Празднество б Альгамбре

Празднество б Альгамбре

День ангела моего соседа и равнопрестольного соперника пришелся на его пребывание в Альгамбре, и в придачу к родне и домочадцам на этот семейный праздник съехались из дальних мест управители и старые слуги графа — поздравить именинника, повеселиться и на славу угоститься. Это было хоть и слабое, но живое подобие старинных обычаев испанской знати.

Испанцы всегда и во всем любили размах. Огромные дворцы, тяжелые экипажи с лакеями на подножках и запятках, пышные выезды, всевозможная и бесполезная прислуга — кажется, чем родовитее вельможа, тем больше народу толчется у него в доме, кормится за его счет и норовит слопать его живьем. Во времена войн с маврами, войн беспрерывных и внезапных, была, конечно, надобность содержать толпы вооруженной челяди: всякого могли в любой день осадить в собственном замке или призвать на врага с ополчением.

Но войны кончились, а обычай остался; что было необходимостью, стало чванством. Завоевания и открытия обогащали страну и сопутствовали пристрастию к царственному роскошеству. В Испании от века заведено — из тщеславия пополам со щедростью, — что престарелого слугу не прогоняют, а содержат до его смертного часа; мало того, его дети, внуки, а пожалуй, еще родня и свойственники постепенно прибиваются к дому. Поэтому великолепные дворцы испанских вельмож, где огромные хоромы кой-как обставлены скудной и небогатой утварью и оттого производят впечатление дутой роскоши, строились, исходя из обыкновений их владельцев. В них еле-еле размещались поколения унаследованных нахлебников, объедавших знатного испанца.

Патриархальные обычаи испанской знати пришли в упадок с оскудением доходов, но дух, питавший их, жив доселе и нипочем не желает считаться с переменами. Даже у самых бедных дворян непременно есть наследственные прихлебатели, которые помогают им нищать. А те, кто, подобно моему соседу-графу, сохранил остатки былых несметных богатств, хранят трогательную верность заветам предков, и поместья их запружены толпами всепожирающей праздной челяди.

Поместья графа, частью весьма обширные, разбросаны по всему королевству, но доход от них невелик: иные, как он меня заверил, едва-едва продовольствуют тамошние полчища дворовых, которые твердо знают, что им положены от графа стол и дом, ведь их предки объедали его род с незапамятных времен!

Именины старого графа позволили мне присмотреться к испанскому быту. Приготовления к празднику шли два или три дня. Из города привозили всевозможные яства, лаская обоняние инвалидов на часах у Врат Правосудия. По дворикам сновали хлопотливые слуги, в старинной дворцовой кухне шумно суетились повара и поварята и очаги гудели непривычным огнем.

В торжественное утро я видел старого графа патриархом: вокруг него собралась семья и домочадцы; тут же были и управители, разорявшие его имения себе на потребу, а бесчисленные древние слуги и старинные нахлебники разгуливали по дворикам и тянули носом в сторону кухни.

Альгамбру заполонило веселье. В ожидании обеденного часа гости рассеялись по дворцу и тешились прелестью его чертогов, фонтанов и тенистых садов; в залах, недавно столь тихих, звенели смех и музыка.

^{Зал Двух Сестер}

Пировали, ибо званый обед в Испании — подлинное пиршество — в прекрасном мавританском Чертоге Двух Сестер. Столы ломились от изобилия плодов, череде блюд не было конца, и я подивился, до чего верно описано в «Дон Кихоте» испанское пиршество на богатой свадьбе Камачо. За столом царило радостное оживление: хотя обычно испанцы воздержаны, но в таких случаях они — а в особенности андалузцы — прямо-таки упиваются едою. Я же был странно возбужден оттого, что пирую в царских чертогах Альгамбры, а хозяин мой — отдаленный родственник мавританских владык и прямой потомок Гонсальво из Кордовы, одного из знаменитейших христианских воителей.

После пирушки мы перебрались в Посольский Чертог. Здесь каждый старался внести лепту в общее веселье: пели, импровизировали, рассказывали удивительные истории, плясали народные танцы под звон гитары, этой вездесущей услады испанского сердца.

Как обычно, юная дочь графа одушевляла и восхищала все общество, и я наново залюбовался ее чарующей и многообразной одаренностью. Она представила с подружками две-три сценки изящной комедии, в которых играла непринужденно и с тонкой грацией; она изображала — всерьез и в шутку — знаменитых итальянских певиц, и голос ее разливался на все лады, а меня вдобавок заверили, что изображения весьма похожие; столь же удачно она подражала наречиям, танцам, песням и повадкам цыганок и крестьянок из долины — и все это с пленительным изяществом и женственным тактом.

Особенно обаятельно было то, что она ничуть не тщеславилась и не манерничала. Все делалось само собою или, не чинясь, в ответ на просьбу. Ей словно и невдомек были собственная прелесть и незаурядные дарования; она резвилась простодушно и беспечально, как ласковое и невинное дитя в своем дому. Мне, кстати, было сказано, что на людях она никогда не разыгрывается — вот только как сейчас, в домашнем кругу.

Должно быть, она была на редкость приметлива, ибо те сцены, нравы и повадки, которые представляла столь верно и живо, могла наблюдать лишь мельком. «Мы и сами все время удивляемся, — сказала графиня, — где это наша Ла Нинья так успела навостриться, она ведь почти безвыездно живет дома, в лоне семьи».

Близился вечер; сумеречные тени устлали чертоги; нетопыри выбрались из укрытий и заметались туда-сюда. Юной графине и ее подружкам взбрело на ум пройтись под водительством Долорес по нехоженым закоулкам дворца в поисках тайн и волшебства. Они боязливо заглянули в угрюмую старую мечеть и прянули прочь, услышав, что здесь был убит мавританский царь; они отважно спустились в таинственные купальни, напугали друг друга ворчанием воды в скрытых трубопроводах и пустились бежать, для пущего страха притворяясь, будто увидели зачарованных мавров. Потом они отправились к Железным Воротам, о которых в Альгамбре ходит недобрая слава. Это потайной выход в темное ущелье, к нему ведет узкий крытый проулок. В детстве Долорес и ее сверстницы очень боялись этого проулка, потому что там из стены высовывается бестелая рука и хватает проходящих.

Стайка искательниц волшебства подобралась к этому проулку, но войти в него на ночь глядя было уж очень боязно: страшная рука-то ведь не дремлет!

Наконец они примчались обратно в Посольский Чертог, задыхаясь от полупритворного ужаса: там, в проходе, два призрака в белом! Разглядеть их они не успели, но все видели, как они белеют в сумраке. Скоро подоспела Долорес, она объяснила, что это не призраки, а две мраморные красавицы у входа в сводчатый проулок. Некий степенный, но, по-моему, чуть лукавый пожилой мужчина, кажется, графский адвокат или поверенный, успокоительно заметил, что статуи эти сопричастны одной из величайших тайн Альгамбры, что про них есть прелюбопытная история и что это своего рода мраморный памятник женской скрытности и молчаливости. Все стали просить его рассказать историю про изваяния. Он немного задумался, припоминая подробности, и поведал примерно нижеследующее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.