«Феномен» против СИС и ЦРУ

«Феномен» против СИС и ЦРУ

Появление в 2000 году книги О. Пеньковского «Записки из тайника», подготовленной российским издательством на основе американского издания «Записок Пеньковского», придало мне новый заряд бодрости: снова можно было поразмышлять над западной точкой зрения на «дело».

Хотелось найти «зерна истины», читая «Записки» между строк и пытаясь понять, что имела в виду западная сторона, а что — советская. К тому времени было известно, что «Записки» сфабрикованы на основе 17 бесед с Пеньковским в Лондоне и Париже, а это около пятидесяти часов времени. Мне представлялось, что в них должны быть целые россыпи интересующих меня сведений. Главное, это найти способ их обнаружения.

Для начала я взял статьи о «деле» из «Комсомольской правды», «Независимой газеты», газет «Совершенно секретно», «Новости разведки и контрразведки» и других и «обработал» их цветными чернилами — черными, красными и зелеными. В это трехцветье я вложил все свое понимание проблемы, наполненной новыми фактами за последнее десятилетие.

Первой я выбрал статью из популярного в начале 90-х годов еженедельника «Куранты». Статья носила тенденциозный заголовок: «Был ли Пеньковский предателем?» В ней я подчеркнул черным цветом: «На Западе он считался человеком, сумевшим спасти мир от ядерной войны». И еще: «Операция КГБ по разоблачению крупнейшего вражеского «крота». Красным: «На Востоке — агент двух разведок». Или: «Пеньковского сгубило не столь искусство оперативников КГБ, сколько халатность или же просто злой умысел британской спецслужбы». Наконец, зеленым цветом выделил: «Новая версия британского исследователя порождает сомнения», «в истории предательства и разоблачения похитителя «ракетных секретов» есть еще одна мало исследованная сторона…», «возникает впечатление, что полковник ГРУ вначале действовал чуть ли не по приказу…», «подозрения, что Пеньковский ведет двойную игру, никогда не покидали руководство ЦРУ». И далее: «Уж очень все шло гладко», «сомнительная мотивация добровольной вербовки» — не это ли тревожило советскую госбезопасность прежде всего?!

Не мог я не обвести в зеленую рамку и такой абзац:

«Англичане знали, что Пеньковский и его связник под колпаком. Отчего же контакты с ним не были прерваны? Видимо, после многих провалов британские спецслужбы держались за свой единственный козырь, доведя агента до ареста».

Последнее замечание в этой статье говорило о том, что наша госбезопасность верно рассчитала мотивацию СИС в работе с Пеньковским. СИС не могла сознаться в своих подозрениях и вынуждена была выдавать любую информацию агента за ценную.

Итак, черным цветом я выделил те места, где говорилось об оценке действий Пеньковского Западом, причем в положительном с их точки зрения свете. Красным — об оценке или сами факты «разоблачения» его работы в пользу Запада нашими органами госбезопасности. (Судя по всему, наши коллеги из «семерки» — службы наружного наблюдения — и контрразведчики работали честно и гибко, не зная кто есть кто.) Зеленым были отмечены все те моменты, где факты и их интерпретация подавались в пользу версии: Пеньковский — двойной агент, а значит, подстава нашей госбезопасности, точнее, советской стороны.

Таким образом я обработал все остальные статьи по «делу», это своеобразный тренинг нацелил меня на серьезную работу с «Записками из тайника». Сегодня, просматривая свои пометки с анализом «Записок», понимаю, что это был в определенной степени систематизированный мой комментарий к ним, к этому западному изданию «Записок Пеньковского» (1965).

Мои старые выписки начинались с черно-красно-зеленого анализа статей о «деле» в периодической печати. Затем шли пометки из книги «Шпион, который спас мир» и заметки в главе, касающейся подготовки «Записок» к изданию под редакцией ЦРУ и СИС. На отдельном листочке я нашел следующую запись: «Мемуары содержат весьма глубокий анализ характера Пеньковского и мотивы, которыми он руководствовался, а также массу самой разнообразной информации о советских взглядах…»

В тот момент мною были выделены слова «характера», «мотивы», «взгляды». На полях же я добавил: «Это их понятие подсказанных нами мотивов, которые они хотели видеть, и мы помогли им в этом. Как и Гитлер, они просчитались в главном: народ не хочет американского образа жизни. Ему ближе понятия «коллективизм». Примеры? Гражданская война, война, восстановление».

Может быть, эти слова вернули меня в военное детство — ведь я «продукт» эпохи высоких духовных порывов народа, из которого вышло все мое большое семейство. Сегодня мне невозможно поверить, что коллективизм нашего народа был разрушен в 80–90-х годах.

Мои комментарии по поводу «Записок из тайника» были своеобразной дискуссией с их создателем Джибни. Конечно, я обращал внимание лишь на значимые места, ибо в книге было более 400 страниц. Особенно на предисловия автора к главам — часто весьма пространные — оставив на совести Джибни его «личные» замечания о Советском Союзе, о нашей системе ценностей, о ГРУ, КГБ и тому подобное.

Вот вступительная статья «От автора». Ее написал Фрэнк Джибни, подготовивший в «соавторстве» с ЦРУ и СИС эти «записки» еще в середине 60-х годов (1965). В моих пометках выделено из этой статьи следующее высказывание Джибни:

«Текст этой книги основан на трех документальных источниках: на записках самого Пеньковского в том виде, как они были доставлены из Советского Союза; официальном отчете о процессе Пеньковский — Винн, опубликованном издательством политической литературы в 1963 году, а также на сообщениях прессы и материалах дискуссий, связанных с арестом Пеньковского и судом над ним, которые появились в Европе, США и даже в Советском Союзе. Кроме того, я располагал информацией, полученной в результате продолжительных бесед с Гревиллом Винном…».

И, как видите, ни слова о сведениях, полученных ЦРУ и СИС в результате многочасовых контактов с Пеньковским в Лондоне и Париже!

Но ведь записок как таковых не было. Это синтез из его бесед с «коллегами» в том же Лондоне и Париже. А Винн мог дать Джибни лишь то, что ему Пеньковский подсказывал в силу оперативной необходимости. Западный блеф заключается в том, что Джибни и его «соавтор», беглец из КГБ, прекрасно знали откуда «записки» — это были фрагменты магнитофонных записей тех самых 17 встреч Пеньковского и четырех офицеров спецслужб в Англии и Франции, любезно предоставленные авторам ЦРУ и СИС.

В этих магнитофонных записях отдельные высказывания Пеньковского должны были выглядеть как экспромт. (Это мне было знакомо по беседам с канадскими контрразведчиками.) Его оперативная информация должна была прерываться комментариями из его прошлой или настоящей жизни. И это была, как я понимаю, тактическая уловка для выигрыша во времени на обдумывание ответов с уточняющими вопросами его «коллег».

Джибни пишет, что в вопросах, касающихся принципов и методов работы советских разведывательных спецслужб, а также специальной терминологии, он опирался на знания Дерябина (соавтор — беглец из КГБ). Но Пеньковский мог варьировать сведениями о разведке хотя бы потому, что предыдущие 5–6 лет на Запад работал разоблаченный предатель — офицер ГРУ и, как стало известно позднее, — неразоблаченный генерал ГРУ. Эти предатели наверняка сообщили многое о теории разведки и спецтерминах. Дерябину в этой области все это было не под силу — он отставал в своей осведомленности о делах КГБ лет на десять.

Комментируя «Записки», мне хотелось начать с обстоятельств их появления. Их СИС и ЦРУ пытались использовать, в частности, для вбивания клина в отношениях между нашими разведками: внешней (КГБ) и военной (ГРУ). Западные спецслужбы не могли не понимать, что наши разведки работают над чем-то стратегически важным. И были бы правы, если бы их источники могли проникнуть в эту супертайну: обе наши разведки решали одну глобальную задачу — дезинформация противника в отношении Кубы и на этом фоне решение проблемы «ядерного щита».

Предисловие Джибни к «Запискам» и мой комментарий к ним, хочу надеяться, дают ключ к пониманию всех подобных «записок», составляемых на Западе.

Приговор суда Винну — настоящий, а Пеньковскому — согласно легенде, разработанной советской стороной. К этому сложному для него моменту он шел с 1956 года, когда по заданию ГРУ впервые пытался втереться в доверие турецких и американских спецслужб.

Отставание СССР в ядерной защите грозило дать карт-бланш американцам, поэтому советская сторона торопилась создать паритет ядерных сил, чтобы обмен взаимными ударами стал невозможен. Уже тогда, в 1956 году, выстраивалась для Пеньковского легенда: разведвозможности — это ГРУ (Минобороны), мотивы — его прошлое (отец белогвардеец) и не оцененные по достоинству заслуги в послевоенное время, материальные пристрастия (сбыт вещей на рынках Анкары), демонстративный интерес к женщинам…

Главный блеф в легенде Пеньковского — это информация об отставании Советского Союза в ракетной технике и в обмане Хрущевым Запада в этом вопросе, ибо якобы Советы не могут нанести превентивный удар, так как сил у них пока таких нет.

Когда Пеньковскому не удалось войти в доверие в Турции, то советская сторона решила прикрыть его действия с позиции ГК КНИР. Очевидно, было опасение и в КГБ, и в ГРУ, и у кураторов из ЦК, что американцы не «клюнут». Уж очевидно все эти действия из 50-х годов походили на подставу. К чести всех, кто был занят этим этапом акции по привлечению к Пеньковскому внимания со стороны западных спецслужб, СИС удалось расшевелить. И игра пошла…

Что давало пребывание в ГК КНИР? Возможность выездов за рубеж, где спецслужбам Запада было легче закрепить его вербовку. Однако, когда встал вопрос о компрометации конкретных лиц и дискредитации западных дипломатических миссий, Пеньковский стал невыездным, хотя и держал Запад под напряжением своих обещаний выехать в разные страны на короткий срок.

Джибни пишет: «По свидетельству советских прокуроров, информация, которую Пеньковский передавал на Запад, касалась, главным образом, экономических и технических вопросов и лишь в самой минимальной степени содержала сведения секретного военного характера…» Все верно. На суде Пеньковский предстал в качестве «полковника артиллерии в запасе» и «гражданским служащим». Просто советская сторона не могла публично признать, что в Москве наши спецслужбы ведут разведработу с позиции ведомств государственного масштаба, каким, в частности, был ГК КНИР (мне это хорошо известно, потому что сам около двадцати лет работал «под крышей» Минвнешторга).

Можно предположить, что во время суда наша сторона стремилась создать впечатление: Пеньковский не сознался во всех «грехах», касающихся передачи документов. А именно в них содержалась главная деза стратегического значения. Нужно было подыграть Западу и убедить американцев и англичан, что они потеряли ценного источника.

Джибни говорит об этом так: «Текст обвинительного заключения разоблачал ложь о том, что не было «военных секретов», так как содержание формулировок, например, типа: «совершенно секретная информация», «документы особой важности», «экономического, политического, военного характера», «секретные разработки в области космоса», «войска в Германии». Или: «Списки офицеров и генералов ПВО, новая военная техника, материалы по ракетной технологии… атомная энергетика…» не были секретными.

Кажется, советской стороне удалось убедить Запад в отставании от американцев в ракетах и атомных зарядах. Однако не настолько, чтобы Советы не были в состоянии «огрызнуться», если США решатся напасть на СССР или страны соцлагеря.

Информация от Пеньковского заставила американцев отказаться от превентивного удара по СССР, обойтись в случае необходимости обычными видами вооружений, а главное — искать компромиссные решения для выхода из Карибского кризиса.

Военный прокурор Горный на суде говорил: «Обвиняемый Пеньковский — отступник, карьерист, морально разложившаяся личность…» В этой игре для Пеньковского, боевого офицера двух войн, разведчика и гражданина, самым трудным было — слышать такое. Ведь были мать и жена, дочери, товарищи… И все, что он смог сказать им в сложившейся ситуации, — одна фраза: «Так было надо!» И каждый понял ее по-своему. Но к этому Пеньковского готовили — на войне, как на войне!

(Мне также пришлось бы выступить в подобной роли, если операция «Турнир» была бы реализована в полном объеме согласно задуманному долговременному плану. Полистав снова страницы судебного процесса, я мысленно возвратился ко времени, когда прошло почти десять лет после «дела». Именно тогда, привлекая к операции «Турнир», меня спросили: смогу ли я сыграть роль предателя и перенести суд, телевидение? Меня спрашивали: «а как родные?» И я отвечал: «Они поймут…» Но какие страдания это им доставило бы, даже если бы они знали, что это игра?! Особенно отцу… Да простит меня читатель, именно поэтому я не могу принять «дело» как предательство!)

Джибни провозглашает: «Олег Пеньковский в одиночку взломал систему безопасности государства…» Что же это за безопасность, если один человек может ее нарушить? Такие рассуждения — это и есть «черная пропаганда» — для желающих быть в неведении. И далее он говорит: «Важность работы Пеньковского подтверждается теми мерами, которые были приняты сразу после его ареста…» Он имеет в виду маршала Варенцова и руководителя ГРУ Серова. И еще: «Триста офицеров советской разведки были немедленно отозваны в Москву из дипломатических представительств за рубежом». Ну, это уже заведомо «развесистая клюква» из арсенала «черной пропаганды».

О реакции на предательство Пеньковского во внешней разведке я уже говорил ранее. Но лучше бы Джибни заглянул в свою записную книжку и подсчитал, сколько знакомых у него в ней значится? Не 300, а около 70 человек выехали из-за рубежа (и безо всякого ажиотажа!).

Но кто именно? Во-первых, это были активные работники разведки, серьезно «намозолившие глаза» западным спецслужбам. В ожидании ответных мер после ареста Пеньковского их просто вывели (обезопасили) из страны. Следующая категория — это те, у кого заканчивался срок командировки. Наконец, и в ГРУ, и во внешней разведке были работники нерезультативные либо с подмоченной репутацией. Выехали также технические работники, требующие замены. Конечно, для предотвращения провокаций пришлось уехать тем, кто работал ранее с Пеньковским в Турции.

Но вот весь фокус в том, что всех их отозвали в короткий промежуток времени — до конца 1962 и до начала следующего года. Этим советская сторона создала иллюзию увязывания «провала» наших спецслужб и «ареста» Пеньковского. Все эти действия работали на легенду: Пеньковский честно сотрудничал с СИС и ЦРУ. И так в глазах Запада была, как заявил Джибни, «подтверждена важность работы Пеньковского…»

Сложнее нашей стороне пришлось с маршалом — «источником» Пеньковского, которого в этом качестве знали на Западе и ценили — «агент» вышел на самые верхи военного командования. Маршал не был в курсе дела. По заданию и плану игры Пеньковский восстановил с ним контакт лишь после выхода на англичан и американцев — так посоветовали Пеньковскому в КГБ-ГРУ. «Наказание» маршалу — понижение в должности и звании. Но это было частью игры, на что тот согласился, приняв «арест» своего в прошлом сослуживца якобы за чистую монету.

Маршал Варенцов и глава ГРУ Серов были из окружения Хрущева. Варенцова якобы Хрущев убедил лично как фронтового друга, попросив принести в жертву себя «публично». В отношении маршала был распространен слух, что, кроме болтовни «за рюмкой чая», никаких секретов маршал не раскрыл, но… Но все же — ротозей. Якобы так внешне снижался информационный эффект от «предательства» Пеньковского. Как другу, Хрущев честно пояснил маршалу: нужны «стрелочники», и среди них — он и Серов. Фактически Хрущев «спасал» маршала от худшего: при расследовании «дела» военная прокуратура намеревалась привлечь маршала к уголовной ответственности за разглашение государственной и военной тайны. Прокуроры работали в этом «деле» «втемную», и маршалу грозил срок лишения свободы до десяти лет. Однако Хрущев друга в обиду не дал, приказав: «Публично наказать, но под суд не отдавать!»

И имя маршала на суде фактически не фигурировало. Лишь в интервью, которое дал главный обвинитель газете «Известия», прозвучала такая фраза: «… бывший главный маршал артиллерии С. Варенцов понижен в звании и должности за то, что, зная Пеньковского по фронту, доверился его «жалобам» на якобы незаконное отчисление его из кадров Советской Армии. С. Варенцов добился пересмотра отрицательной служебной аттестации Пеньковского и в конечном итоге содействовал его устройству по службе» в ГК КНИР.

Но «был ли мальчик»? Пеньковского из армии не уволили. После Турции он работал в Минобороны, а затем снова в военной разведке. И ГК КНИР был его «крышей». Намечалось маршала вообще «простить» и отправить на пенсию года через 2–3. Но Хрущев ушел с политической арены страны в конце 1964 года, и о «фронтовом друге» просто забыли. То же произошло и с Серовым, который был многим не по душе за близость к Хрущеву.

Не стану повторять, что говорит Джибни о «вкладе» за шестнадцать месяцев работы Пеньковского с Западом. Отмечу только, самое «холодное» время в «холодной войне» выпало на период Берлинского и Карибского кризиса, когда… работал Пеньковский.

Джибни, видимо, сознательно говорит о советских ракетах на Кубе как дальнего радиуса действия, но это были ракеты среднего радиуса. А ядерные заряды? Были ли они там вообще?! Генерал Плиев, отвечавший за них там, ушел из жизни, так и не внеся ясности в этот вопрос. Возможно, это являлось частью «большого блефа» Хрущева. Нужны ли были эти заряды на Кубе? Ведь их так и не снарядили к ракетам. В это время на дне Мексиканского залива лежала 21 советская подводная лодка с реальными ядерными зарядами в ракетах. О подводных лодках, конечно, Пеньковский (для западных спецслужб) «не должен был знать».

Вероятно, «промах» Пеньковского с Берлинской стеной западные спецслужбы должны были воспринять с упреком в его адрес, но все обошлось — ведь не обо всем говорят за столом у маршала. Возможно, Пеньковский возражал, когда КГБ-ГРУ навязывали ему поговорить с «коллегами» о «стене» задним числом — это «наводило тень на плетень».

В обеих службах — КГБ и ГРУ — было радостно ощущать успех в «деле», когда советская сторона торг выиграла: Куба была спасена на неопределенный срок. «Советы» Пеньковского западным спецслужбам о позиции Хрущева в отношении ракет в Турции Западом были учтены.

Восстанавливая события с арестом Пеньковского, можно сказать следующее. Его «арест» 22 октября был не случаен. Точнее, объявление об аресте. «Арест» начался задолго до этого: фактически весь сентябрь и октябрь Пеньковский был вне поля зрения западных спецслужб. Наша госбезопасность наблюдала, как те мечутся в поисках агента.

22 октября — это сигнал Западу в момент высшей точки напряжения в Карибском кризисе. Грань войны — кто первым нажмет кнопку запуска МБР? Но ранее на Запад ушла информация Пеньковского, точнее, «деза»: Хрущев к ядерной войне не готов и ее не хочет. А потому Кеннеди не стал рисковать, и кризис разрешился мирным путем.

Есть такое понятие «информационный шум». Это фон, в который вкрапливаются «зерна» нужной (в данном случае для Запада) информации или дезинформации. Пеньковскому был дан карт-бланш в этом вопросе. То есть он мог говорить обо всем, о чем считал нужным во время бесед с «коллегами», но в рамках заранее оговоренного широкого круга вопросов.

Те, кто готовил книгу «Записки Пеньковского», схватили суть верно, не предполагая, что это был «информационный шум». Пеньковский, судя по книге «Шпион, который спас мир», говорил о себе правду, лишь кое-где ее изменял, дополняя деталями и усиливая акценты. Все это работало на легенду.

Известно, что Пеньковский не был обижен памятью еще с детства. И позднее, например в Киевском артиллерийском училище, он знал таблицы расчетов стрельбы наизусть. Но чтобы создать «информационный шум», надо обладать эрудицией. Если бы Пеньковский не был начитан, не знал литературы, истории, особенно военной, не окончил две академии, он не смог бы выдержать 17 бесед с четырьмя асами СИС и ЦРУ. На этих встречах он должен был манипулировать сведениями широкого диапазона и… не запутаться в создаваемой им паутине легенды.

В общем, как мне представляется из опыта собственных встреч с канадцами, «шум» был создан значительный (с его устными и документальными сведениями работало в США 20 человек, а в Британии — 10). Пеньковский «шумел» и в годы «турецкого периода». На него работала атмосфера в советском посольстве в Анкаре: «напряженка» в отношениях сотрудников ГРУ и КГБ. Там эта «атмосфера» позволила начать поиски контактов с турецкими спецслужбами и их западными партнерами. Мотивы? Обида за жену и грубость генерала ГРУ стучали ему в сердце. Он писал в парторганизацию ГРУ о самодурстве генерала-резидента, который своим поведением вредил оперативной работе. А вовне пошла информация о Пеньковском — сутяжнике, конфликтном человеке…

Именно это письмо, принципиальное по своей сути, заставило обратить на Пеньковского внимание руководства ГРУ, которое вместе с КГБ готовило акцию по заданию ЦК партии в плане дезинформации и дискредитации Запада в его происках против СССР. «Недовольный офицер ГРУ» был подходящим фигурантом в акции тайного влияния. А его боевой опыт говорил о возможности использования фигуранта в сложной игре с подставой.

Попытки Пеньковского выйти в Анкаре на контакты со спецслужбами могли быть проверены западными разведками — что и было сделано. По задумке КГБ-ГРУ, Пеньковский должен был исчезнуть из Турции (в ореоле выгнанного из собственной резидентуры) и ждать выхода на него противника уже на территории СССР, то есть в Москве.

Когда ГРУ и КГБ объединили свои усилия в подготовке масштабной акции стратегического значения, среди исполнителей оказался Пеньковский с его «кляузным турецким периодом». Исподволь стали готовить легенду его «контрреволюционного прошлого» — отец-белогвардеец — якобы из-за этого Пеньковский был снят с поездки в Индию, но оставлен в ГРУ как ценный специалист. А чтобы усилить его «разведвозможности», Пеньковского ввели в состав мандатной комиссии для зачисления в ВДА — разведывательную академию. Можно только удивляться, как на Западе заглотнули эту приманку. Они могли просчитать, что Пеньковского на пушечный выстрел не должны были бы подпустить (с таким-то прошлым?!) к кадрам… А тут — «щуку» с «контрреволюционным душком» бросили в реку. Затем Пеньковский стал руководить подготовительными курсами для поступающих в академию. И как представляется, когда легенда-приманка была готова, Пеньковского вывели «под крышу» в ГК КНИР в конце 1960 года. С позиции этого комитета он стал доступен для Запада.

Время шло, но официальные контакты Пеньковского с иностранцами были вне поля зрения западных спецслужб. КГБ-ГРУ хотелось выйти на ЦРУ — главного противника в борьбе советских разведок. Позднее стало известно, что настойчивые попытки Пеньковского контактировать с западными официальными представителями в Турции были замечены. Но на уровне разведывательного сообщества НАТО было принято решение: в контакт с Пеньковским не вступать — это могла быть подстава с советской стороны.

Когда через Джорджа Блейка стало известно, что в недрах спецслужб Запада имеется такое решение, то отказ Пеньковского от поисков контактов с Западом только подтвердил бы эту версию: да, действительно, в Турции он был подставой.

В КГБ-ГРУ решили пробиваться к американцам. Так появилась серия подходов Пеньковского к студентам и западным бизнесменам. Он писал на Запад о желании работать на них. И, судя по японской поговорке: если долго стрелять в ручей, то обязательно попадешь в рыбу, — контакты возымели успех.

В письме Пеньковского в адрес Запада содержалась мысль: радеющий за мир на планете человек и здорово обиженный Советской властью хочет разоблачить планы советского руководства, или, как говорится в книге Джибни, «снять пелену таинственности с этих планов».

Обе наши спецслужбы тщательно проанализировали ситуацию с отказом от встреч с Пеньковским и пришли к выводу, что опасения американской стороны оправданны. Особенно на фоне громкого процесса над Гарри Пауэрсом, незадолго до этого представшим перед советским судом за шпионские полеты над Советским Союзом. Родилась идея: нужно подойти к американцам… через англичан — КГБ был известен весь состав их резидентуры при британском посольстве в Москве. Англичане могли реально использовать открывающиеся разведвозможности в лице Пеньковского, ибо ГРУ и Минобороны были для них более чем привлекательные организации.

Так оно и случилось. Правда, в этом «деле» с СИС сыграли злую шутку прежние многочисленные провалы ее «на британско-советском тайном фронте». Они обменяли свой престиж на «наживку» с советской стороны — эту закономерность верно уловил английский контрразведчик Питер Райт, который подробно развернул «тезис с наживкой» в «деле Пеньковского» в своей книге «Охотники за шпионами».

Сведения о структурах и личных составах ГРУ и ГК КНИР, переданные Пеньковским на Запад, не были открытием для СИС и ЦРУ. Еще до него эти «секреты» были у них на руках от перебежчиков из этих организаций. Но в списки и характеристики людей наши спецслужбы внесли коррективы. Такая «достоверная» информация стала «лакмусовой бумажкой» в подтверждении «преданности» Пеньковского Западу.

Когда англичане «клюнули» на приход Пеньковского к ним, на свет божий появилась лекция по организации связи с агентурой в США. Лекцию подготовил сотрудник ГРУ Приходько, только что возвратившийся из Штатов и известный американским спецслужбам. Приходько составил личные впечатления и рекомендации по этой проблеме и его рукопись была стремительно издана в разведывательной академии, причем специально для передачи на Запад. Конечно, не в одном экземпляре. Это была «сборная солянка» из всех материалов по США, начиная чуть ли не с 20-х годов, — эдакое рассуждение на тему. Такая лекция-пособие — обычное явление после работы разведчика за рубежом.

Рассуждения Приходько «на тему» правильно оценил Джибни: лекция носила назидательный характер с позиции человека, работавшего в США. «Коллеги» из СИС и ЦРУ не подозревали, что подполковник Приходько, далеко не ас в военной разведке, подготовил свою лекцию в «свободном полете» его личных взглядов. Стенограмма этой лекции нужна была для передачи в СИС, но с прицелом на ЦРУ.

Бедный Джибни! Он возвел стенограмму лекции в культовый подход агента Пеньковского к разведработе с Западом. Вот его оценка этого факта: «Вынести секретную стенограмму лекции Приходько из ГРУ — это уже сам по себе поступок из ряда вон выходящий. Никогда раньше оперативные методы современной спецслужбы не формулировались с такой обнаженной ясностью. Редко какой документ давал более полное представление об ограниченности советского мышления, чем эта попытка нарисовать объективную картину другой страны и ее культуры».

Бедный Джибни! Хотя он не такой «бедный» — он выполнял заказ западных спецслужб, готовя эти «Записки». «Бедный» потому, что мнение слабого профессионала (конечно, лекция была подкорректирована советской стороной) воспринял как образец для мыслящих сотрудников ГРУ (советской военной разведки), за плечами которых был богатый опыт войны в Испании в 30-х годах, стратегическая агентурная разведка в годы Второй мировой войны, когда, в частности, с их помощью эффективно в 1941–1942 годы работала сеть антифашистов «Красной капеллы»…

Джибни «забыл» еще один факт: и ГРУ, и разведка госбезопасности успешно работали в «атомном шпионаже» в послевоенные годы, причем в Канаде и США. Тогда «ограниченного советского мышления» хватало, чтобы провести ищейку высшего класса в лице Гувера с его чудовищным аппаратом ФБР.

Подтекст в факте передачи англичанам «лекции» Приходько был следующим: СИС получила материал о Штатах, и этот материал помог перевести контакты Пеньковского с СИС на уровень сотрудничества с ЦРУ. Если бы Джибни (и СИС, конечно) задался вопросом: почему именно о Штатах появилась лекция на Западе? Да еще в подлиннике? Ведь подобные лекции были и по другим странам и регионам…

Западный подход к содержанию «лекции Приходько» в изложении Джибни заключается в следующем: «…советские чиновники могут стать жертвами своей собственной пропаганды. И тогда серьезные штабники Советской Армии, может быть, осмелятся внимательно присмотреться к обществу, на которое они сейчас мрачно взирают сквозь тонированные красные стекла очков».

Пока Джибни и ему подобные снисходительно похлопывали советских разведчиков из КГБ и ГРУ по плечу, последние делали свое дело. Недаром президент Рейган на очередном юбилее спросил, причем не без лукавства: «Вы в ФБР — молодцы! Но почему русский «Буран» так похож на американский «Шатлл»?» Не это ли высшая оценка работы наших разведчиков! И это только в области науки и техники, в частности по космической проблематике — наиболее сложном направлении для проникновения в секреты.

В качестве «ниточки» от Пеньковского к англичанам (американцы не рискнули сами вступить с ним в контакт) был выбран бизнесмен Винн, который находился в поле зрения МИ-5 (английской контрразведки) и МИ-6 (разведки) и который регулярно посещал Советский Союз.

Самым серьезным испытанием для Пеньковского была первая встреча с представителями западных спецслужб — двумя англичанами и двумя американцами, причем одновременно. Эта встреча определяла в отношениях сторон главное: поверят или нет, а следовательно, станут ли доверять в будущем передаваемой на Запад информации, среди которой будет «деза» с советской стороны.

В тот день, 20 апреля 1962 года, допрос длился почти четыре часа. Тактика Пеньковского была следующей: много словесных сведений, отдельные рукописные заметки и конкретные документы. Естественно, советская сторона в тот раз приготовила только реальные факты, в том числе те, которые могли быть известны Западу или подвергались бы их проверке. Цель — повышение доверия к Пеньковскому. А он не заблуждался, что его собеседники — мастера своего дела. Это, конечно, тревожило, но не расслабляло.

Устная информация — это рассказ автобиографического характера и о мотивах его прихода к спецслужбам. И в этом Джибни прав, как и в том, что уже на этом этапе контактов с противником сведения касались «советских военных секретов». Материалы на эту тему вызвали живой интерес у западных профессионалов. Джибни писал: «Западным разведчикам стало ясно, что с полковником Пеньковским им крупно повезло, сумма же, которую он запросил за свое сотрудничество, — сущий пустяк».

Джибни верно определил, что мотивы «поступка» Пеньковского неоднозначны: «непрочное» положение в ГРУ (карьера, отец-белогвардеец), «мечта» о свободной жизни на Западе, возникшая в Турции, «разочарование» в идее социализма и «вождях», о чем Пеньковский писал на Запад.

Джибни сформулировал кредо Пеньковского следующим образом: «В нем говорил человек, пытавшийся отыскать свои новые корни, солдат, стремящийся встать под новые знамена». (Ну насчет «солдата» и «знамени» — это у Джибни плагиат — взято из «верноподданнического» письма Пеньковского к Аллену Даллесу). Чему же поверили западные спецы от разведки? Комплексу мотивов: антисоветизм, прошлое отца, западный образ жизни, деньги…

Снисходительность Джибни в отношении «советского менталитета» (лекция Приходько) не смогла высветить в начале контакта Пеньковского с Западом еще один, причем важный момент с точки зрения госбезопасности. Речь идет о советской спецслужбе — ГРУ, где Пеньковский, несмотря на порочащие его факты «в биографии, пользовался доверием… и его выпустили в Англию» (Джибни).

Во время визитов в Лондон встречи завершались резюме: Пеньковскому поверили и обучили приемам тайной связи, задания Запада были конкретными, и он взамен попросил убежища на случай бегства из СССР, а также, для вящей убедительности, гарантию предоставления работы по профилю. Оговорена была конкретная материальная сторона его жизни на Западе.

Пока «коллеги» из западных спецслужб проявляли интерес к ГК КНИР, советская сторона понимала, что эта информация их не удовлетворит. Однако в ее оценке Джибни противоречит сам себе. Сначала он говорит, что сведения из ГК КНИР интереса для Запада не представили, но буквально на следующей странице им написано: «Запад мало что знал об истиной деятельности ГК КНИР, особенно о тесном сотрудничестве его с русскими спецслужбами». Это от лукавого, ибо уже тогда в этом ведомстве работали некоторые «засвеченные» сотрудники КГБ и ГРУ. Еще до передачи сведений Пеньковского о Комитете были беглецы на Запад из работников этого ведомства.

В предисловии к одной из глав Джибни констатирует активность Пеньковского в пользу Запада: «Имея свободный доступ в Минобороны, ГРУ и свой собственный ГК КНИР, Пеньковский беспрепятственно фотографировал любые документы, преимущественно с грифом самой высокой категории — техдокументации, инструкции, руководства для персонала». Однако во всех режимных организациях — Минобороны и ГРУ — спецотделы, хранящие секретные документы, контролируются КГБ, в задачу которых входит учет лиц, чрезмерно интересующихся информацией вне служебного положения, по должности или тематике работы. Материалы с особым грифом можно читать только в самом помещении секретного отдела, а выносить нельзя. В гражданских организациях типа ГК КНИР — тем более ничего нельзя брать с собой, даже материалы самой низкой секретности. И вообще документы с высоким грифом — штучный «товар» и доступ к нему идет через разрешение высокого начальства. Пеньковский был, по меркам сотрудников ГРУ, фактически «рядовым подкрышником». И все эти секреты ему были ни к чему. Лукавит Джибни — точно лукавит насчет «свободного доступа к секретным документам».

Прав был британский контрразведчик Питер Райт: Пеньковский заботился о своей безопасности, но как иначе появились 5000 кадров с документальной информацией? С нашей точки зрения — столько «информационного шума».

С Винном контакт Пеньковского выглядел как полезная связь с перспективой на привлечение к сотрудничеству по линии ГРУ, причем связь хорошо прикрытая делами с ГК КНИР.

Советской стороной Винн был оставлен в качестве связника с дальним прицелом. Нужно было создать иллюзию у Запада, что он не знал содержимого передаваемых Пеньковским материалов. И потому заявление Пеньковского на суде о том, что его связник не был в курсе содержимого их соответствовало действительности, и на Западе воспринялось как сигнал: «Я нелоялен к органам дознания и суду. Верьте мне (моим материалам)». КГБ-ГРУ на это и рассчитывали. Возможно, в этом кроется причина: почему до сих пор «дело» — и у нас, и у них — не обнародовано.

Чтобы усилить впечатление о важных связях Пеньковского в высших эшелонах власти, в частности в ГРУ, в Лондон с ним вместе приехал начальник военной разведки Серов с женой и дочерью, которых «агент» там опекал. Джибни констатирует то, что родилось в недрах КГБ-ГРУ: «Этот факт способствовал тому, что в московских кругах высокопоставленных чиновников Пеньковский приобрел репутацию человека, который чувствует себя на Западе как рыба в воде».

Мне жаль старину Джибни, видимо, умного и проницательного человека, издателя журнала «Шоу», автора статей в журнале «Лайф» и редактора «Ньюсуик», который описал реакцию Пеньковского на западный мир с его обществом и магазинами (до него это сделал Винн). Мне представляется, что Пеньковский к тому времени кое-что повидал, особенно в годы войны, и ему было не все равно, как живут его сограждане — цена западного благополучия не была выстрадана Джибни, как это случилось с народом России — СССР.

Естественен вопрос: почему я вступил в «дискуссию» с Джибни, взяв за основу часть «его труда» — «Записки Пеньковского»? В том, что «Записки» — фальшивка, не сомневались и на Западе. Даже их пресса отмечала: «Только круглый идиот может поверить, что шпион вел подробный дневник да еще рассуждал о советской политике конца 1965 года, то есть о событиях спустя два года с лишним после судебного процесса». (К этому можно еще добавить: только круглый идиот не уничтожил бы улики в своем домашнем тайнике, имея уже наружку «на хвосте»?!)

Бывший сотрудник американской разведки Пол Плэкстон в журнале «Уикли ревью» писал: «Утверждение издателя «Записок» о том, что Пеньковский передал рукопись на Запад еще осенью 1962 года, звучит нелепо — в это время за ним внимательно следили, и он не стал бы подвергать себя опасности разоблачения…»

«Специалист по русскому вопросу» Зорза из английской газеты «Гардиан» заявил, что «Записки» — вымысел. Это случилось после того, как он, другие журналисты и издательства обратились к ЦРУ с просьбой показать русский текст «записок», но штаб-квартира разведки в Ленгли оригинал предъявить не смогла.

Очень антисоветская бельгийская газета «Стандард» писала: «…книга является подделкой. Часть сведений, содержащихся в ней, просто преувеличена, а другая часть — сфальсифицирована американской разведкой». Шведская влиятельная газета «Афтонбладет» шутила над американцами: «Центральному разведывательному управлению следовало бы поработать лучше…».

Оценки, даваемые фальшивке на Западе, помогали мне опровергать и уточнять действия Пеньковского по работе в пользу советской стороны.

Говорил Джибни о заданиях. Новые задания были по Вооруженным силам СССР, ракетным войскам, Группе советских войск в ГДР и по подписанию мирного договора с ней. Интересы Запада обозначались, облегчали работу Пеньковского при подготовке «информации с шумом» и, конечно, дезинформационных сведений.

Джибни, упоминая об имидже Пеньковского, называет его «западником». Так вот, этот имидж рвущегося на Запад человека Пеньковский подкреплял даже уроками танцев и фотографированием в форме полковника британской и американской армий во время визитов в Лондон.

Почему Джибни не задался вопросом: зачем Пеньковский спрятал свои фотографии во вражеской форме у себя дома? Одного этого было достаточно для обвинения советского офицера в антипатриотизме и предательстве. А ведь мог «издатель-автор-редактор» просчитать ход задумки с фотографией (и с тем, что Пеньковский сохранил в тайнике шифры, коды, инструкции, информацию и так далее) как улику против западных спецслужб. Даже можно пошутить в рифму: наш менталитет на их менталитет — обман не раскрылся с десяток лет.

Разглагольствованиями о «культе Хрущева» (усиленными спецслужбами при подготовке книги к изданию) Пеньковский укреплял свои позиции в глазах Запада. Конечно, Пеньковский понимал, что в Союзе дела шли не так, как хотелось руководству страной. Но было и много положительного, а он в угоду Западу акцентировал свою критику на негативе. И это срабатывало. Многое из того, что он говорил и оценивал, было и его позицией, но утрировалось якобы в силу ненависти к советскому строю. Легенда отлично работала.

Джибни, думается, не попался на эту легенду, но принял антисоветизм Пеньковского как должное в его подыгрывании Западу.

Джибни отмечает: «Период с 1960-го по 1962 год был трудным в жизни профессиональных военных в СССР…» Действительно, время со второй половины 50-х годов в среде советских военных было тревожным в связи с тем, что было объявлено о сокращении армии на 1 200 000 человек! Тогда шла замена тех, кто окончил войну в 20–30 лет и остался на позициях военного видения проблем армии. Рождалась новая армия — в своей основе ракетно-ядерная. Политика внутри страны работала на эту концепцию.

Автор «Записок» ехидничает: «Советские вооруженные силы задыхались в жестких тисках контроля со стороны партийного руководства, взявшего курс на балансирование на грани ядерной войны». «Тиски?» Такие бы «тиски» да сегодняшней нашей армии — ослабленной передрягами и некомпетентными переформированиями и внутренней «дедовщиной». А вот «на грани ядерной войны» — это западный блеф, заведомая ложь: ни одно правительство СССР не хотело войны, но вынуждено было под «давлением» Запада укреплять свою обороноспособность. В доктринах Минобороны СССР вплоть до 90-х годов не было планов превентивной войны против Запада, тем более упреждающих ядерных ударов. В этом случае Джибни сознательно американские планы по «ядерному устрашению» и «упреждающему удару» вкладывает в уста советской стороны. Но… «черная пропаганда» есть «черная пропаганда»!

Да, действительно, военная доктрина обсуждалась в советском Генштабе — это верно подтверждает Джибни, ссылаясь на Томаса Вольфа из Кембриджа (1964). Но в Генштабе говорилось о переориентации военной доктрины страны и ее Вооруженных сил в связи с появлением в мире новых видов ракетно-ядерного оружия. Это были 60-е годы, а Соединенные Штаты уже имели детально разработанные планы ядерной атаки против СССР еще в конце 40-х годов, и они регулярно обновлялись и дополнялись (о чем активная советская агентурная сеть в США и Европе так же регулярно информировала Советы).

В этой ситуации западные «коллеги» Пеньковского получили от него «подтверждение» о разладе мнений в среде советских военных по новой военной доктрине. В их руках оказались фотокопии со статьями из закрытого журнала «Военный вестник» за 1962 год. Статьи подготовил маршал В.Д. Соколовский и другие авторы, но… не без помощи ГРУ-КГБ. Сам Джибни признавался, что год спустя после суда «те же материалы, но уже со значительными исправлениями, были напечатаны в новом выпуске журнала».

Джибни лукавил и еще в одном случае. Даже воробьи всего мира знали, что и в Берлинском, и Карибском кризисах американские военные ставили перед президентом США вопрос о превентивном ядерном ударе. А маршал Соколовский в своей статье ставил вопрос лишь об обсуждении возможности перерастания локальных конфликтов в военные с использованием одной из сторон (!) ядерного оружия в качестве возмездия.

«Информационный шум» через Пеньковского по поводу упреждающего ядерного удара содержался и в спецвыпуске «Военная мысль» и других закрытых изданиях, подготовленных специально под контролем ГРУ-КГБ.

Джибни и стоящим за ним СИС и ЦРУ следовало бы задуматься над своими словами, сказанными в «Записках»: «Приняв решение работать на иностранную разведку, он (Пеньковский) отнюдь не преследовал цель расшатать существующий в его стране режим». Тогда зачем предательство? Ослаблении армии?! Желание использовать мини-ядерные заряды в Москве?

И последнее — опять Джибни: «Это очень не похоже на то, что писал Пеньковский». Имеется в виду дискуссия на страницах журналов об армии и упреждающих ударах. Еще бы! На Пеньковского работали аналитики ГШ, ГРУ, КГБ. А потом его назовут «шпионом, который спас мир». Только понятие «шпион» обратное — «разведчик».

Вспоминая, сколько проблем было в моей работе по подготовке к операции «Турнир», мне понятен тот факт, что больше всего советских организаторов «дела» беспокоили вопросы безопасности. У разработчиков «дела» в КГБ-ГРУ «болела голова» о том, как воспринимают действия Пеньковского западные спецслужбы, особенно по процессу добывания информации и передачи ее на Запад.

Листая западные подробные анализы «дела Пеньковского», я поражался явному нежеланию «коллег» агента замечать, сколь небезопасна была его работа при добывании устной и тем более документальной информации. Они «стыдливо» соглашались с версиями Пеньковского при получении сведений и не пытались проникнуть в обстоятельства конкретных его действий по получению их.

Конечно, каждый раз легенда его доступа к конкретным материалам тщательно отрабатывалась, но ни разу его «коллеги по разведывательной упряжке» не спросили его: как удается получать сведения и тем более фотографировать документы. Обычно, как пишут западные исследователи, все ограничивалось фразой: «Будьте осторожны», «берегите себя», «вы — профессионал и хорошо знаете, как это нужно делать…»

Но был момент, как мне представляется, в его работе с Западом, когда «коллеги» Пеньковского могли заподозрить: не подстава ли он? Это могло случиться потому, что в наших высших сферах, возможно, сам Хрущев, посчитали: превентивный ядерный удар американцы могут нанести и не с помощью ракет. В то время в американских военных кругах витала идея генералов-ястребов произвести удар по Советам портативными ядерными зарядами килотонны на две каждый.

И тогда консультанты из КГБ-ГРУ для получения от западных «коллег» Пеньковского сведений, хотя бы косвенных, о таких зарядах, стали настаивать, чтобы он предложил себя в исполнители. Намечено было: под легендой подбросить западным спецслужбам в лице Пеньковского (ценный агент Алекс) «канал» якобы для взрыва зарядов в центре Москвы.

С оперативной точки зрения работа по этому нашему заданию — это затея на грани возможного разоблачения внедренной подставы. Но информация, в которой нуждалась советская сторона, носила характер стратегического значения. И от Пеньковского потребовали получить однозначные ответы на вопросы: есть у США такие заряды или нет? согласны американцы использовать его «канал» для целей взрывов зарядов или нет?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.