Памятники царствования Боабдила

Памятники царствования Боабдила

Еще не остыв к изысканиям о судьбе несчастного Боабдила, я принялся выяснять, что напоминает о нем здесь, где он был царем и где утратил царство. В башне Комарес под Посольским Чертогом есть два сводчатых покоя, разделенных узким коридором, говорят, они и служили узилищем Боабдила и его матери, благородной Айши ла Горра; в самом деле, другого, пригодного для такой цели места в башне нет. Наружные стены этих покоев неимоверной толщины, их пронизывают крохотные зарешеченные оконца. С трех сторон башни, прямо под окнами, но от земли довольно высоко, проходит узенькая каменная галерея с низким парапетом. Должно быть, с этой галереи царица и опускала своего сына на связанных шалях в ночную тьму, где его приняли верные слуги на быстрых скакунах и увезли в горы.

С тех пор минуло больше трехсот лет, но сцена этой драмы осталась почти неизменной. Я прошелся по галерее, и воображение рисовало мне взволнованную царицу, как она склонилась над парапетом и с трепетом материнского сердца прислушивается к замирающему стуку копыт лошадей, уносящих ее сына узкой долиною Дарро.

Я стал искать ворота, которыми Боабдил в последний раз выехал из Альгамбры, сдавая свою столицу и царство. То ли одержимый печальной прихотью сокрушенного духа, а может быть, из какого-то суеверного чувства он попросил у католических государей, чтобы сквозь эти ворота больше никто не прошел. Как гласит летопись, сочувственная Изабелла вняла его просьбе, и ворота были замурованы[75].

Какое-то время я безуспешно разузнавал, где эти ворота; наконец мой скромный помощник Матео Хименес догадался, что это, наверно, те, которые завалены камнями, а он слышал от своего отца и дяди, что как раз из них царь Чико выехал из крепости. Место это странное, и, сколько помнят старожилы, прохода здесь никогда не было.

Он отвел меня к этому странному месту. Ворота когда-то находились посреди громадного строения под названием Семиярусная Башня (la Torre de los Siete Suelos). Окрест идет молва, что здесь водятся призраки и наложено мавританское заклятие. Согласно путешественнику Суинберну[76], изначально это были главные ворота. Знатоки Гранады, однако, утверждают, что они вели в ту часть царского обиталища, где размещались телохранители. Таким образом, они прямо вводили во дворец и выводили из него, а большие Врата Правосудия служили парадным входом в крепость. Когда Боабдил отправился этим путем вниз, к Веге, чтобы вручить там городские ключи испанским государям, он выслал своего визиря Абен Комиху ко Вратам Правосудия навстречу отряду христианских войск и должностным лицам, которые принимали крепость во владение.

От былой семиярусной громады теперь осталась груда развалин: ее взорвали французы, когда покидали крепость. Каменные глыбы разбросаны кругом среди пышной травы, виноградных лоз и фиговых деревьев. Арка ворот расселась от взрыва, но уцелела, однако последнее желание Боабдила было снова невольно исполнено: проход доверху засыпало камнями.

Я сел на лошадь и поехал отсюда путем мусульманского государя. По склону горы Лос-Мартирес[77], вдоль садовой стены монастыря, носящего то же имя, я спустился в каменистую ложбину, густо поросшую алоем и индийскими смоквами; по краям ее в лачугах и землянках ютилась масса цыган. Спуск был так крут, что мне пришлось спешиться и повести лошадь. Эта via dolorosa[78] была избрана скорбным Боабдилом в обход города: отчасти, верно, затем, чтобы горожане не стали зрителями его позора, но главным образом, по всей вероятности, во избежание народных волнений. Поэтому, разумеется, и отряд, посланный занять крепость, поднимался тем же путем.

Выбравшись из этой невзрачной и унылой ложбины и проследовав через Puerta de los Molinos (Мельничные Ворота), я оказался на месте гуляний, именуемом Прадо; дорога вниз по течению Хениля привела меня к маленькой часовне Святого Себастьяна, бывшей мечети. По преданию, здесь Боабдил вручил королю Фердинанду ключи Гранады. Я медленно поехал далее — через Вегу, к деревушке, где печального царя ожидали семья и домочадцы, высланные из Альгамбры накануне ночью, чтобы его жене и матери не пришлось разделить его унижения и чтобы уберечь их от взоров завоевателей. Следуя путем скорбной кавалькады царственных изгнанников, я подъехал к цепи угрюмых голых холмов, образующих предгорья Альпухарры. С вершины одного из них злополучный Боабдил прощальным взором окинул Гранаду: он носит выразительное название la Cuesta de las Lagrimas (Слезный Холм). За ним песчаная дорога вьется по безотрадной каменистой пустыне; дорога, вдвойне скорбная для безутешного государя, ибо она вела на чужбину.

Я пришпорил лошадь и въехал на вершину скалы, где у Боабдил а вырвалось последнее горькое восклицание, когда он отвел глаза от прощального зрелища; скала и поныне называется el Ultimo Suspiro del Moro (Прощальный Вздох Мавра). Удивительно ли это горе изгнанника, лишенного такого царства и такого крова? С Альгамброй он словно терял и честь своего рода, и все радости и утехи жизни.

И стало ему еще горше от укоризны матери, Айши, которая так часто была ему опорой в грозные дни и тщетно пыталась сообщить сыну толику своей неукротимости. «Стыдись, — сказала она, — ты плачешь, как женщина, над тем, что не сумел защитить, как мужчина». В словах этих слышна царственная горделивость и нет материнской нежности.

Когда епископ Гевара[79] рассказал об этом Карлу V, император тоже выразил презрение к слабости и малодушию Боабдила. «Будь я на его месте, — сказал этот высокомерный властелин, — я бы, скорее, сделал Альгамбру своей гробницей, чем стал бы жить, утратив царство, в горном захолустье Альпухарры». Как легко с вершины славы и успеха проповедовать героизм побежденным! И как при этом невдомек, что жизнь возрастает в цене для несчастливых, которым не оставлено ничего, кроме жизни!

Медленно спустившись со Слезного Холма, я предоставил лошади брести в Гранаду своим неспешным ходом, а сам тем временем на разные лады обдумывал историю злополучного Боабдила. Взвесив в уме все частности, я пришел к выводу в его пользу. Во время своего недолгого, бурного и бедственного царствования он неизменно сохранял кротость и добродушие. Недаром он полюбился народу своим мягким и дружелюбным обычаем; он был незлобив и никогда не обрушивал жестоких кар на мятежных подданных. Он был храбр, но ему недоставало нравственной твердости: в тяжкие и смутные времена он обнаруживал сомнения и колебания. Это слабодушие ускорило события; из-за него Боабдил лишен того героического ореола, который придал бы судьбе его суровую величавость и сделал бы ее достойным завершением пышной драмы мусульманского владычества в Испании.