Глава 12 ПЕРЕМЕНА ФОРТУНЫ

Глава 12

ПЕРЕМЕНА ФОРТУНЫ

Если месть – функция власти, то настоящая месть осуществляется только тогда, когда властные отношения между преступником и жертвой полностью меняются. Жертва становится преступником. Не обладающий властью – всемогущим, а причиненная боль в некоторой степени эквивалентна перенесенным страданиям.

В Германии этого не произошло в большом масштабе, тому помешало присутствие союзников. Освобожденные подневольные рабочие не могли руководить порабощением своих бывших хозяев. Выжившие в концентрационных лагерях люди не несли ответственность за немецких пленных. Но были другие страны, где такие условия реально возникли как на уровне отдельного человека, так и общества.

Особенно в Польше и Чехословакии, но также и в Венгрии, Румынии, Югославии, странах Прибалтики и даже России давно существовали большие группы германоговорящего населения – эмигрантов из Германии, известных как Volksdeutsch. Эти люди получали всевозможные привилегии во время войны, но теперь оказались мишенью для народного гнева. Их заставляли бросать свои дома, им отказывали в продовольствии, унижали, подражая нацистам во время войны. Сотни тысяч таких людей были мобилизованы в качестве подневольных рабочих на заводы, угольные шахты и фермы по всей стране точно так же, как их бывших соседей угоняли нацисты. Оставшихся либо отправляли в тюрьмы, либо сгоняли в транзитные лагеря, где они ожидали высылки в Германию.

Эта глава посвящена миллионам германоговорящих гражданских лиц, которые заново заполнили тюремные, транзитные и концентрационные лагеря Европы, как только те освободились от узников военного времени. Некоторые лагеря сравнивали с самыми печально известными лагерями нацистов. С самого начала важно прояснить, что зверства, которые здесь происходили, не шли ни в какое сравнение с масштабом военных преступлений нацистов. Однако важно признать, что они тем не менее имели место и были довольно варварскими.

Крайний садизм всегда трудно вынести независимо от того, кто его жертвы, но тот факт, что жертвами в этом случае были немцы, добавляет нам душевных волнений. В каждой европейской стране, да и во всем мире немцы никогда не ассоциировались с жертвами, считаясь людьми, совершающими зверства. Людям нравится думать о некой малой толике мести после войны, правда, по их мнению, она несоразмерно меньше, чем заслуживал немецкий народ. Более того, нам нравится верить, что месть, отмеренная немцам, в любом случае довольно мягкая, особенно с учетом обстоятельств. Знаний того, что немцам – не только реальным нацистам, но и обычным мужчинам, женщинам и детям – тоже достались ужасные мучения и деградация, равно как и понимание того, что наши соотечественники также способны на подобные преступления, общепринятая культура стран-союзников всегда инстинктивно старалась избегать.

Такие истории следует рассматривать, если мы вообще хотим узнать правду о прошлом или получить правильное понимание о мире, в котором живем сейчас. За последние десятилетия экстремисты и теоретики заговора процветали из-за того, что к этой теме остальные относятся как к какой-то тайне, заслуживающей порицания. Начали укореняться новые мифы и преувеличения; некоторые из них очень опасны. Поэтому, как бы нам ни было неудобно, важно пролить свет и на неприятную правду, и на мифы, которые на ней выросли.

НЕМЦЫ В ЧЕХОСЛОВАКИИ

Враждебность по отношению к немецким гражданским лицам достигла наиболее высокого уровня в тех частях Европы, где немцы жили бок о бок с представителями других национальностей. Столица Чехии Прага – из их числа. На протяжении столетий Прага была домом как для немцев, так и для чехов, и обиды, возникшие между двумя общинами, относятся к временам Австро-Венгерской империи. Не считая Вены, Прага стала первой иностранной столицей, взятой нацистами, и последней освобожденной от них. Поэтому ее чешское население страдало от оккупации дольше, чем другие в Европе. Многие чехи считали своих соседей-немцев предателями, которые подготовили почву для немецкого вторжения в 1938 г.

Поэтому неудивительно, что, когда население Праги восстало против нацистов в последнюю неделю войны, эти давно копившиеся обиды в конце концов породили насилие. Пленных немецких солдат избивали, обливали бензином и сжигали. Десятки были повешены на городских фонарных столбах с вырезанной на теле свастикой. Партизаны врывались в подвалы, в которых прятались немецкие мужчины, женщины и дети, избивали, насиловали и иногда убивали их. Тысячи немцев были уведены из своих домов и помещены в здания школ, кинотеатров и казарм, где многие из них подверглись жестоким допросам с целью выявления их политической принадлежности.

Атмосфера в городе в течение этих нескольких дней была пронизана страхом. Некоторые жители Праги говорили потом о «заразительной» панике, чувстве, которое они испытывали в немецких окопах во время Первой мировой войны. Один немецкий гражданский служащий описал Прагу того времени как «непрерывный ряд баррикад и испуганных людей». Пытаясь пробраться домой, он неоднократно натыкался на группы разгневанных мужчин, посылающие проклятия толпы людей, вопящих женщин; немецкие солдаты сдавались в плен, и среди всего этого какой-то парень продавал брелки и значки цветов чешского флага. «Из каждого дома раздавались звуки выстрелов», – написал он потом.

«Чешские подростки – часто с револьверами в руках – требовали предъявить удостоверение личности. Я спрятался под крыльцом дома. Оттуда услышал донесшиеся сверху крики, от которых волосы встали дыбом, потом раздался выстрел, и наступила тишина. Молодой человек с лицом хищной птицы спустился по лестнице, быстро пряча что-то в левом кармане брюк. Какая-то пожилая женщина, очевидно комендантша дома, крикнула: «Что, получила она свое, эта немецкая шлюха? Правильно, вот так они все должны умереть!»

Немцы в городе прятались в подвалах или домах чешских друзей и знакомых, чтобы избежать гнева толпы.

В начале восстания 5 мая 1945 г. в Праге проживало около 200 тысяч немцев, в основном гражданских лиц. По отчетам чехов, чуть меньше тысячи из них были убиты во время восстания, включая десятки женщин и по крайней мере восемь детей. Цифра эта, безусловно, заниженная, особенно принимая в расчет масштаб и характер насилия, которое развернулось в городе и его окрестностях, и она не учитывает официальные попытки преуменьшить его размах в отношении гражданских лиц. Например, на кладбище в пригороде Бржевнова позднее было обнаружено массовое захоронение 300 немцев, «убитых во время боев на западе». Большинство жертв носили гражданскую одежду, и все же в чешском отчете высказано предположение, что три четверти из них – солдаты, их внесли в список военных, а не гражданских потерь. Учитывая такие ненадежные данные и неизвестное число немцев, смерть которых не зарегистрирована, невозможно определить истинное число немецких граждан, убитых в Праге во время восстания.

После окончания войны еще тысячи немцев в Праге были интернированы сначала во временных центрах задержания, а затем на больших сборных пунктах, вроде спортивного стадиона в Штрабове, и, наконец, в лагерях для интернированных лиц на окраинах города. По свидетельству очевидцев, заключенных немцев в этих центрах регулярно избивали и периодически казнили без суда. Например, гражданский инженер Курт Шмидт оказался интернированным в Штрабове после пешего перехода из Брно в Прагу в конце мая. «Голод и смерть правили в лагере», – позднее утверждал он.

«Нам даже еще более убедительно напоминали о смерти казнями, которые происходили прилюдно на территории лагеря. Любого эсэсовца, обнаруженного в лагере, убивали у всех на глазах. Однажды шестерых молодых людей избили до состояния, когда они не могли пошевелиться, облили их водой (которую приказали принести немкам), и после этого избиение продолжалось до тех пор, пока они не перестали подавать признаки жизни. Страшно обезображенные тела были специально выставлены напоказ в течение нескольких дней рядом с отхожим местом. Четырнадцатилетний мальчик был расстрелян вместе со своими родителями, потому что он якобы пытался ударить ножницами революционера-караульного. Это лишь немногие примеры казней, которые происходили почти ежедневно, в основном путем расстрелов».

По словам Шмидта, снабжение продовольствием было нерегулярным и всегда недостаточным. Недавно проведенное чехами исследование, безусловно, подтверждает это впечатление. Условия гигиены были в лучшем случае примитивными, а ведра, в которых приносили пищу, использовались ночью «по другому назначению». В лагере бушевала эпидемия дизентерии, Шмидт потерял своего пятнадцатимесячного сына из-за голода и по этой причине. Отсутствие санитарии и достаточного питания – темы, возникающие вновь и вновь в рассказах всех интернированных после войны.

Женщинам в Штрабове приходилось особенно тяжело, они постоянно подвергались домогательствам со стороны чешской охраны и русских солдат. Шмидт объяснил, что он и другие мужчины были бессильны защитить их: «Если какой-либо мужчина пытался защитить свою жену, он рисковал тем, что его убьют. Русские, да и чехи часто даже не удосуживались увести женщину – на виду у детей и всех заключенных лагеря они вели себя как животные. По ночам можно было услышать стоны и плач этих несчастных женщин. Выстрелы слышались из каждого угла, и пули пролетали над нашими головами. Присутствие такого большого количества людей создавало нескончаемый шум. Тьму освещали прожектора, и русские постоянно запускали сигнальные ракеты. И днем и ночью нашим нервам не было покоя; похоже, мы попали в ад».

Пытаясь избежать таких условий, многие немцы вызывались трудиться за пределами лагеря, особенно на ремонтных работах, столь необходимых городу, включая разбор баррикад, возведенных мятежниками во время восстания. Они ошибались, думая, что с ними будут обращаться лучше за пределами тюрьмы. Шмидт описывает, как его избивали, плевали в него и швыряли камнями толпы людей, собиравшиеся вокруг таких рабочих команд. Его рассказ подтверждает женщина из другого лагеря для военнопленных, которая во время войны служила в Праге в составе женских войск связи:

«Толпа на улицах вела себя даже хуже [чем охрана]. Особенно отличались пожилые женщины, которые вооружались с этой целью железными прутами, дубинками, собачьими поводками и т. д. Некоторых из нас избивали так сильно, что мы падали на землю и не могли подняться. Остальным, включая меня, приходилось разбирать баррикады у моста. Чешская полиция ставила оцепление вокруг того места, где мы работали, но толпа прорывалась, и мы снова подвергались избиениям, не имея никакой защиты. Некоторые из моих товарищей по несчастью в отчаянии прыгали в Молдау (немецкое название реки Влтавы. – Пер.), и там их немедленно расстреливали… У одного чеха были большие ножницы, и мы одна за другой лишились своих волос. Другой чех вылил красную краску нам на головы. Лично мне выбили четыре зуба. Кольца силой срывали с наших распухших пальцев. Другие заинтересовались нашей обувью и одеждой, все закончилось тем, что мы остались почти голыми – даже предметы белья срывали с наших тел. Парни и мужчины пинали нас ногами в живот. В полном отчаянии я тоже попыталась прыгнуть в реку, но меня оттащили, и я получила еще одну взбучку».

Неудивительно, что некоторые немцы предпочитали совершить самоубийство, чем терпеть такое обращение. Например, в пражской тюрьме Панкрац две молодые немецкие матери задушили своих детей, а затем попытались убить себя. Когда их реанимировали, они объяснили свое поведение тем, что охранники угрожали «выбить их детям глаза, пытать и убить их так же, как немцы делали с чешскими детьми». Нет надежных статистических данных относительно числа самоубийств сразу же после войны, но чешские отчеты 1946 г. содержат список из 5558 человек – этнических немцев в Богемии и Моравии. И опять же реальная цифра, вероятно, была еще выше.

Положение немцев в Праге показательно для остальной части страны, хотя во многих районах самые тяжелые эксцессы произошли в то лето позднее. Наверное, самое известное массовое убийство случилось в Усти-над-Лабем (ранее известный немцам как Аусзиг), где в конце июля были убиты более ста немцев, хотя потрясенные очевидцы позже преувеличили цифру в десять или даже двадцать раз. Более массовой, но менее известной была бойня в Северной Богемии (город Постолопрти), где рьяно взявшееся за дело подразделение чешской армии выполнило приказ «очистить» регион от немцев. Согласно немецким источникам, были хладнокровно убиты 800 человек. Чешские источники соглашаются: два года спустя после этих событий чешские власти обнаружили 763 тела, захороненные в общих могилах вокруг города. В Таусе (известном чехам как Домажлице) за вокзалом были расстреляны и захоронены в общих могилах 120 человек. В Горни-Моштенице неподалеку от моравского города Пржерова чешский офицер по имени Карол Пацур остановил поезд со словацкими немцами, чтобы якобы найти в нем бывших нацистов. В ту ночь его солдаты расстреляли 71 мужчину, 120 женщин и 74 ребенка, самым младшим из которых был восьмимесячный младенец. И снова всех похоронили в общих могилах. Позже Пацур оправдывал убийство детей, сказав: «А что я должен был с ними делать после того, как мы расстреляли их родителей?»

Такое поведение никоим образом не было санкционировано новыми чешскими властями, более того, они часто осуждали произвол. Однако это совсем не освобождает их от ответственности. По возвращении в Чехословакию президент Эдвард Бенеш издал ряд указов, которые определяли немцам наказание, включая присвоение их земель, конфискацию имущества, лишение чешского гражданства наравне с роспуском всех немецких высших учебных заведений. Речи Бенеша и других членов нового правительства страны едва ли имели своей целью умиротворение. Например, в своей первой речи в Праге после возвращения из ссылки Бенеш обвинил в нравственных преступлениях во время войны не только нацистов, а весь немецкий народ, который заслужил «безграничное презрение всего человечества». Будущий министр юстиции Прокоп Дртина пошел еще дальше, заявив: «Нет хороших немцев, есть только плохие и еще хуже». Они были «иностранной язвой на нашем теле», и «весь немецкий народ несет ответственность за Гитлера, Гиммлера, Генлейна (немецкий нацистский политический деятель в Судетской области. – Пер.) и Франка (Ганс Франк – рейхсляйтер НСДАП по правовым вопросам, имперский министр юстиции. – Пер.), и весь народ должен понести наказание за совершенные преступления». В июле 1945 г. Антонин Запотоцкий, будущий президент Чехословакии, написал статью в Ргасе, утверждая, что власти не должны волноваться о соблюдении закона, наказывая людей, подозреваемых в коллаборационизме, на том основании, что «когда лес рубят, щепки летят». Подобным образом высказывались премьер-министр Зденек Неедлы, заместитель премьер-министра Джозеф Давид, министр юстиции Ярослав Странский и многие другие.

Представители власти были готовы осыпать бранью всех немцев, и так же быстро простить своему собственному народу месть, которую тот выплеснул. В первую годовщину окончания войны был выработан закон, оправдывавший все «справедливые ответные действия» в адрес нацистских властей или их «приспешников», даже если такие действия в обычных обстоятельствах считались бы преступлением. Важно, что эта амнистия распространялась не только на «ответные действия», совершенные во время войны, но и на совершенные между 9 мая и 28 октября 1945 г.

Трудно сказать, сколько немцев погибло в Чехословакии в результате неуправляемых событий после войны, но это число, безусловно, охватывает десятки тысяч человек. Эта тема по-прежнему спорная и вызывает столь сильные эмоции с обеих сторон, что все статистические данные оспариваются. Немецкие источники называют цифру 18 889 человек, погибших до и во время принудительной репатриации из Чехословакии, причем 5596 человек умерли насильственной смертью. Но эти цифры не учитывают тех, чья смерть не была зарегистрирована. Судетские немцы часто утверждают, что истинная цифра превышает 250 тысяч человек, но это почти наверняка дикое преувеличение. Некоторые чешские историки, напротив, утверждают, что любое насилие после войны – просто выдумка немцев, которые все еще хотят потребовать компенсацию. Самые достоверные и объективные оценки были даны чешским историком Томашем Станеком, который осторожно предполагает, что приблизительно 24–40 тысяч немцев погибли непосредственно в результате репрессий в период послевоенного хаоса в Чехословакии. И даже эта цифра не учитывает тех, кто погиб преждевременно в последующие годы в силу слабого здоровья, подорванного испытаниями, которые им пришлось пройти.

Станек указывает на количество немцев, плененных после войны. Еще до начала массового интернирования в преддверии официальной репатриации в чешских документах значатся 96 356 немецких пленных, хотя Станек доказывает, что реальная цифра по крайней мере на 20 тысяч человек больше. На самом деле в середине августа 1945 г. более 90 % всехпленных, содержавшихся в Богемии и Моравии, немцы по национальности. Они предположительно представляли собой угрозу, но тем не менее, наверное, 10 тысяч из них были детьми моложе 14 лет.

Нет сомнений в том, что некоторые пленные были виновны в преступлениях, за которые несли коллективную ответственность. Но главная причина их столь долгого пребывания в лагерях в том, что они служили источником бесплатной рабочей силы. Особенно это касалось важных сельскохозяйственной и горнодобывающей отраслей. Не стоит забывать, что многие были освобождены не ранее 1948 г.

В сущности, использование немецкой рабочей силы ничем заметно не отличалось от того, что происходило на остальной территории Европы, включая Великобританию, где 110 тысяч немецких военнопленных по-прежнему работали в начале 1948 г. На самом деле использование принудительного труда немцев было одобрено международными соглашениями, заключенными между лидерами «Большой тройки» в Ялте и Потсдаме. Однако в то время как в Великобритании в качестве подневольной рабочей силы использовались только военнопленные, большинство немцев, мобилизованных на принудительные работы в Чехословакии, относились к гражданскому населению. Также существенно разнилось обращение с такими людьми. Согласно данным Международного комитета Красного Креста, в Великобритании немецких рабочих кормили точно так же, как и английских, и на них распространялись те же правила безопасности. На территории Чехословакии, куда представителям Красного Креста часто не было доступа, многие пленные получали менее 1000 калорий в день – меньше половины того, что необходимо для поддержания здоровья, – и были вынуждены выполнять все виды опасных работ, включая расчистку минных полей.

Подневольные рабочие в Чехословакии постоянно подвергались унижениям, подобным тем, которым нацисты подвергали евреев. Их заставляли носить свастику, белые повязки на руке или заплаты с нарисованной на них буквой N (что означало Nemec – немец). Когда их выводили за пределы лагеря на работу, заключенным часто запрещалось пользоваться общественным транспортом, заходить в магазины, общественные парки или даже идти по тротуару. Призрак нацизма часто возникал во время избиений и других «наказаний», особенно в тех случаях, когда лагерные охранники сами были жертвами жестокости нацистов. Например, один немец – гражданский служащий вспоминает, как его мучитель кричал: «Я добрался до вас наконец, вы, сукины дети! Четыре долгих года вы мучили меня в концлагере, теперь ваша очередь!»

По словам Ганса Гюнтера Адлера, еврея, который был заключенным в лагере в Терезиенштадте, было мало разницы между тем, как обращались с ним, и тем, как обращались с немцами, когда те попали в тот же самый лагерь после войны.

«Многие из них были, безусловно, виновны в преступлениях, совершенных за годы войны, но в большинстве своем это были дети и подростки, посаженные под замок просто потому, что они немцы. Просто потому, что они были немцам?.. Эта фраза звучит пугающе знакомо, только слово «евреи» заменено на «немцы». Лохмотья, которые носили эти немцы, были испещрены изображениями свастики. Людей ужасно кормили и обращались не лучше, чем с узниками немецких концлагерей. Единственная разница состояла в том, что жестокая месть, которая «работала» здесь, не основывалась на широкомасштабной системе истребления, применявшейся эсэсовцами».

Нравственный аргумент Адлера неопровержим: жестокое обращение с безвинными немцами во всех отношениях несправедливо, как и преследование безвинных евреев. Однако он ошибается, преуменьшая разницу в масштабе обоих событий. Он также замалчивает тот факт, что немцы страдали от рук отдельных людей, и мучения, которым они подвергались, не были частью официальной государственной политики: чешские власти хотели просто репатриировать немцев, не истребляя их. Это, безусловно, огромная разница.

Однако есть люди, которые утверждают, что массовое уничтожение немцев, возможно, и не стояло на повестке дня в Терезиенштадте, но в других местах, безусловно, все обстояло именно так. Когда миллионы избитых, беспомощных беженцев начали прибывать в Германию осенью 1945 г., они привозили с собой тревожные рассказы о тех местах, которые называли «лагерями ада», «лагерями смерти» и «лагерями уничтожения». Там, по их словам, немцев запросто доводили работой до смерти, морили голодом и подвергали массовым казням. Садистские методы, которые использовала охрана лагеря, во всех отношениях так же страшны, если не хуже, как и методы СС в Освенциме. Люди говорили, что в некоторых лагерях выживали «только около пяти процентов узников».

«Президиум местного национального комитета Праги-12 постановил решить вопросы немцев, венгров и предателей следующим образом:

1. Слово «немец» с этого момента должно писаться только со строчной буквы во всех своих формах, как и слово «венгр».

2. К немцам, венграм и предателям в будущем следует применять следующие положения:

а) Все лица начиная с 14-летнего возраста, подпадающие под категории «немец», «венгр», «предатель» или «коллаборационист», должны носить с левой стороны одежды хорошо заметную на белом квадрате размером 10 на 10 см свастику, а также номер, под которым зарегистрировано данное лицо. Ни одно лицо, носящее свастику, не будет получать обычные продуктовые карточки. То же самое относится к лицам, которые вписали букву D (Deutsch – немец) в пункт 6 – национальность своего регистрационного удостоверения.

б) Лицам, помеченным свастикой, не разрешается пользоваться трамваями, за исключением случаев, когда они едут непосредственно на работу; при этом они должны ехать в прицепном вагоне. Сидеть этим лицам не разрешается.

в) Лицам, помеченным свастикой, не разрешается ходить по тротуару, они могут передвигаться только по проезжей части.

г) Лицам, помеченным свастикой, не разрешается покупать, подписываться или читать ежедневные или другие газеты; это относится также к субарендаторам данных лиц, если таковые имеются.

д) Лицам, помеченным свастикой, не разрешается находиться или ходить через общественные сады, парки или леса, заходить в парикмахерские, рестораны, места развлечений любого рода, особенно театры, кинотеатры, лектории и др.; также им не разрешается пользоваться прачечными, химчистками и гладильными. Делать покупки этим лицам разрешено исключительно с 11 до 13 и с 15 до 16 часов. В случае несоблюдения указанных временных рамок и покупатель, и продавец понесут одинаковое наказание. Для обращений к властям таким лицам установлено время между 7.30 и 8.30 во всех конторах.

е) Лицам, помеченным свастикой, не разрешается находиться вне дома после 20.00.

ж) Все лица старше 14 лет с пометкой D в своих регистрационных удостоверениях должны немедленно – самое позднее в течение двух дней – явиться в контрольный комитет Праги-12, чтобы получить нагрудные знаки и регистрацию. Те, кто не явится в установленные сроки и будет обнаружен без предписанного нагрудного знака, получат суровое наказание, как это делали нацистские власти в подобных случаях. Такое же наказание ожидает и тех, кто будет оказывать любое содействие этим лицам или общаться с ними с любой целью.

з) Все лица с пометкой D в своих регистрационных удостоверениях должны безотлагательно явиться в комитет по расследованиям независимо от того, получили они или нет временное удостоверение о свободе передвижения и т. д. Одновременно они должны составить список с указанием всего своего имущества и подать его вместе со всеми своими ценностями куратору государственного имущества округа Прага-12 наряду со сберегательными книжками и банковскими или иными депозитами, если таковые имеются. Они должны сообщить о наличии, и если есть, то в какой форме, капиталовложений, предоставив должное подтверждение. Далее они должны сдать все радиоприемники вместе с разрешениями на них. Любые финансовые сделки запрещены и не имеют юридической силы. Немцы не имеют права на запасы табака, и им не разрешено курить в общественных местах или во время работы.

Граждане, рабочие, трудящиеся! В соответствии с законами нашего правительства мы будем проводить должные чистки и установим порядок по крайней мере в нашем районе. Поэтому помогайте нам сделать Винограды своим районом как можно скорее.

Эти меры временные и будут действовать до депортации всех этих людей.

Составлено в Праге 15 июня 1945 г.

местным национальным комитетом района Прага-12,

председатель Олдрих Глас».

Такие заявления немецкое правительство воспринимало абсолютно серьезно и было осаждаемо большими группами населения, которые предпочитали видеть себя жертвами, а не исполнителями зверств. Эти убеждения имели политические последствия еще долго в XX в. и потом.

Так как лагеря для перемещенных лиц, пользовавшиеся самой дурной славой, находились не только в Чехословакии, но и в Польше, именно на эту страну мы и должны обратить теперь наше внимание.

НОВЫЕ «ЛАГЕРЯ УНИЧТОЖЕНИЯ»

В феврале 1945 г., после того как Красная армия углубилась в территорию Германии, был обнаружен заброшенный трудовой лагерь в Згоде под Светочловице, небольшом провинциальном городе на юго-западе современной Польши. Желая осуществления возмездия, польская полувоенная служба общественной безопасности (UBP) приняла решение открыть его заново как «карательный лагерь». Тысячи местных немцев были арестованы и отправлены туда на исполнение трудовой повинности. Местному населению объявили, что в Згоде находится лагерь только для нацистов и немецких активистов. Однако на деле там мог оказаться почти любой. Более того, наряду с бывшими нацистскими узниками там находились люди, арестованные за членство в немецких спортивных клубах, отсутствие при себе документов, а иногда вовсе беспричинно.

Такие пленные, попадая в лагерь, скорее всего, могли догадаться, что их ожидает. Лагерь был окружен забором, находящимся под высоковольтным напряжением, на котором висели зловещие знаки, изображающие череп со скрещенными костями, со словами «опасно для жизни». По словам очевидцев, эти сообщения подкрепляли мертвые тела, висящие на проводах. Пленников встречал у ворот начальник лагеря Саломон Морель и обещал показать «что такое Освенцим», или, издеваясь, говорил: «Мои родители, братья и сестры были отравлены немцами газом в Освенциме, и я не успокоюсь, пока все немцы не получат справедливое наказание». Во время войны Згода был лагерем-спутником Освенцима: чтобы усилить эту связь, кто-то нацарапал надпись Arbeit macht frei [1]над его воротами.

Мучения начинались немедленно, особенно для всякого, заподозренного в принадлежности к нацистской организации. Членам гитлерюгенда приказывали лечь на землю, а охранники топтали их либо заставляли петь нацистский партийный гимн Horst Wessel Song [2], подняв руки, а в это время охранники били их резиновыми дубинками. Иногда Морель швырял пленных одного на другого до тех пор, пока их тела не образовывали огромную пирамиду; он бил их табуреткой или приказывал узникам избивать друг друга на потеху охранникам. Время от времени пленных отправляли в камеру наказаний – подземный бункер, где их заставляли часами стоять по грудь в ледяной воде. Особые события отмечались дополнительными избиениями. В день рождения Гитлера, например, охранники вошли в блок № 7 – барак для тех, кого подозревали в принадлежности к нацистской партии, – и начали избивать ножками от стульев. В День Победы Морель взял группу узников из блока № 11 для еще одного избиения в честь праздника.

Условия, в которых были вынуждены жить узники, были умышленно нечеловеческие. Лагерь вмещал всего лишь 1400 человек, но к июлю в нем содержались уже более чем в три с половиной раза больше узников. В момент наибольшего наплыва заключенных в лагере были интернированы 5048 человек. Всех их – немцев либо «фольксдойче» – за исключением 66 человек, плотно набили в семь деревянных бараков, в которых кишели вши. Они не получали пищи в достаточном количестве, не имели возможности помыться. Пищевой рацион обычно урезала жадная лагерная охрана, которая конфисковывала и продуктовые посылки, присылаемые озабоченными родственниками с воли. Две трети этих людей ежедневно отправлялись в местные угольные шахты, где иногда работали буквально до смерти. Подозреваемые в принадлежности к нацистам из блока № 7 не ходили на работу, но находились под неусыпным надзором со стороны охранников из UBP внутри лагеря. Когда разразилась эпидемия тифа, больных узников не изолировали, а оставили в переполненных бараках. В результате уровень смертности быстро подскочил вверх, по словам одного узника, работой которого было хоронить мертвых, «ежедневно умирали до двадцати человек».

Каждого, кто пытался спастись из этого ада, немедленно отбирали для особого «разговора». Герхард Грушка, 14-летний немецкий мальчик, попавший в этот лагерь, стал свидетелем наказания, назначенного одному из беглецов, который имел несчастье быть пойманным. Звали беглеца Эрик ван Калстерен. Когда его привели назад в барак, группа охранников избила его кулаками и прикладами, в то время как остальные заключенные должны были смотреть. По словам Грушки, это было одно из самых жестоких избиений, которые он когда-либо видел: «Эрик… вдруг вырвался от охранников и взобрался на нары. Четверо кинулись за ним сзади и стащили его в центр помещения. Было видно, что они чрезвычайно раздражены такой попыткой сопротивления. Один из них принес из угла железный лом; в том углу у нас стоял бак, в котором мы приносили себе еду. Пропущенный через обе ручки бака лом облегчал переноску, когда тот был полный. Теперь же он стал орудием пытки. Охранники брали его по очереди и били Эрика по ногам с несдерживаемой яростью. Как только он упал на землю, они стали пинать его ногами, поставили снова на ноги и вновь принялись бить железным ломом. В отчаянии Эрик умолял своих мучителей: «Пристрелите меня, пристрелите меня!» Но они били его еще сильнее. Это была одна из самых страшных ночей в Згоде. Каждый из нас думал, что нашего товарища по несчастью убьют».

Каким-то чудесным образом ван Калстерен выжил после этого избиения. Как и Грушке, ему было всего четырнадцать лет. Он был гражданином Голландии и никоим образом не должен был оказаться в лагерном заключении в Польше.

Такие вещи происходили в Згоде каждый день. Неудивительно, что между этим лагерем и нацистскими концентрационными лагерями часто проводят параллель, особенно потому, что начальник лагеря сознательно старался возродить в нем атмосферу Освенцима. Такие параллели в то время проводили и сторонние наблюдатели. Местный священник передал информацию об этом лагере английским официальным лицам в Берлине, которые, в свою очередь, направили ее в министерство иностранных дел в Лондоне. «Концентрационные лагеря не уничтожены, а унаследованы новыми владельцами, – гласит английский доклад. – В Швинтохловице узников, которые не умирают от голода, которых не забивают до смерти, заставляют ночами стоять в холодной воде по шею». Немецкие пленные, которые были освобождены из Згоды, тоже сравнивали свой лагерь с нацистскими лагерями. Один из них, по имени Гюнтер Волльни, имел несчастье побывать и в Освенциме, и в Згоде. «Лучше провести десять лет в немецком лагере, чем один день в лагере польском», – позже заявил он.

Несмотря на все мучения узников в Згоде, именно голод и тиф унесли самое большое число жертв. Однако для тех, кто остался жив, эпидемия оказалась спасением. Подробности вспышки болезни просочились в польские газеты и в конце концов дошли до департамента польского правительства, отвечавшего за тюрьмы и лагеря. Морель получил официальный выговор за ухудшение условий жизни в лагере и применение оружия против заключенных. Один из руководителей лагерной администрации Карол Закс был уволен за урезание порций заключенных. Затем власти приступили к освобождению заключенных или переводу их в другие лагеря. К ноябрю 1945 г. большая часть узников была отпущена на свободу на том условии, что они никогда не расскажут о том, что пережили, после чего лагерь был закрыт.

Согласно официальным данным, из 6 тысяч немцев, прошедших через лагерь в Згоде, умерли 1855 человек – почти треть. Некоторые польские и немецкие историки пришли к выводу, что, несмотря на свое официальное название «трудовой лагерь», он стал местом, где немецких заключенных намеренно лишали пищи и медицинской помощи, чтобы довести до смерти.

Было бы заманчиво отмахнуться от Згоды как примера мести отдельного человека – жестокого начальника лагеря, если бы не факт преобладания подобных условий во многих других польских лагерях и тюрьмах. В тюрьме польской милиционной армии в Тржебице (немецкий Требниц), например, немецкие узники регулярно подвергались избиениям ради развлечения, часто охрана натравливала на них собак. Один заключенный утверждал, что его заставляли на корточках скакать по камере, в то время как надзиратель бил его палкой с железным наконечником. Тюрьмой в Гливице (или Гляйвиц) руководили евреи, пережившие холокост, которые использовали ручки от метел, приклады и подпружиненные дубинки, чтобы с их помощью выбивать признания из немецких военнопленных. Выжившие в тюрьме в Клодзко (или Глатц) рассказывают о заключенных, которым «выбивали глаза резиновыми палками», и прочих всевозможных видах насилия, включая убийства.

Женщины страдали точно так же, как и мужчины. В трудовом лагере в Потулице женщин регулярно насиловали, избивали и подвергали сексуальному садизму служащие лагеря. Что еще хуже, их детей разлучили с ними и разрешали видеться по воскресеньям в течение часа-двух. Одна свидетельница даже утверждает, что это было частью широко применявшейся политики отъема детей с целью их ополячивания, что напоминало попытки нацистов онемечивать польских детей во время войны, – хотя, вероятно, это эмоциональный ответ на боль, причиненную разлукой со своим ребенком на полтора года. Другие заключенные Потулице рассказывают, что, когда они находились на работе, их заставляли раздеваться и загоняли в жидкий навоз; они даже стали свидетелями того, как один охранник поймал жабу и заталкивал ее в рот немецкого пленного до тех пор, пока тот не задохнулся.

Однако, наверное, самый печально известный польский лагерь находился в Ламбиновице, или Ламсдорфе, – под этим названием он был известен своим обитателям-немцам. Бывший лагерь для военнопленных заново открыли в июле 1945 г. как трудовой лагерь для немецких гражданских лиц, ожидающих репатриации с территории новой Польши. Во главе лагеря стоял двадцатилетний Чеслав Гжеборски – «развратного вида поляк, который разговаривал только пинками».

По словам одного из первых узников, зверства начались почти сразу же. Вечером в день приезда этот человек и сорок других узников были разбужены и выгнаны из бараков на лагерный двор, где их заставили лежать на земле, а в это время охранники прыгали по их спинам. Потом пришлось бегать по двору, подвергаясь ударам плетей и прикладов. Всякий, кто падал на землю, немедленно подвергался нападению охранников. «На следующее утро мы похоронили пятнадцать человек, – заявляет свидетель. – Несколько дней после мне было очень больно передвигаться, я мочился с кровью, и сердце плохо работало. А пятнадцать человек лежали в земле».

Когда пару дней спустя пришел первый большой транспорт с заключенными, зверства продолжились. В избиениях участвовали не только польские охранники, но и их немецкие ставленники, особенно «старший по лагерю» садист фольксдойче – пленный из Люблинеца по имени Йоханн Фурман. «На моих глазах он ударом убил младенца, когда мать попросила для него супа, который в Ламсдорфе давали самым маленьким детям. Затем он стал гоняться по двору за матерью, которая все еще прижимала к себе крошечное окровавленное тело, нанося ей удары плетью… потом ушел в свое помещение со своими «помощниками» доедать суп, предназначенный для детей».

По словам того же свидетеля, лагерные охранники постепенно становились все более и более изобретательными в своем садизме. Для развлечения комендант лагеря заставлял одного из мужчин залезать на дерево, стоявшее во дворе, и кричать оттуда: «Я большая серая обезьяна»; при этом он и охранники смеялись и стреляли в него наугад до тех пор, пока он в конце концов не падал на землю. Наверное, самым отвратительным является описание этим свидетелем того, что произошло с женщинами из близлежащей деревни Грюбен (теперь Грабин в Польше). Их послали раскапывать братскую могилу, обнаруженную возле лагеря, в которой нацистами были захоронены тела сотен советских солдат, умерших в этом лагере для военнопленных. Женщинам не дали перчаток или какой-то другой защитной одежды. Было лето, и тела, находившиеся в сильной стадии разложения, издавали невыносимое зловоние.

«Когда трупы уже лежали под открытым небом, женщин и девушек заставили лечь лицом вниз на эти скользкие, мерзкие трупы. Прикладами ружей польские боевики заталкивали лица своих жертв глубоко в ужасающий гной. Человеческие останки забивались им в рот и нос. Шестьдесят четыре женщины и девушки умерли в результате этого «подвига» поляков».

Достоверность подобных рассказов невозможно проверить, и, вполне возможно, они могут быть сильным преувеличением. Однако существуют фотографии эксгумации, более того, польские историки признают, что женщин заставили делать это без перчаток или защитной одежды. Многие подробности подтверждают другие выжившие в этом лагере. Одна заключенная рассказала, что ее сына Гуго тоже заставили выкапывать мертвые тела голыми руками, а степень разложения трупов была такая, что слизь промочила насквозь его ботинки.

В Ламбиновице, бесспорно, царил повседневный садизм. Несколько свидетелей подтверждают, как людей избивали до смерти или расстреливали за попытки побега. Наказания полагались за самые пустячные проступки, вроде желания сбежать в американскую зону Германии (за что один подросток был якобы избит до смерти) или разговора с представителем противоположного пола. Одна женщина утверждает, что закричала от радости, когда обнаружила своего мужа живым в лагере, и в результате в наказание их обоих связали и заставили три дня стоять лицом к солнцу.

Наряду с атмосферой насилия узники были вынуждены выносить самые ужасные условия жизни. Как и в других лагерях, им давали очень мало еды – обычно пару вареных картофелин два раза в день и пустую похлебку на обед. Условий для соблюдения гигиены не было, и даже простыни, в которые заворачивали мертвых, использовались неоднократно, как и соломенные матрасы в больнице. По словам одного из лагерных могильщиков, вши на трупах, которые он хоронил, иногда были «длиной до 2 см». Неудивительно, что, как и в других лагерях, больше всего людей уносили в могилу два зла – болезни и плохое питание. Согласно польским источникам, 60 % смертей в этом лагере были вызваны тифом, еще больше – сыпным тифом, дизентерией, чесоткой и другими болезнями.

В памяти тех, кто выжил в этом лагере, он остался как картинка из ада. К тому времени, когда людей освободили и отправили в Германию, они уже потеряли свои дома, имущество, здоровье и иногда до половины своего веса, но именно психологический груз – осознание тяжелой утраты – давил на них больше всего. Как объяснила одна женщина спустя пару лет после тяжких испытаний: «В лагере я потеряла свою десятилетнюю дочь, мать, сестру, брата, невестку, золовку и деверя. Будучи сама при смерти, я сумела попасть на транспорт, шедший в Западную Германию, со своей другой дочерью и сыном. Мы провели в лагере четырнадцать недель. Больше половины населения моей деревни погибло… Мы очень ждали прибытия моего мужа. В июле 1946 г. до нас дошла страшная весть: он стал жертвой того лагерного ада, как и многие другие после нашего отъезда…»

Такие рассказы стали частью коллективной памяти жителей Германии. Были написаны целые библиотеки книг, основой для которых послужили эти рассказы, – в результате наше мнение о польских трудовых лагерях осталось субъективным. Я надеюсь показать далее, что, несмотря на все усилия правительства Германии собрать статистические данные, достоверные факты об интернированных в этих лагерях – выживших и умерших – получить чрезвычайно трудно.

ПОЛИТИКА ЦИФР

Самый, пожалуй, известный инцидент, имевший место в Ламсдорфе, – пожар в одном из бараков в октябре 1945 г. Никто точно не знает, как он начался, но хаотические события, последовавшие вслед за этим, довольно подробно отражены в документах. По словам свидетелей-немцев, лагерная охрана использовала такой случай как повод для бойни. Они открыли огонь, без разбора убивая тех, кто просто пытался потушить пожар, а потом стали швырять заключенных в пламя. После пожара узникам пришлось копать братские могилы. Тела пациентов из барака для выздоравливающих захоронили там же. Некоторых застрелили, многих просто избили до потери сознания и похоронили заживо.

Когда коммунистическому правительству Польши в 1965 г. были предъявлены эти рассказы очевидцев, поляки категорически все отрицали. По их версии событий, после начала пожара заключенные воспользовались случаем начать бунт, который польские охранники были вынуждены подавлять силой. Правительство твердо поддержало коменданта лагеря Чеслава Гжеборски, заявив, что он не виновен в преступлениях, которые ему инкриминируют. Более того, поляки утверждали, что подобные истории – всего лишь пропаганда немецкого политического лобби, единственная цель которого – дискредитировать Польшу и заставить ее вернуть земли, отошедшие к ней по Потсдамскому соглашению в 1945 г.

Спор о количестве погибших во время и после пожара шел яростный. Наименьшую цифру – 9 человек – озвучил мужчина, который хоронил их тела, что признано даже послевоенными польскими коммунистическими властями. Однако некоторые свидетели-немцы утверждают, что это невероятная недооценка. Лагерный врач, немец Хайнц Эссер, заявил, что Гжеборски намеренно велел ему перенести тела в три различных места, чтобы осложнить подсчеты. А женщин и детей он заставил копать могилы в стороне от официального места захоронения. Эссер тайком составил список жертв пожара по категориям: погибших в самом пожаре, расстрелянных вокруг него, похороненных заживо после пожара и умерших от ран в последующие дни. Он предоставил окончательное число погибших – 581 человек. К сожалению, эта цифра противоречит тем данным, которые Эссер дал несколькими годами ранее, когда заявил, что погибли только 132 человека. Учитывая ненадежность рассказов очевидцев, отсутствие должных документов и сильно накаленную политическую атмосферу, преобладавшую после войны, невозможно сказать, сколько все же человек погибло в Ламсдорфе в тот день. Разница между цифрами 9 и 581 огромна. (В 2001 г. на суде над комендантом лагеря Чеславом Гжеборски было озвучено число погибших вокруг этого пожара – 48 человек.)

Подобный спор возник и по вопросу общегочисла умерших за тот год, что работал лагерь. Согласно цифрам Хайнца Эссера, с 1945 по 1946 г. в нем умерли 6488 человек. Коммунистические власти Польши снова отмахнулись от этой цифры, заявив, что в Ламсдорфе интернированы лишь 4 тысячи человек, потому цифры Эссера просто невозможны. Согласно самым последним польским исследованиям, вероятнее всего, в лагере было 6 тысяч узников, и около полутора тысяч из них умерли. Имена 1462 человек известны.

Эти споры вокруг цифр – не просто отвлеченные разногласия, здесь замешаны сильные эмоции, как на личностном, так и на национальном уровне. 9 погибших в пожаре – это несчастный случай, но десятки, возможно, сотни намеренно сожженных и похороненных заживо людей – это зверство. Несколько сотен смертей от тифа – это трагедия, которой, вероятно, было невозможно избежать, но умышленное доведение до смерти от голода и лишение медицинской помощи тысяч людей – это преступление против человечности. Цифры крайне важны, поскольку свидетельствуют сами за себя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.