируя с идеологами украинства, автор «Истории Руси…» сжато излагает их доводы: «М.С. Грушевский, как и ряд других украинских историков, стремился доказать, что Киевская Русь была созданием украинского народа, а государственность и культура Владимирской Руси (и ее преемницы Руси Московской) являли собой будто бы совершенно иную, новую реальность, созданную другим, «собственно русским» или, если воспользоваться словом, введенным в середине 19 века украино-русским историком Н.И. Костомаровым (1817–1885), «великорусским народом» [22]. «Поэтому история Киевской Руси — это, мол, первый этап истории украинского народа, а русский народ не имеет прямого и непосредственного отношения к Киевской Руси».[23]
В рассуждениях украинских историков В. Кожинов справедливо усматривает вопиющее противоречие: «Встав на точку зрения М.С. Грушевского и его сторонников, согласно которой украинский народ сложился еще до 13 века, неизбежно придется прийти к выводу, что народ этот позднее, так сказать, потерял свое лицо, ибо на территории Украины в очень малой степени сохранилось наследие Киевской Руси, начиная с тех же былин (их трудно распознаваемые «следы» находят в так называемых «героических колядках»); даже множество памятников зодчества, включая собор Святой Софии в Киеве, было кардинально перестроено в совершенно ином стиле (чего не произошло, например, с новгородской созданной примерно в одно время с киевской — Софией).
Иначе говоря, перед историком Украины с необходимостью встает жесткая дилемма: либо он должен исходить из понятия о едином русском народе 9-12 веков, — создавшем, в частности, культуру южной, Киевской Руси… либо же историк будет вынужден — под давлением массы фактов — признать, что культура Киевской Руси вообще не имеет прямого, непосредственного отношения к украинскому народу, ибо эта культура действительно сохранялась и развивалась после 13 века в северной, а не южной Руси».[24].
«Это была, как обычно определяют, общерусская культура, которая только с 13–14 века начинает постепенно разветвляться на украинскую, белорусскую и, по определению, предложенному Н.И. Костомаровым, «великорусскую».
Неоднократные ссылки на Костомарова не случайны. В. Кожинову импонирует, что этот украинский историк «безоговорочно утверждал, что из древнего «русского народа» выросли три ветви русского народа: то были южнорусская, белорусская и великорусская». [25]. Для пущей убедительности В. Кожинов дополнительно ссылается еще на одного украинского историка и археолога, но уже 20 века, П.П. Толочко, утверждавшего языковое, а значит и этническое единство древнерусского государства в 12–13 вв., и в доказательство приводившего следующий бесспорный факт: «Известно, что в это время происходили освоение и заселение суздальско-залесского края. Особенно мощным колонизационный поток был из Южной Руси (Киевщины, Черниговщины, Переяславщины и других земель)… Выходцы из Южной Руси, если они в 12–13 вв. являлись уже украинцами, должны были бы принести на северо-восток не только гидронимическую и топонимическую номенклатуру (Лыбедь, Почайна, Ирпень, Трубеж, Переяславль, Галич, Звенигород, Перемышль и др.), но и украинский язык. Между тем ничего подобного здесь не наблюдается» [26].
Заручившись поддержкой украинских историков, В.Кожинов предлагает собственную концепцию генезиса «украинского народа». Но, прежде чем рассмотреть ее, мы вынуждены сделать два существенных отступления.
* * *
Первое: О терминах. Сознательно или нет, но в своей дискуссии с самостийническими историками В.Кожинов использует ту самую терминологию, которую они разработали специально для обоснования «украинского» характера Киевской Руси, а в последующем и Малой России. Раз за разом ссылаясь на Костомарова, введшего в отношении собственно русского народа термины «великоросс», «великорусская народность», В.Кожинов даже не считает нужным указать: считает ли он сам исторически обоснованной и правомочной совершенную подмену? А зря. Название народа — не пустяк и, подменяя Русских «великороссами», Костомаров, как и другие основоположники украинства, делали не что иное, как заявку на переход древней Руси в наследство «украинцев», упирая на то, что «великороссы» сформировались гораздо позже 9-12 вв.
Впрочем, в этой терминологической неразборчивости В.Кожинов отнюдь не одинок; она типична для большинства Русских авторов, затрагивающих украинскую тему. Так, М. Назаров в своей «Историософии Смутного времени» признает серьезность «проблемы терминологии» и даже специально на ней останавливается, отмечая изменения, внесенные в 20 в., в частности, речь идет о замене названия «Малороссия» словом Украина и сужении значения слов «русский» и «российский»: «Сегодня определение «русский» идентично почти вышедшему из употребления понятию «великоросс». Но еще на рубеже 19–20 в. «русский» означало великороссов, малороссов и белоруссов вместе взятых. В этом смысле его употребляли как представители русской интеллигенции (например, П.Струве), так и украинской (П.А.Кулиш). Это было естественно и для простого народа». [27]
Констатируя сегодняшнюю устарелость этого великорусско-малорусско-белорусского набора, М.Назаров, тем не менее, следует проторенной дорогой, строя свои рассуждения на уже шаблонной для 20 в. триаде: украинцы, русские, белоруссы, не понимая, (точно так же, как В.Кожинов), что заведомо сдает «украинцам» и древнюю Русь, и Малую Россию, — ибо опирается в полемике с «украинским сепаратизмом» на изобретенную этим же сепаратизмом путаницу определений.
Это непонимание — лишнее подтверждение того удручающего факта, что «в данном терминологическом букете сами русские не всегда разбираются».[28] Разобраться же мешает только одно: отсутствие исторического подхода к очень важной проблеме. А ведь всего-то и требуется: строго придерживаться исторических фактов, не подменяя их искусственными построениями исследователей позднейших времен, произвольно накладывавших изобретенную ими терминологию на эпохи и исторических деятелей, понятия о таковой не имевших.
Именно из этого разряда позднейших придумок и пресловутые «три ветви» Русского Народа: «малороссы», «великороссы», «белоруссы», — «народности», не оставившие в исторических источниках никаких следов своей деятельности. Причина весьма банальна: таких этносов никогда не существовало. Названия, от которых были произведены наименования каждой «ветви» — Малая, Великая, Белая Русь — никогда не несли в себе этнического, национального содержания, служа лишь для обозначения территорий, населенных Русским Народом, оказавшимся после татарского нашествия в разных государствах.
«До татарского нашествия ни Великой, ни Малой, ни Белой России не существовало. Ни письменные источники, ни народная память не сохранили о них упоминания. Выражения «Малая» и «Великая» Русь начинают появляться лишь в 14 в., но ни этнографического, ни национального значения не имеют. Зарождаются они не на русской территории, а за ее пределами и долгое время неизвестны были народу. Возникли в Константинополе, откуда управлялась русская церковь, подчиненная константинопольскому патриарху. Пока татары не разрушили киевского государства, вся его территория значилась в Константинополе под словом «Русь» или «Россиа». Назначавшиеся оттуда митрополиты именовались митрополитами «всея Руси» и резиденцией имели Киев, столицу Русского государства». Положение изменилось, когда Русские земли стали захватываться литовцами и поляками. Раньше всех была завоевана Галиция и — в целях отличия ее от остальной Руси, получившей название «Великой», — эту в Константинополе стали именовать «Малой Русью» или «Малой Россией». Затем наступил черед остальных территорий южной Руси стать «малорусскими». «Сам Киев, пока его не захватили литовцы, относился к «великой» Руси, но с 1362 года, будучи взят Ольгердом, великим князем литовским, становится «Малой Русью».[29]
Из византийских документов новые понятия, обозначавшие несколько «Россий», проникли в Русские, польские, литовские. Но знаменательно, что ни первые, ни вторые не знают национальных различий между их населением: везде оно Русское и только так себя самоопределяет. Когда после присоединения Малороссии и Белоруссии царь Алексей Михайлович стал именоваться «всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцем» — это как раз и выражало идею объединения всего Русского Народа, проживавшего в землях, некогда принадлежавших древней Руси и получивших после ее распада разные наименования.
Понятие о «трех Россиях» было в ходу долго, вплоть до 1917 года. Но только в 19 в. их стали «населять» тремя разными народностями, причем исключительно в среде образованных людей. Народ же понятия об этом не имел. Утверждение М.Назарова, что употребление этих терминов «естественно и для простого народа» ни на чем не основано. Простые люди, как и во времена Киевской Руси, для своей национальной идентификации использовали один — единственный этноним: Русские. Причем характерно это было для всех Русских, где бы они ни проживали: в Малой, Белой или Великой России.
Другое дело «интеллигенция», в среде которой процветали мертвые книжные схемы и абсурдные исторические теории, подпитываемые революционным прожектерством. «Малороссы» и «великороссы» вышли именно из этой маргинальной среды. Н.И.Ульянов, проследивший в своей статье генезис «великорусской народности», совершенно справедливо отмечает: «великорусы» — порождение умонастроений 19–20 вв.». Указывает он и силы, заинтересованные в распространении этой искусственной, антиисторической терминологии: украинский сепаратизм и либерально-революционное движение: «Обе эти силы дружно начали насаждать в печати 19 века термин «великорус». В учебниках географии появился «тип великоруса» — бородатого, в лаптях, в самодельном армяке и тулупе, а женщины в пестрядинных сарафанах, кокошниках, повойниках». На тех же простонародных типах строилась этнография «малороссов» и «белоруссов». Внимание акцентировалось прежде всего на различиях в быте, обычаях, областных диалектах. И этими областными различиями доказывалось наличие… нескольких народностей, пресловутых «трех ветвей»! Привлекало не то, что объединяло, а то, что разъединяло.
Примечательно, что вновь изобретенная терминология применялась совершенно произвольно, без какой-либо логики и смысла. Легко накладываясь на отдаленное прошлое, где можно было по собственному усмотрению манипулировать понятиями и фактами, она выглядела совершенно абсурдно применительно к настоящему, и потому ее изобретатели так и не решились наклеить ярлыки «малоросса» или «великоросса» на кого-либо из своих выдающихся современников. «Ни Тургенев, ни Чайковский, ни один из деятелей русской культуры или государственности не подводились под рубрику «великорус». Даже олонецкий мужик Клюев и рязанский мужик Есенин, в отличие от прочих рязанских и олонецких «великорусов», значились «русскими». Трудно поэтому понять, почему хороводные пляски, «Трепак», «Барыня», «Камаринская» суть «великорусские» танцы, а балет «Лебединое озеро» — образец «русского» искусства? «Великорусскими» называются и крестьянские песни, тогда как оперы Даргомыжского, Глинки, Мусоргского, Римского-Корсакова, даже при наличии в них народных мотивов, — «русскими». Да и всей русской музыке, ставшей величайшим мировым явлением, никто не пытался дать великорусское имя. Так же с литературой… Русскую литературу знает весь мир, но никто не знает литературы великорусской… Не слышно было, чтобы «Евгения Онегина» или «Мертвые души» называли произведениями великорусской литературы».[30]
Но не зря старались костомаровы и иные разрушители Русского национального единства. Грянул 1917 год, и «три русские народности» революционеры директивно переименовали в «три братских народа», три различные самостоятельные нации. Надобность в малорусско-белорусско-великорусской триаде отпала. Первые две ее части вообще потеряли свою былую Русскость и стали не Русскими: «белоруссы» под прежним названием, а «малороссы» превращены в новую нацию — «украинцев». Нехитрая терминологическая операция сократила численность Русского Народа более чем на треть, ведь Русскими остались только «великороссы». Но и этот последний термин был выведен из оборота: свое дело он уже сделал. Советские историки подвели под эту ликвидацию «научную» базу. Творчески развив «достижения» сепаратистской и либеральной историографии, они объявили слова «великоросс» и «русский» равнозначными.
В малой Советской Энциклопедии (1960 г.) утверждалось: «Ростово-Суздальская земля, а впоследствии Москва, становятся политическим и культурным центром великорусской (русской) народности. В течении 14–15 веков складывается великорусская (русская) народность, и Московское государство объединяет все территории с населением, говорящим по-великорусски». Пятью годами ранее в 37 томе Большой Советской Энциклопедии на стр.45 о 16 веке писалось как о времени, когда «завершилось складывание русской (великорусской) народности». Там же сказано, что «русская народность образовалась на территории, в древности заселенной племенами кривичей, вятичей, северян и новгородских словен».
Киевская Русь, таким образом, оказалась вообще за пределами Русской истории. Ее населили некими «восточными славянами», от которых и стали производить «три братских народа»: украинский, белорусский и русский. Причем первые два получили в рамках СССР свою государственность, а последнему вместо «Великороссии» выделили всего лишь РСФСР, хозяевами которой объявили «сто наций и народностей», хотя Русские и составляли в ней 90 % населения.
На исходе 20 столетия каждому «народу-брату» выделили по самостийному бандустану, где они сегодня ускоренно деградируют и вымирают. Что же касается Русских, то на них окончательно решено поставить крест: «великорусская (русская) народность» ныне в очередной раз переименована в пределах РФ в неких безродных «россиян», а за ее пределами — в загадочных и непонятных «русскоязычных», национальность коих в принципе не поддается определению.
Но пора, наконец, задаться вопросом: а по какому праву совершаются все эти переименования Русского Народа, происходит лишение его исторических корней и исторической памяти, разворовывание тысячелетней истории и присвоение ее непонятно откуда взявшимися наследниками вроде «восточных славян», «украинцев» или пресловутых «русскоязычных»? Отчего это Русские должны безропотно делить историю с кем ни попадя, усваивая чуждые и ничем не обоснованные названия? И когда, наконец, мы перейдем от истории вымышленной, придуманной русофобами разных мастей, к истории подлинной, зафиксированной в исторических документах и памяти народа, никогда не отказывавшегося от своего исконного имени и имени этому не изменявшего? А чтобы убедиться в том, что в течение тысячи лет Русские оставались Русскими и никем более, обратимся к источникам интересующей нас эпохи. Это будет отступление ВТОРОЕ.
* * *
В начальной Русской летописи записано под 6360 г. (соответствующим 852 г.) следующее: «Наченшу Михаилу царствовати, почася прозывати Русская земля… при сем цари приходиша русь на Царьгород». Имеется в летописях и «норманнский вариант» происхождения Руси: «имаху дань варязи (859), изгнаша варязи за море (862), от тех варяг прозвася Русская земля».
Еще более ранние известия о Руси встречаем в европейских и арабских источниках. К императору Людовику прибыло византийское посольство (839), в составе которого находились и люди, называвшие себя «русь». Арабский географ Ибн Хордадбех в это же время сообщает: «Что касается русских - а они суть племя славянское, — то они направляются из самых дальних концов Саклаба (Славянщины) к морю Русскому (Черному) и продают там бобровые меха, горных лисиц, а так же мечи».
Очередной поход Русских на Константинополь (907): «много зла творяху русь греком» — сообщает летопись. В 911 г. князь Олег подписывает с Византией мирный договор. В его тексте говорится о «русских князьях», «русском законе», «русском роде», «русской земле»; применяется для отдельного человека слово «русин», во множественном числе — «русские», а как существительное собирательное встречается и слово «русь». В целом термин «русь» в этническом смысле употреблено 18 раз, в территориальном — 5 раз, формы «русский» и «русин» — по 7 раз. Арабский историк Масуди сообщает о походе Русских на Каспий в 910-е годы: «Суда русов разбрелись по морю и совершили нападения на Гилян, Дейлем, Табаристан, Абаскун».