V. Общие условия жизни Добавочные уроки. Питание заключенных. Одежда. Болезни и врачебная помощь. Переписка. «Крикушники». «Освобождение». Участь женщин
V. Общие условия жизни
Добавочные уроки. Питание заключенных. Одежда. Болезни и врачебная помощь. Переписка. «Крикушники». «Освобождение». Участь женщин
Добавочные уроки. Выработка заключенным 35 бревен в день на лесных заготовках является лишь основным уроком. Кроме того, существуют еще уроки добавочные. Их дают по самым разнообразным поводам – то в порядке «социалистического соревнования», то для сбора средств на «Ответ соловчан Чемберлену», то для улучшения «материальных и моральных условий жизни» надзирателей и прочей высшей администрации.
«Социалистическое соревнование» в СЛОНе – это двадцатипятипроцентная надбавка к уроку заключенного. Все отряды военизированной охраны лагерей заключили между собой договоры по социалистическому соревнованию. По ним каждый отряд обязуется перед остальными выполнить лесозаготовительную программу на 25% выше задания. Договоры заключили чекисты, а соревнуются за них рабы-заключенные. «Не жалейте ни костей людей, ни костей лошадей, лишь бы была выполнена лесозаготовительная программа и наш 3-й отряд вышел из социалистического соревнования первым» – так вдохновлял надзирателей 3-го отделения СЛОНа (на Кандалакше) помощник начальника 3-го отряда военизированной охраны Карл Бауэр. Так же вдохновляли своих надзирателей и во всех других лагерях.
«Ответом соловчан Чемберлену» был назван самолет, поднесенный советскому правительству УСЛОНом «от имени заключенных лагерей ОГПУ»... Где на вечерних, где на утренних поверках начальники командировок громогласно заявили своим заключенным: «Заключенные! Союз Социалистических Республик находится в капиталистическом окружении. Империалисты всех стран готовят интервенцию. Они хотят стереть с лица земли первую в мире социалистическую республику – наш дорогой СССР. Они хотят сделать из нас рабов, чтобы нас немилосердно эксплуатировать!.. Заключенные! Вы должны, как один, дать отпор мировым хищникам! Вы должны, как один, построить самолет «Ответ соловчан Чемберлену». Заключенные! Вы знаете, кто такой Чемберлен? Чемберлен – это мировой хищник; это акула, которая плавает в море. Акула, заключенные, «шамает» (ест. – Авт.) людей живыми. Чемберлен, заключенные, хочет вас «дрыновать», как арапов. Знаете, что такое арапы? Это такие черные люди, которые всю свою жизнь ходят в цепях. В Советском Союзе никто не видал таких цепей: каждая цепь два пуда весит! А арап носит четыре такие цепи: две на ногах и две на руках. Заключенные! Мы сегодня, как только вы сделаете свой урок, устроим ударник на пользу самолета «Ответ соловчан Чемберлену». Поняли?
– Поняли, гражданин начальник.
– Ну, так вот оно, это самое...
– Десятники! Сегодня в ответ Чемберлену срубить тысячу баланов!
В результате такой агитации заключенные СЛОНа «добровольно» выработали на «Ответ Чемберлену» 310 тысяч рублей. На них УСЛОН преподнес советскому правительству «от имени заключенных» самолет. Поднесение состоялось при самой торжественной обстановке, в Москве. Чекисты УСЛОНа, игравшие роль заключенных, говорили горячие речи; обещали в случае нападения на СССР империалистов самоотверженно сражаться, пели уже известную нам песню: «Мы заключенные страны свободной»...
Таким же добавочным и сверхурочным трудом заключенных, или прямо воровством у них, улучшаются «моральные и материальные условия жизни» надзирателей, их начальников и коммунистической администрации СЛОНа.
При каждом отделении СЛОНа имеется штаб военизированной охраны. Он состоит из отряда военизированной охраны, его помощника, политрука (политического руководителя) и канцелярских работников. В функцию политрука входит наблюдение за политико-моральным состоянием стрелков военизированной охраны (чекистов-надзирателей) и ведение среди них просветительно-политической работы.
В декабре 1929 г. в 3-м отделении СЛОНа, на станции Кандалакша, под председательством начальника отряда Долгобородова, происходило совещание всех начальников командировок о лесозаготовках. Когда с ними покончили и перешли на мелкие вопросы, один из чекистов обратился к политруку Легздину:
– Товарищ политрук, у меня на командировке нет радио. Товарищи надзиратели скучают. Скоро ли вы дадите нам радиоприемник?
– Эх вы, не знаете, как достать себе радиоприемник! Спросите начальника командировки «Энг-озеро» – он вас научит! Товарищ Сорокин, расскажите, как вы достали себе радиоприемник.
– А очень просто! – ответил Сорокин с «Энг-озера»: – «Северолесу» надо было грузить шпалы. Я иду к производителю работ «Северолеса» и говорю: «Заплатите мне, я вам погружу шпалы». – «Пожалуйста», – говорит мне производитель работ. Выгоняю своих шакалов, делаю погрузку десяти вагонов шпал и получаю за это триста руб. Вот на эти деньги я и выписал себе радиоприемник.
– Вот так может сделать и каждый из вас, – сказал политрук Легздин.
– Хорошо товарищу Сорокину на линейной командировке: там можно заработать. А я вот нахожусь на «Баб-даче», в ста двадцати пяти километрах от железной дороги. У меня никакого «Северолеса» нет и заработать не от кого, – сказал чекист Савельев, начальник командировки «Люкс-губа».
– Вы тоже можете заработать, товарищ Савельев. Сделайте со своими шакалами «ударник», срубите сверх программы тысячу баланов и донесите мне об этом рапортом. Я на эти деньги куплю вам радиоприемник. Нет положения, из которого нельзя бы было найти выход, – поучительно закончил политрук.
Через месяц было новое совещание. На нем уже никто не жаловался на неимение радиоприемника. Теперь все чекисты «выход нашли»... Они находят его и в области собственного питания. Расскажу для примера, что сделало в этом направлении 3-е отделение СЛОНа.
Там для надзирателей была устроена столовая. Заведовал ею я, работая одновременно и в ИСО, и в штабе 3-го отделения военизированной охраны.
– Не совсем мне нравится наша столовая, – сказал мне однажды начальник 3-го отряда, – и нет в ней уюта... Да и обеды только из двух блюд. Надо бы обеды из трех блюд, а завтрак и ужин из двух. Кроме этого в столовой в течение всего дня должно быть сладкое кофе. Помещение тоже надо переменить.
– На двадцать рублей, которые я получаю от каждого столующегося, этого сделать нельзя, товарищ Долгобородов, – ответил я.
– Да, да, я знаю, товарищ, это верно. Но мы можем изыскать средства. Я получил от инспекции предписание, в котором предлагается сделать это, и мы должны сделать.
На другой день Долгобородов предложил мне проект: «Я нашел, – сказал он, – двенадцать хороших, почти новых сетей в доме, где я живу. Я дам вам эти сети, человек десять шакалов и одного надзирателя, а вы их пошлите ловить селедку. Часть селедки пойдет в нашу столовую, другую часть продайте на Кандалакшский консервный завод, а на вырученные деньги покупайте для столовой все, что надо. В первую очередь купите радиоприемник. Дальше мы сделаем так: я вам дам муку, пшено, растительное масло, махорку, одним словом, все то, в чем нуждаются карелы и лопари: вы все реализуйте на дичь, я слыхал, на Баб-даче у лопарей много дичи. Меняйте на сливочное масло, на творог, на яйца и прочие нужные нам продукты»...
Так мы и сделали. В столовой появился радиоприемник и сладкий кофе с пирожными, фрукты и прочее. Часть рыбы шла в столовую, а другая шла на квартиры Долгобородова, его помощника Бауэра и Дернова – секретаря ячейки. Чекисты-надзиратели, и без того красномордые, разжирели, как свиньи.
Проявляя такую заботливость о своих надзирателях, УСЛОН не в меньшей степени заботится и о выполнении своей программы лесозаготовительной и других. Поэтому с десяти заключенных, которые ловили рыбу, УСЛОН требовал лес. А раз они фактически на лесных работах не состояли, то положенный для них урок выполняли, добавочно к собственному, их товарищи.
Питание заключенных. Основная пища заключенного состоит из 1 килограмма в день черного и всегда сырого хлеба и пшена, из которого утром готовят кашу, а вечером суп. В суп через день кладется вяленая вобла, иногда головки соленой воблы, но рыба эта всегда настолько испорченная, что около склада, где она хранится, нельзя пройти от зловония. Изредка в суп попадает картофель, но почти всегда сырой и мерзлый. Мясо, то есть худая, от палых лошадей, конина, дается заключенным два раза в неделю: 5 – 6 маленьких кусочков, накрошенных в суп, в общей сложности не более 100 граммов.
В кашу кладется микроскопическое количество подсолнечного масла, не более двух граммов на человека. Заключенные никогда не получают полностью той ничтожной нормы масла, приблизительно 15 граммов в день, которая на них полагается: надзиратели, пользуясь тем, что продовольственным складом заведует заключенный, без стеснения забирают масло для собственного стола в неограниченном количестве. Они жарят себе на нем пирожки и оладьи, продают карелам и лопарям, выменивают на него себе сливочное масло, яйца, оленину, оленьи шкурки и т. д. Так делается и с мукой, отпускаемой для подболтки супа заключенных. Масло крадут не только чекисты, но и сами заведующие продовольственными складами: отчасти они берут его в свою пользу, а отчасти не выдают полностью кашеварам, боясь нехватки при отчетах и строгой ответственности за нее.
Сахару заключенный получает 400 граммов в месяц. Чаю он не получает и пьет голый кипяток. Не полагается ему и табак – махорка.
Одежда. Все заключенные СЛОНа работают в собственной одежде и носят собственное белье. Казенное обмундирование им дается лишь тогда, когда они окончательно износят свое собственное, и только тем, кто работает в лесу и ежедневно выполняет свой урок. В СЛОНе имеются поэтому, по официальному выражению, «раздетые». Кроме рваного и вшивого белья у них нет ничего. На 1 мая 1930 г. их в СЛОНе было 14 875 человек. Работать на лесозаготовках они не могут. Не может, однако, и ОГПУ допустить, чтобы 14 875 человек сидели без работы. Оно шлет заключенных в СЛОН для работы, оно ждет от них экспортный лес, и вдруг 15 тысяч человек будут сидеть и даром есть слоновский хлеб! Выход, конечно, нашли.
«Всех раздетых использовать на работах путем выдачи им одежды тех заключенных, которые возвращаются с работы по окончании урока», – такой приказ разослал УСЛОН всем командировкам, как только узнал о раздетых. Голодный, весь мокрый и еле передвигающий от усталости ноги заключенный теперь после работы должен был сейчас же раздеться до белья и отдать одежду своему товарищу. В одежде он все-таки мог согреться и отдохнуть. Теперь отобрали и это. Он может только набрать еловых ветвей, постелить их на голые нары и спать на них. Но покрыться ему все-таки нечем. Ночью, когда он начнет замерзать, он соскакивает с нар, бежит к железной печке и греется. Согревшись, опять идет на свое место и на некоторое время засыпает. Так проходит вся ночь у «хозяина» одежды, так проходит весь день у пользующегося его одеждой. Зато растет советский лесной экспорт. Зато СССР – мировой поставщик лесных материалов...
Расскажу по поводу раздетых случай, имевший место на острове Соловки зимой 1928 года. Все заключенные Кремля были выстроены на вечернюю поверку. Командир 12-й роты тоже выстроил своих «шакалов» на граничащей с ротой большой каменной площадке, покрытой тонким слоем льда. Человек пятьдесят среди них было раздетых. Чтобы они не раздражали чекистского глаза товарища дежурного, их поставили в задних рядах. Пока пришел дежурный, раздетые – совсем босые и в одних нижних рубашках – совсем замерзли. Когда дежурный чекист Карпов и с ним лагерный староста поздоровались и, сделав поверку, уходили, послышались какие-то странные звуки, похожие на плач. Карпов остановился, потом зашел в тыл строя. Там он увидел застывших от холода и странно визжащих раздетых.
– Это что за гвардия у тебя, ротный?
– А это – дети Ленина, – сказал с иронией кто-то из строя, опередив своим ответом командира роты...
Автор ответа был сначала посажен на 30 суток в «крикушник», а затем отправлен в штрафную командировку «Овсянка», на «загиб». (Об «Овсянке» читатель узнает впереди.)
Болезни и врачебная помощь. Отсутствие у заключенных сносной собственной одежды, совершенная непригодность, в условиях сурового Севера, слоновской и наличие раздетых – все ведет к массовому обмораживанию заключенных. В зиму на 1930 г. на одних только Колвицких командировках (в 30 километрах северо-восточнее станции Кандалакша) в одну неделю обморозилось 850 человек.
Обычно обмороженные оставляются на месте. Там они, если чудом не выздоровеют, погибают. Эти 850 человек были привезены на станцию Кандалакша, где находится штаб 3-го отделения СЛОНа. Привезли их потому, что иначе посланным вместо них новым заключенным негде было жить на командировке. В качестве представителя ИСО я принимал их. Несмотря на 30-градусный мороз, одежда с них была снята и оставлена работающим в лесу. Полуголые обмороженные лежали на санях, прикрытые сеном. Многих сняли с саней уже мертвыми. Еще живых перетаскали в холодный барак и положили на голые нары. Лазарет 3-го отделения, рассчитанный всего на 45 больных, принять их не мог; оказать какую-нибудь реальную помощь он тоже не мог: там не было ни медикаментов, ни перевязочного материала. В другие лазареты их тоже не послали: зачем расходоваться, чтобы выпустить из лазарета калеками?.. На что советской власти калеки?.. ИСО приняло меры лишь к тому, чтобы этот случай не сделался гласным для Кандалакшского «вольного» населения. Это было достигнуто: все 850 человек, как один, умерли от заражения крови. Всех их ночью живые «шакалы» свезли на санях в Кандалакшский залив и там сбросили в заранее приготовленные большие проруби...
Бог даст, времечко настанет, —
Мать родная не узнает,
Где зарыт ее сынок... —
так поется в одной популярной нелегальной песенке заключенных в СЛОНе.
Второй бич, которым природа севера бьет заключенных, – куриная слепота и цинга.
Куриная слепота часто ведет к убийству заключенного, когда он отойдет вечером несколько шагов от командировки в лес, чтобы оправиться, и заблудится. Чекист-надзиратель прекрасно знает, что заключенный заблудился по болезни, но он желает выслужиться, получить повышение, получить благодарность в приказе и денежную награду, а главное – им владеет особенный чекистский садизм. Он рад поэтому взять такого заключенного на мушку и выстрелом из винтовки положить наповал. Жертвы таких случаев исчисляются сотнями... Много раз мне, как уполномоченному ИСО, приходилось читать в рапортах: «Доношу, что мною, из винтовки № такой-то, застрелен заключенный такой-то за попытку к бегству»... ИСО отлично знает настоящую подоплеку такого «бегства», но оно ни разу за мое трехгодичное пребывание в СЛОНе не подвергало надзирателей какому-нибудь взысканию. И в самом деле: велика ли беда, если «одним шакалом меньше»!
Цинготный больной представляет страшное зрелище: с ранами на руках, ногах, на деснах, с вываливающимися зубами, ослабевший, худой, страшно голодный. Бывало, замирает сердце, когда взглянешь на них.
Третья распространенная группа больных – сумасшедшие.
Начинается обыкновенно с того, что с человеком делается истерика. Чекисты истерике не верят. Называют ее «симулянтством»: больного бьют «дрыном» или прикладом ружья и «для исцеления», как выражаются они, дают ему полуторный урок. Больной выполнить его не может и за это идет сначала в «крикушник», потом на штрафную командировку. Там заключенный окончательно сходит с ума. Когда чекисты-надзиратели наконец убедятся в его сумасшествии, больного, если он еще жив, направляют на одну из инвалидных командировок – чаше всего на Конд-остров. (С ним мы познакомимся впереди.)
На Поповом острове приходилось наблюдать: какая-нибудь уже пожилая женщина, интеллигентная каэрка, во время муштровки в строю с обычными «справа по порядку номеров рррассчитайсь», «отставить», кощунственной и матерной бранью, с бесконечными «здра» и «не слышу», вдруг падает в истерике на землю и начинает биться и кричать. Издерганные нервы сдали и перестали повиноваться!
Истерические припадки в строю случаются не только с женщинами, но и с мужчинами. Расскажу об одном, имевшем место на острове Соловки, в 14-й «запретной» роте, в которой находится много священников, ксендзов и мулл.
В роте происходила поверка. Один из священников, очень старый, высокий, седой, довольно крупный, стоял в задней шеренге. Пока подавались зычные команды: «Справа по порядку номеров рассчитайсь», «отставить», «здра» и т. д., он стоял с руками по швам и послушно исполнял команды, но каждый раз, как только командир роты разражался кощунственной бранью, священник со слезами на глазах начинал креститься. Один из командиров взводов заметил это. Он подлетел к священнику и с новой громовой бранью начал избивать старика. Священник упал на землю, с ним сделалась истерика. Его тут же забрали и отправили в карцер. В карцере он сошел с ума. Сумасшедшего отправили на командировку «Овсянка». На «Овсянке» знаменитый во всем СЛОНе своей жестокостью и психически ненормальный чекист Потапов сумасшествию священника не поверил. Он остриг его и отправил в лес на работу. Так как священник по слабости, по старости и по своему психическому состоянию урока выполнять не мог, он сидел все время в «крикушнике». Там и скончался.
Помню рапорт, который Ванька Потапов прислал в ИСО по этому случаю: «Доношу: сумасшедший поп такой-то загнулся».
Такова участь вообще всех сходящих с ума в СЛОНе. Из сумасшедших я помню одну фамилию – Кальмансон. Он – американский подданный. В Россию приехал для работы, как специалист по приемке асбеста в одной американской компании на Урале, в СЛОН попал на 10 лет за то, что «разгласил советскую государственную тайну» – сказал товарищам, что ОГПУ хотело завербовать его в число своих секретных осведомителей.
Положение больного заключенного в СЛОНе ничем не отличается от положения пассажира тонущего парохода: как тот, так и другой зависят от счастливого случая.
На командировке имеется лекпом, обычно в медицине невежественный. Встречаются, конечно, и знающие, но они действительной помощи больному оказать не могут: нет инструментов, медикаментов, перевязочных средств, приспособленного помещения. На любой слоновской командировке найдется не более 200 граммов йода, с полсотни порошков от головной боли, столько же от болей желудка, несколько бинтов, сделанных из выстиранных старых рубашек грубой желтой бязи, и это все. Приемного покоя нет. Сами лекпомы в большинстве случаев помещаются в общем бараке с заключенными.
Заболевший заключенный, как правило, переводится на 300 граммов хлеба и должен лежать на голых нарах смрадного, сырого и холодного барака. Обычно он лежит на подстилке из еловых ветвей в своей одежде, если она не отобрана для раздетых. В лазарет при штабе отделения чекисты-надзиратели его не отправляют. Причин к тому много: 1) на командировке, где работает 500 – 600 человек заключенных, имеется не более 8 – 9 надзирателей. Чтобы отправить больных в лазарет отделения, нужно оторвать по крайней мере одного надзирателя, а это отражается, говорят слоновские чекисты, и на охране командировки, и на производственном плане. Кроме того, командировки имеют от инспекции охран директиву, по которой чекист-надзиратель должен работать не более 8 часов в сутки. Значит, если с командировки уйдет надзиратель, другим придется работать за него. 2) Чтобы отправить больного в лазарет, надо также оторвать от работы по крайней мере двух заключенных, которые бы повезли его на ручных санях до железной дороги. Кроме того, чекист-надзиратель командировки, откуда отправляется больной, должен сопровождать его по железной дороге, а кто же будет конвоировать обратно на командировку тех заключенных, которые привезли больного! Некому. 3) Нет достаточного числа коек в лазаретах. При 3-м, например, отделении СЛОНа, в котором около 80 тысяч заключенных, имеется «лазарет» всего на 40 – 50 человек. Помещается он в грязном и холодном бараке, арендованном отделением СЛОНа у Мурманской железной дороги. Все тяжелобольные заключенные слоновских командировок остаются поэтому на месте и ждут своей участи. Если у заключенного нет повышенной температуры, его выгоняют на работу в лес.
Только ничтожная часть больных и саморубов спасается от смерти; остальные мрут на командировках, как мухи осенью. Товарищи, по приказанию чекистов, снимают с них одежду, белье и голыми бросают в большие ямы-могилы. Этих ям-могил на территории СЛОНа многие тысячи. Каждой осенью на всех командировках они предусмотрительно заготовляются «впрок» на зиму. Ими заканчивается многострадальный путь слоновских заключенных. Над ними мне всегда представлялись громадные торговые пароходы, груженные советским экспортным лесом для Европы и Америки...
Переписка. Заключенный СЛОНа в сильной мере лишен возможности как писать письма домой, так и получать их и посылки из дому. Если он не получает из дому денег, то он не имеет возможности купить марку для письма; доплатных же писем посылать нельзя: в СЛОНе есть соответственный приказ. Для того чтобы все-таки послать письмо родным, такие заключенные делают «экономию» хлеба и потом продают его или выменивают на марку, лист бумаги и конверт. Получаемые на его имя от родных доплатные письма ему не выдаются, если он не может их выкупить. Если приходит на его имя посылка, а он находится в это время на Конд-острове, или на острове Соловки, или на Мяг-острове, то он должен заплатить 20 копеек за доставку посылки на данный остров на пароходе; если у него 20 копеек нет, то и посылку ему не выдадут. Но даже и посылая письмо, оплаченное маркой, заключенный еще не может быть уверенным в том, что оно его родными будет получено: есть много заключенных, письма которых ИСО, по директиве Лубянки, уничтожает. Другие заключенные официально лишены права переписываться на определенный срок – на три месяца, на полгода и на год – за то, что они неосторожно написали родным о тяжести своей страшной жизни в СЛОНе. Бывают и другие причины, по которым письма заключенных не доходят. Сплошь и рядом случается, что сотрудники ИСО, работающие в цензуре, уничтожают письма заключенных, чтобы воспользоваться почтовыми марками. Этим отличался в 1928 году Николай Самойлов, заведовавший цензурой. Ему не хватало денег для содержания своей любовницы и сотрудницы Бурухиной[61], и он уничтожал более половины писем, а марки с них продавал и на вырученные деньги пьянствовал с Бурухиной. Когда об этом стало известно высшему начальству, Самойлова только сняли с работы в цензуре и назначили на должность начальника охраны Конд-острова. К моменту моего ухода за границу Самойлов находился на службе во 2-м отделении СЛОНа, на Майгубе, на должности помощника начальника охраны.
«Крикушники». «Крикушник» – это карцер и самое распространенное в СЛОНе место и форма наказания, если не считать битья. В СЛОНе их имеется 873, то есть столько же, сколько и командировок. «Крикушником» карцер называется здесь потому, что посаженный в него заключенный кричит: зимой он замерзает, а летом его, голого, немилосердно грызут миллионы комаров и мошкары. Сажая в «крикушник», заключенных всегда раздевают – и зимой, и летом.
«Крикушник» – небольшой сарайчик, сделанный из тонких и сырых досок. Доски прибиты так, что между ними можно просунуть два пальца. Пол земляной. Никаких приспособлений ни для сидения, ни для лежания. Печки тоже нет... Если бы сказать начальнику командировки, что нужно в карцер поставить хоть какую-нибудь печку, он ответил бы страшной руганью и хохотом. «В «крикушник» печку! Ха-ха-ха. Ха-ха-ха! – смеялся бы чекист. – Вот так номер!.. В «крикушник» печку, говорит, надо!.. Что же это будет за «крикушник», если в нем будет печка? В таком «крикушнике» шакалам рай! Все шакалы сами будут проситься в такой «крикушник»: триста граммов хлеба, не работать и печка – чего же еще надо!»
В последнее время, в целях экономии леса, начальники командировок стали строить «крикушники» в земле. Вырывается глубокая, метра в три, яма, над ней делается небольшой сруб, на дно ямы бросается клок соломы – и «крикушник» готов.
«Из такого «крикушника» не слышно, как «шакал» орет», – говорят чекисты. «Прыгай!» – говорится сажаемому в такой «крикушник». А когда выпускают, ему подают шест, по которому он вылезает, если еще может, наверх.
За что же сажают заключенного в «крикушник»? За все. Если он, разговаривая с чекистом-надзирателем, не стал, как полагается, во фронт, – он в «крикушнике». Если во время утренней или вечерней поверки он не стоял в строю как вкопанный (ибо «строй – святое место», говорят чекисты), а держал себя непринужденно, – тоже в «крикушник». Если чекисту-надзирателю показалось, что заключенный невежливо с ним разговаривал – опять он в «крикушнике». Если он сказал чекисту, что будет жаловаться начальству на его незаконные действия, если он не окончил своего урока на работе, он попадает в «крикушник». Заключенный из интеллигентных, кроме того, частенько попадает туда за отказ писать за надзирателей статьи для их стенной газеты или рисовать для этой газеты иллюстрации. Приходя с работы в лесу, до изнемождения усталый и голодный, он хочет уснуть и отдохнуть, а неграмотные чекисты вызывают его и приказывают браться за новую работу – на этот раз «по специальности». Раз-два он отказывается, а потом, изведав «крикушник», смиряется. Покорно пишет и рисует, чтобы сохранить жизнь.
В августе 1930 г. из Северных лагерей бежали в Финляндию польские коммунисты: Островский, Хаткевич, Никульский и Младзиновский. Сначала они, видите ли, бежали из польского «капиталистического ада» в свое «пролетарское отечество», но там их направили в слоновский социалистический котел для переработки в экспортный лес. И они бежали назад – снова в «ад». Мне было радостно наблюдать последствия их непосредственного знакомства с «социализмом», когда в финском лагере они рассказывали о «крикушнике». Раздетый заключенный сидит в нем зимой, в лютый мороз и кричит: «Гражданин начальник, пустите в барак погреться! Гражданин начальник, смилуйтесь! Гражданин начальник, ей-богу, сейчас замерзну! Гражданин начальник, я полтора урока выполню, только пустите погреться!» А «гражданин начальник» в ответ зычно орет: «Замолчи, шакал! Замерзнешь, ну и черт с тобой: одним шакалом будет меньше».
«Освобождение». Вряд ли другой народ в мире обладает в такой степени способностью питать надежды на лучшее будущее, как русский. Даже в СЛОНе он не теряет ее. Он верит не только в свободу после срока наказания, но даже в досрочное освобождение. Особенно ярко вспыхнула эта вера в 1927 году в связи с десятилетием советской власти. ИСО через своих «стукачей» следило за настроением заключенных: оно хотело знать, что будут говорить заключенные о предстоящей амнистии. Оказалось, подавляющее большинство заключенных верило в то, что амнистия будет применена к ним!
Они ошиблись. Амнистированы были только те, кто содействовал СЛОНу в выполнении лесозаготовительных и других программ: десятники, их помощники, производители работ, бывшие коммунисты, осужденные за должностные преступления, и заключенные чекисты... Кроме них, ни один заключенный амнистии не получил, хотя, согласно манифесту, они имели право на нее.
В СЛОНе вообще оканчивают свой срок наказания и выходят на свободу лишь те из заключенных, которые инициативно и активно содействуют СЛОНу в выполнении его программ, да еще заключенные, занятые работами в разного рода канцеляриях. Остальные гибнут в ямах – могилах СЛОНа. Но и среди уцелевших лишь редкие могут возвратиться домой – по отбытии срока наказания они ссылаются на три года в разного рода ссылки на поселение – главным образом в Архангельскую губернию и Карелию. Делается это так: за неделю до окончания срока наказания заключенного регистрационно-статистический отдел СЛОНа, коим при мне ведал чекист Козловский, сообщает об этом в спецотдел ОГПУ и просит указания, как поступить с таким заключенным. Проходит до полугода и даже до года, в течение которых заключенный по-прежнему продолжает нести свою работу, и только тогда получается трафаретный ответ: «Выслать на три года в северный край» или «оставить на три года в Карелии». Тогда отбывшие наказание грузятся в товарные вагоны и под конвоем отправляются в места ссылок.
А в новом месте им живется еще хуже, чем было в СЛОНе. В СЛОНе они все-таки занимали должности и хоть кое-как, да жили: у них было место, где можно было спать, и каждый день они имели свой паек хлеба. На поселении ничего этого нет. Там у бывшего слоновца есть только волчий ярлык «преступника», мешающий ему получить работу.
Участь женщин. О женщинах, заключенных в СЛОНе, необходимо говорить отдельно. Их судьба, имея много общего с судьбой заключенных мужчин, имеет и много своеобразного, ибо они, во-первых, слабее мужчин, а во-вторых, с точки зрения слоновской администрации представляют специальный интерес.
Женщины в СЛОНе главным образом заняты работами на рыбопромышленных командировках. Интеллигентные, каких там большинство, и особенно те, что покрасивее и помоложе, служат у чекистов-надзирателей по стирке им белья, готовят им обед, служат у высшего слоновского начальства горничными и кухарками, учительницами детей и т. д. Некрасивые работают в лесу – по вывозке «баланов» и дров. На Поповом острове они, как и мужчины, подвергаются чекистской муштровке. Их так же, как и мужчин, чекисты «кроют» отвратительной бранью... А кроме всего этого надзиратели (и не одни надзиратели) вынуждают их к сожительству с собой. Некоторые, конечно, сначала «фасонят», как выражаются чекисты, но потом, когда за «фасон» отправят их на самые тяжелые физические работы в лес или на болота добывать торф, – они, чтобы не умереть от непосильной работы и голодного пайка, смиряются и идут на уступки. За это они получают посильную работу.
У чекистов-надзирателей существует издавна заведенное правило – обмениваться своими «марухами», о чем они предварительно договариваются между собой. «Посылаю тебе свою маруху и прошу, как мы с тобой договорились, прислать мне твою», – пишет один чекист другому, когда его «возлюбленная» надоест ему. Идущая на обмен заключенная каэрка собирает свои убогие вещички и направляется под конвоем пособника надзирателей на другую командировку, а вместо нее приходит новая.
СЛОН заключенным женщинам казенной одежды не выдает. Они все время ходят в своей собственной: через два-три года они совершенно оказываются раздетыми, и тогда делают себе одежду из мешков. Пока заключенная живет с чекистом, он одевает ее в плохонькое ситцевое платьишко и в ботинки из грубой кожи. А когда отправляет ее своему товарищу, он снимает с нее «свою» одежду, и она опять одевается в мешки и казенные лапти. Новый сожитель, в свою очередь, одевает ее, а отправляя к третьему, опять раздевает...
Если чекисту покажется, что его сожительница, пользуясь его покровительством за свою «любовь», в то же время изменяет ему, – он немедленно сажает ее в «крикушник», предварительно раздев до белья... А потом, в зависимости от характера данного чекиста, он или обменивает ее на новую, или начинает жить с ней по-старому, пока она ему не надоест.
Я не знал в СЛОНе ни одной женщины, если она не старуха, которая в конечном счете не стала бы отдавать свою «любовь» чекистам. Иначе она неизбежно и скоро гибнет. Часто случается, что от сожительства у женщин родятся дети. Ни один чекист за мое более чем трехлетнее пребывание в СЛОНе ни одного родившегося от него ребенка своим не признал, и роженицы (чекисты называют их «мамками») отправляются на остров Анзер.
Отправка их производится по общему шаблону. Они стоят в шеренгах, одетые в одежду из мешков, и держат на руках своих младенцев, завернутых в тряпье. Порывы ветра пронизывают и их самих, и несчастных детей. А чекисты-надзиратели орут, переплетая свои команды неизбежной матерной бранью: «Стройся в четверки», «справа по порядку номеров рассчитайсь», «шаг вправо, шаг влево – будет применено оружие»... Легко представить, много ли из этих младенцев может остаться в живых...
Зимой они идут снежной дорогой, во всякую погоду – в трескучий мороз и в снежную вьюгу, 30 километров до прибрежной командировки «Ребельда», неся детей на руках. С «Ребельды» их переправляют лодками на остров Анзер, 6 – 7 километров морем. Там они не работают и потому получают только 300 граммов хлеба и два раза в день горячую пищу, а на ребенка – один литр молока в неделю. Живут на острове роженицы в общем бараке и спят на грязных общих нарах. Если у женщины нет своих собственных постельных принадлежностей, она спит на еловых ветвях, прикрытых грязными мешками. Режим для них очень суровый, так как они рассматриваются начальством как нарушившие лагерную дисциплину (связь с заключенным мужчиной).
В отчаянии многие женщины своих детей умерщвляют и выбрасывают в лес или в уборные, вслед кончая и сами жизнь самоубийством. «Мамок», которые умерщвляют своих детей, ИСО посылает в женский штрафной изолятор на Заячьи острова, в пяти километрах от Соловков. Ссылаются они, как правило, на один год, но в действительности сидят не более одного месяца, так как их посылают на штрафные рабочие командировки, чтобы не сидели без дела. Женщины, дошедшие в работе до полного истощения, зараженные от сожительства с надзирателями венерическими болезнями, и вообще больные, направляются или на остров Конд, или на командировку «Голгофа» (на остров Соловки). Как они живут на острове Конд, мы познакомимся дальше, а теперь я расскажу об их жизни на Голгофе.
Голгофа – это одна из высоких гор на острове Соловки. Названа она была так монахами Соловецкого монастыря, которые выстроили на ней церковь. В ней и живут эти замученные СЛОНом несчастные.
Из церкви, разумеется, все иконы, кресты и вся церковная утварь выброшены, и церковь представляет громадное каменное, с цементным полом и высокими каменными сводами, грязное, закопченное, холодное, пустынное помещение. Вдоль всех четырех стен поставлены общие, грязные, кишащие клопами нары. Никаких столов и приспособлений для сидения во всем здании нет. На все помещение, в котором можно поселить тысячу человек, находится всего одна маленькая ободранная плита, и в здании нестерпимо холодно. Посетив однажды этих женщин, я видел, как они, прижавшись друг к другу и в обнимку, лежали вокруг плиты, постелив под себя еловые ветви. При моем появлении они даже не встали, хотя за это в СЛОНе полагается тридцать суток «крикушника». Они не могли встать, потому что все они были больные, окончательно отощавшие и обессилевшие. Они не боялись уже и «крикушника»...
В момент моего посещения их было 350. Все они, как одна, были одеты в грязные, из-под картофеля, мешки с дырами для головы и для рук и в лапти на босую ногу. Они не могли из этих мешков сшить себе что-нибудь похожее на настоящую одежду: на это не было сил, да и иголок с нитками не было.
Они получали только 300 граммов хлеба в день и два раза в день горячую воду, в которой варилось пшено.
В зиму с 1929 на 1930 г. из 3-го отделения лагерей в Кандалакше была направлена на Колвицкие командировки, находящиеся в 30 километрах северо-восточнее станции Кандалакша, партия женщин. Чтобы попасть из Кандалакши на Колвицу, надо перейти замерзшую речку Нива и потом через деревню Лувенга идти по льду Кандалакшского залива. Зимой с океана дует постоянный сильный ветер и наносит сугробы снега. Дороги никакой нет, надо идти прямо по цельному снегу, часто по пояс. Холод в этих местах страшный. Мороз достигает более 40 градусов – не забудем, что эти места находятся за полярным кругом.
Отправлявшиеся женщины были все уже старушки, по большей частью монахини (на Колвицких командировках они должны были работать в качестве прачек), ни теплой одежды, ни валенок ни у одной из них не было, и они выступили в своих дырявых деревенских кофтах и холщовых юбках. Вместо валенок им выдали лапти с онучами. У некоторых из них были одеяла, которыми они себе закутывали головы и плечи; другие шли, повязав головы обыкновенными платками.
Пройти им предстояло 30 километров в два приема, с небольшим отдыхом. При этом им совершенно не выдали на дорогу хлеба. Старухи были уже перед тем обессилены долгими мытарствами по пересыльным тюрьмам, мучительной дорогой до Попова острова, жизнью на последнем и путешествием с Попова острова до Кандалакши. Теперь, идя голодными по глубокому снегу против сильного леденящего ветра, они быстро выбились из сил, и, еще не дойдя до Лувенги, двадцать пять из них замерзли. Чекист Хаджимуратов, сопровождавший эту партию, в своем рапорте в ИСО донес, что на восьмом километре от Кандалакши женщины окончательно устали и он разрешил им отдохнуть. Через час стал поднимать их, чтобы идти дальше; 25 из них не встали. Он тогда пострелял над их головами из винтовки, думая постращать и этим заставить встать; заметив, что они уже окоченели, оставил их там, а остальных повел к Колвице.
Как только этот рапорт был получен, начальник ИСО срочно командировал к месту происшествия нескольких чекистов под начальством сотрудника ИСО Малиновского с приказанием вырубить во льду проруби и спустить в них трупы замерзших. ИСО не хотело, чтобы их увидели карелы, которые часто проезжают там с обозами, нагруженными продуктами для слоновских командировок на Колвице.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.