Глава IV. Офицерство в Белом движении

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава IV. Офицерство в Белом движении

То, что именно офицерство стало основой Белого движения, было совершенно закономерно. Как отмечал Н. Н. Головин: «Сделавшийся душою Белого движения патриотизм имеет специфический отпечаток «психологии войны». Если можно так выразиться, это «военный патриотизм» с геройством и самопожертвованием, доведенными до наибольшей высоты на одном полюсе, и верою в решающее значение «силы» — на другом. Этим предрешалась главенствующая роль в Белом движении офицерства. Настроения последнего начнут играть доминирующую роль в среде патриотически-настроенной интеллигенции»[251]. Он же отмечал, что «офицерство ищут и стараются завербовать в свой лагерь решительно все противобольшевицкие организации и политические деятели. Ищут офицерство и такие честолюбцы, как Савинков. Ищут русское офицерство и лидеры зарождающихся «областнических» движений». И если Ленин для того, чтобы перебороть инерцию народных масс, нашел для себя «машинку» в виде криминального элемента, то для контрреволюции такой «машинкой» была «подобравшаяся в атмосфере войны и революции в ряды младшего офицерства наиболее патриотично и действенно настроенная часть русской молодой интеллигенции»[252]. Как признавали и большевики, в белых армиях «лилась кровь именно мелкого интеллигента-прапорщика»[253].

Белое движение было чрезвычайно широким по идейно-политическому спектру движением противников большевизма, объединив самые разные силы от последовательных монархистов до революционных в прошлом партий эсеров, народных социалистов и эсдеков-меньшевиков. Однако настроения и идеология массы рядовых участников движения и особенно его ударной силы — офицерства вовсе не были пропорциональны настроениям политиков. Как отмечал Деникин: «Собственно офицерство политикой и классовой борьбой интересовалось мало. В основной массе своей оно являлось элементом чисто служилым, типичным «интеллигентным пролетариатом». Но, связанное с прошлым русской истории крепкими военными традициями и представляя по природе своей элемент охранительный, оно легче поддавалось влиянию правых кругов и своего сохранившего авторитет также правого по преимуществу старшего командного состава. Немалую роль в этом сыграло и отношение к офицерству социалистических и либеральных кругов в наиболее трагические для офицеров дни — 1917 года и особенно корниловского выступления». Непредрешенчество в этих условиях было данью как традиционным представлениям о неучастии армии в политических спорах, так и конкретным обстоятельствам и настроениям в стране. Но большинство офицеров было настроено монархически, и в целом дух белых армий был умеренно-монархическим. Как отмечал Деникин, громадное большинство командного состава и офицерства было монархистами. В одном из своих писем ген. Алексеев определял совершенно искренне свое убеждение в этом отношении и довольно верно офицерские настроения: «… Руководящие деятели армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, кои необходимы для облегчения гигантской работы по управлению для одного лица. Как показал продолжительный опыт пережитых событий, никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства, объединить в одно целое разные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись от этого основного принципа»[254]. Считалось (П. Н. Милюков), что среди собравшегося на юге офицерства не менее 80 % были монархистами[255]. Так что если поставить вопрос, что они несли России в смысле государственного строя, то ответ можно вполне дать словами Деникина: «Конституционную монархию, возможно, наподобие английской».

Хотя среди офицерства военного времени имелись многочисленные члены эсеровской партии, масса рядового офицерства считала «революционную демократию и, в особенности, социалистов-революционеров» виновниками своих страданий и относились к этому лагерю не только с недоверием, но достаточно враждебно. Эти чувства усугублялись практикой эсеровских организаций по руководству первыми антибольшевистскими выступлениями. Та легкость, с которой они толкали на выступления юнкерские части, а также та легкость, с который они заключали затем с большевиками перемирия в конце этих выступлений, отдавая на расправу их участников, справедливо питали подозрения в предательстве (что в конце войны и проявилось в полной мере). Исход восстаний савинковской организации в Ярославле, Муроме и Рыбинске явился последней каплей, переполнившей чашу этой враждебности. Теперь для рядового офицера уже прочно закрепилось убеждение в том, что присутствие в руководстве борьбой с большевиками социалистов-революционеров неминуемо приводит или к провокации, или к предательству[256]. «Естественно, что все офицерство и примкнувшая к ним интеллигентная молодежь тянулись к военным вождям. В этом тяготении играло роль не только чувство профессиональной симпатии, но также и чувство самосохранения»[257]. Внутри самого офицерства и генералитета имели место разные тактико-политические ориентации: наряду с традиционной «союзнической» проявлялась и немецкая, особенно ввиду конкретных обстоятельств, когда с весны 1918 г. большевики, выполнив все. что они могли для немецкой победы, выведя Россию из мировой войны, перестали интересовать Германию как стратегический союзник. К самому большевизму как таковому германское командование не только не питало симпатий, но относилось с крайней неприязнью, пользуясь его услугами только по необходимости. И теперь симпатии германского генералитета (чего нельзя, правда, сказать о политиках и дипломатах) начинали все больше склоняться на сторону борющегося против большевиков русского офицерства, борьба которого была им совершенно понятна. Но в деле сохранения национально-государственного единства России все антибольшевистские силы были тогда абсолютно едины. Тем более основополагающей идея Великой Единой и Неделимой России была для всех офицеров белых армий — и на Юге, и на Востоке, и на Западе, и на Севере. Именно она коренным образом отделяла их политическую позицию и идеологию от позиции и идеологии большевизма, для которого Россия должна была служить вязанкой хвороста, брошенной в костер мировой революции. Именно ею вожди Белого движения дорожили превыше всего и следовали ей вопреки всем обстоятельствам, даже когда оное диктовалось насущными потребностями борьбы. «Самостийники» и вообще сепаратисты всякого рода вызывали крайнее презрение белого офицерства. Как писал в своем дневнике М. Г. Дроздовский: «Немцы враги, но мы их уважаем, хотя и ненавидим… Украинцы — к ним одно презрение как к ренегатам и разнузданным бандам»[258]. Знаменитая триединая формула «За Веру, Царя и Отечество» всегда оставалась дорога офицерскому сердцу и была популярной среди офицерства белых армий. Вековые традиции частей русской армии также неукоснительно сохранялись в белых частях. Как будет показано ниже, стремление воссоздать в белой армии свой родной полк было всеобщим. Впрочем, каких бы политических взглядов ни придерживались офицеры, стремление покончить с большевизмом было всеобщим. Воспоминания о сорванных погонах, глумлениях над всем, что они привыкли считать святым, личных унижениях служили еще одним стимулом непримиримости: «Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично офицера приговорил к смерти за «буржуйство и контр-революционность»?» «Надо понять этих людей, — говорил М. Г. Дроздовский о своих добровольцах, — из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшева, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?. »[259].

Юг

Зародышем белой армии на Юге России послужила Алексеевская организация, созданная ген. М. В. Алексеевым еще до большевистского переворота, когда неизбежность последнего стала совершенно очевидной. Эта неизбежность патриотически настроенным руководителям русской армии была ясна еще летом (как явствует из упоминавшегося выше письма Корнилова), и те из них, кто после августовских событий остался на свободе, стремились сделать все от них зависящее, чтобы иметь хоть какую-то точку опоры в борьбе за спасение страны. Прибыв 7 октября в Петроград, Алексеев начал подготавливать создание организации, в которой были бы объединены офицеры, служившие в запасных частях, военных училищах и просто оказавшиеся в Петрограде, с тем, чтобы в нужный момент организовать из них боевые отряды. Он приступил к пуску бездействующих заводов, чтобы под видом рабочих разместить там офицеров. Общество «Капля молока» использовалось как питательный пункт и как «управление этапного коменданта» (через полковника Веденяпина). Моральную подготовку должна была осуществлять организация Пуришкевича «Общество Русской государственной карты». При выступлении большевиков предполагалось предъявить соответствующие требования Временному правительству, а на случай несомненного успеха большевиков существовала договоренность с Донским атаманом А. М. Калединым о перебазировании на Дон. К 25 октября в организации насчитывалось несколько тысяч офицеров, однако только около 100 во главе с штабс-капитаном Парфеновым произвели ряд нападений на большевиков и были вынуждены распылиться. 30 октября Алексеев отдал приказ о переброске на Дон, обратился со словесным воззванием ко всем офицерам и юнкерам встать на борьбу и выехал со своим адъютантом ротмистром Шапроном дю Ларре в Новочеркасск, куда прибыл 2 ноября[260]. Этот день и принято считать началом Добровольческой армии. (Впрочем, по некоторым свидетельствам, сбор антибольшевистских сил на Дону планировался ген. Корниловым еще в сентябре. Корниловец полковник Левитов вспоминает, что в конце сентября был с этой целью переведен из полка в запасный батальон в Пензу, откуда ездил по маршруту: Ростов на Дону — Кубанская область — Владикавказ — Баку и обратно[261].) С этого времени в Новочеркасск стали стекаться со всей России добровольцы, главным образом офицеры.

Всех, собравшихся в Новочеркасске, объединяла прежде всего идея продолжения войны с Германией и недопущения окончательного поражения и гибели России. «Их цель была — собрать новую армию взамен разложившейся старой и продолжать борьбу с германским нашествием, причем большевики рассматривались как ставленники немцев, как иноземные элементы»[262]. Так же определял ее цели и А. И. Деникин: «Создание организованной военной силы, которая могла бы противостоять надвигающейся анархии и немецко-большевистскому нашествию». Впоследствии он вспоминал: «Сохранение русской государственности являлось символом веры генерала Алексеева, моим и всей армии. Символом ортодоксальным, не допускающим ни сомнений, ни колебаний, ни компромисса. Идея невозможности связать свою судьбу с насадителями большевизма и творцами Брест-Литовского мира была бесспорной в наших глазах не только по моральным побуждениям, но и по мотивам государственной целесообразности». Наряду с Донской областью двумя другими центрами консолидации офицерства, положившего начало Белому движению на юге России, стали Кубань и Румыния, где самостоятельно формировались добровольческие части, впоследствии влившиеся в Добровольческую армию. Ниже отдельно будут рассмотрены обстоятельства создания и история этих частей в каждом из центров до их объединения, а также положение офицерства Донской и Южной армий, на протяжении всего 1918 г. представлявшие собой организационно независимые от Добровольческой армии образования.

Формирование первых офицерских добровольческих частей на Дону и создание Добровольческой армии

С ген. Алексеевым в Новочеркасск прибыло 6-12 ч первых добровольцев, которых поселили в лазарете № 2 в доме № 39[263] по Барочной улице, представлявший собой замаскированное общежитие, который стал колыбелью Добровольческой армии. На следующий день прибыло еще несколько офицеров, а 4 ноября — партия в 25 ч во главе с штабс-капитаном Парфеновым. В тот же день, посетив добровольцев (около 40 ч) ген. Алексеев положил начало первой воинской части — Сводно-Офицерской роте (командир штабс-капитан Парфенов, потом штабс-капитан Некрашевич). В середине ноября (тогда имелось 180 добровольцев) была введена официальная запись в Алексеевскую организацию. Все регистрировались в Бюро записи, подписывая особые записки, свидетельствующие об их добровольном желании служить и обязывающие их сроком на 4 месяца. Денежного оклада первое время не существовало. Все содержание сначала ограничивалось лишь пайком[264], затем стали выплачивать небольшие денежные суммы (в декабре офицерам платили по 100 руб. в месяц, в январе 1918 г. — 150, феврале 270 руб. [265]). В среднем в день приезжало и записывалось в ряды армии 75–80 добровольцев[266]. Первое время в приеме добровольцев играли заметную роль полковники братья кн. Хованские, бежавшие из Москвы Дорофеев и Матвеев, Георгиевского полка Кириенко и кн. Святополк-Мирский. Добровольцев сначала направляли в штаб, который находился в доме № 56[267], где распределялись по частям (этим руководил сначала полковник Шмидт, а затем полковник кн. Хованский; определение на должности генералов и штаб-офицеров оставалось в руках начальника гарнизона Новочеркасска полковника Е. Булюбаша)[268]. По просьбе Каледина группы добровольцев в 5–6 ч под командой донского офицера направлялись на станции для поддержания порядка, где некоторые из них были истреблены толпами дезертиров, потоком хлынувших с фронтов через Донскую область[269].

15 ноября юнкера, кадеты и учащиеся были выделены в Юнкерскую роту (штабс-капитан Парфенов) и переведены в лазарет № 23 на Грушевскую ул. 1-й взвод состоял из юнкеров пехотных училищ (главным образом Павловского), 2-й — артиллерийских, 3-й — морских и 4-й — из кадет и учащихся. К середине ноября, когда контроль на железных дорогах был еще не очень тщателен, из Петрограда малыми группами смог пробраться весь старший курс Константиновского артиллерийского училища и несколько десятков юнкеров Михайловского во главе с штабс-капитан Н. А. Шаколи. 19 ноября, по прибытии первых 100 юнкеров, 2-й взвод Юнкерской роты был развернут в отдельную часть — Сводную Михайловско-Константиновскую батарею (послужившую ядром будущей Марковской батареи и артбригады) (капитан Шаколи), а сама рота развернулась в батальон (две юнкерских и «кадетская» роты)[270].

Переброска артиллерийских юнкеров из Петрограда стала возможна в результате деятельности организации Пуришкевича, в связи с которой состоял юнкер Н. Н. Мино. Юнкера ехали под видом казаков, окончивших в Петрограде курсы пропаганды (документами снабжал Казачий комитет). «Училищные офицеры ехать на Дон не хотели, — кто устал от войны, кто не хотел оставить семью и ехать в неизвестность, кто просто ни во что больше не верил и ни о чем знать не хотел.» Работа велась почти исключительно среди бывших кадет, к юнкерам «со стороны» относились с недоверием (что имело некоторые основания, т. к. многие из нескольких десятков последних, попав на Дон, вернулись, когда положение там стало угрожающим)[271].

Таким образом во второй половине ноября Алексеевская организация состояла из трех формирований: Сводно-офицерской роты (до 200 чел.), Юнкерского батальона (свыше 150 чел.) и Сводной Михайловско-Константиновской батареи (до 250 чел., в т. ч. 60 «михайловцев», а остальные «константиновцы», под командованием капитан Шаколи[272]), кроме того, формировалась Георгиевская рота (50–60 чел.) и шла запись в студенческую дружину. В это время офицеры составляли треть организации и до 50 % — юнкера (т. е. тот же самый элемент), совсем юная молодежь в кадетской форме или в форме учащихся светских и духовных школ составляла 10 %[273].

Первый бой произошел 26 ноября у Балабановой рощи, 27-29-го сводный отряд[274] полковника кн. Хованского (фактически вся армия) штурмовал Ростов и 2 декабря город был очищен от большевиков. По возвращении в Новочеркасск было произведено переформирование. К этому времени численность организации сильно возросла (доброволец, прибывший 5 декабря, свидетельствует, что его явочный номер был 1801-й[275]). Сводно-офицерская рота развернулась в четыре (2-5-я, причем 3-ю составляли чины гвардии; 1-й считалась Георгиевская), численностью 50–60 ч, которых предполагалось развернуть в батальоны. Юнкерский батальон сведен в двухротный состав («юнкерская» и «кадетская», всего 120 ч), сформирована Морская рота (около 50 ч), а также 1-й Отдельный Легкий артиллерийский дивизион (полковник Икишев) из 3-х батарей: юнкерская (капитан Шаколи), офицерская (подполковник Шмит), и смешанная (подполковник Ерогин)[276].

В Ростове живший там генерал-майор А. Н. Черепов 4 декабря по согласованию с начальником гарнизона генерал-майор ом Д. Н. Чернояровым организовал собрание местных офицеров, на котором было решено создать отряд для охраны порядка в городе (речь шла лишь о «самообороне»). Вскоре, однако, отряд под началом Черепова (расположившийся на Пушкинской,1) превратился в часть Добровольческой армии[277]. В него записалось около 200 офицеров. Было открыто Бюро Записи добровольцев с целью создать Ростовский офицерский полк, но в течение двух недель записалось только около 300 ч (из которых 200 составили Ростовскую офицерскую роту, а около 100 попали в начавшие формироваться Студенческий батальон, Техническую роту и переведенные из Новочеркасска 2-ю офицерскую, Гвардейскую и Морскую роты[278].

С прибытием 6 декабря в Новочеркасск Л. Г. Корнилова и других «быховцев» «Алексеевская организация» окончательно превратилась в армию. 26 декабря ее вооруженные силы были официально переименованы в Добровольческую Армию[279]. На Рождество был объявлен секретный приказ о вступлениии ген. Корнилова в командование армией, которая с этого дня стала именоваться официально Добровольческой. В воззвании (опубликованном в газете 27 декабря) впервые была обнародована ее политическая программа[280]. В руках ген. Алексеева осталась политическая и финансовая часть, начальником штаба стал ген. Лукомский, ген. Деникин (при начальнике штаба ген. Маркове) возглавил все части армии в Новочеркасске; все остальные генералы числились при штабе армии[281]. 27 декабря она переехала в Ростов[282].

18 декабря полковнику л-гв. Уланского Его Величества полка В. С. Гершельману было разрешено приступить в Ростове к формированию 1-го Кавалерийского дивизиона. К 30. 12 в 1-м эскадроне было 18 офицеров, во 2-м 26 добровольцев при 4-х офицерских, к 10. 01. 1918 г. дивизион насчитывал 138 ч (63 офицера, 2 врача, сестра милосердия и 2 добровольца в 1-м и 62 добровольца при 5 офицерах во 2-м эскадронах). Среди офицеров было 3 полковника, 3 подполковника, 6 ротмистров (и им равных), 18 штабс-ротмистров, 13 поручиков, 24 корнета и 4 прапорщика, представлявшие 5 драгунских, 8 уланских, 7 гусарских полков и другие части; 5 офицеров были из л-гв. Уланского Его Величества полка, по 4-4-го и 15-го уланских, по 3-17-го уланского, 11-го гусарского, 2-го драгунского и 1-го Заамурского, 6 — пограничной стражи и 10 — казачьих частей[283].

Эшелон Корниловского полка прибыл в Новочеркасск 19 декабря, а к 1. 01. 1918 г. собралось 50 офицеров и до 500 солдат[284]. «Офицеры приезжали в свой полк, и почти все становились на положение рядовых в офицерский роте», когда 30 января 1918 г. на Таганрогском направлении офицерская рота корниловцев (120 ч) сменила сводную роту своего полка, в ней было 120 ч. Как вспоминает один из них, «вокруг тишина, лишь из соседних вагонов доносятся песни о России… Долго не ложились спать… Все офицеры роты в один день стали близкими, родными. У всех одна мысль, одна цель — Россия…»[285]. Прибыли также офицеры ударных батальонов (ушедшие из Ставки накануне ее занятия большевиками, они в течение недели вели упорные бои с окружившими их большевистскими частями и, рассеявшись, смогли группами добраться до Новочеркасска) и Текинского полка, вышедшего из Быхова с Корниловым. К концу декабря формировались 1-й и 2-й Офицерские, Юнкерский, Студенческий, Георгиевский батальоны, Корниловский полк, кавалерийский дивизион полковника Гершельмана и Инженерная рота. Отрядом из сводных рот этих частей командовал с 30 декабря на Таганрогском направлении полковник Кутепов[286].

Наиболее крупными компонентами офицерского ядра Добровольческой армии стали, во-первых, офицеры, находившиеся в Новочеркасске с ген. Алексеевым с начала ноября, во-вторых, — вывезенные из Москвы, в-третьих, — петроградские юнкера, в-четвертых, — офицеры, прибывшие из Киева (т. ч. в составе Георгиевского и Корниловского ударного полков), в-пятых, — поступившие в Ростове. До выступления в 1-й Кубанский поход Добровольческая армия состояла из ряда соединений, которые почти все были преимущественно офицерскими. Это были:

— 1-й Офицерский батальон — 200 чел. (подполковник Борисов), развернутый 15 декабря в Новочеркасске из 1-й (13 декабря переименованную из 5-й) офицерский роты[287];

— 2-й Офицерский батальон — около 240 чел. (полковник Лаврентьев), развернутый в Ростове из переведенной из Новочеркасска 2-й офицерский роты[288];

— 3-й Офицерский батальон — около 200 чел. (полковник Кутепов) сформирован в Ростове 29 января 1918 г. из офицерских рот, входивших в отряд Кутепова под Таганрогом (1-я и 2-я из 2-го Офицерского батальона и Гвардейской)[289];

— 3-я офицерская (Гвардейская) рота — 70 чел. (полковник Кутепов), сформированная в Новочеркасске[290];

— 4-я офицерская рота — 50 чел. (полковник Морозов), сформированная в Новочеркасске и сражавшаяся в составе отряда Чернецова[291];

— Георгиевская рота (полковник Кириенко);

— Морская рота — 70 чел. (капитан 2-го ранга Потемкин), сформированная в Новочеркасске[292];

— Юнкерский батальон — 120 чел. (штабс-капитан Парфенов) из двух рот (ротмистр Скасырский и штабс-капитан Мезерницкий)[293];

— Отряд ген. Черепова — около 200 офицеров, навербованных в Ростове для обороны города[294];

— Ростовская офицерская рота — до 200 чел. (капитан Петров) — из записавшихся в Ростове в Бюро Записи[295];

— Офицерский отряд полковника Симановского — батальон 4-ротного состава имени ген. Корнилова, сформированный в Ростове[296];

— Отдельный Студенческий батальон из двух рот — полковника Зотова и капитана Сасионкова (280 чел. при 25 офицерах), окончательно сформированный 8 января 1918 г. по инициативе группы офицеров-ростовчан, бывших студентов, прежде всего поручика Дончикова (командир ген. Боровский, пом. полковник Назимов), после похода из его состава осталось 30–40 чел. [297];

— Техническая рота — около 120 чел. (полковник Кандырин), сформированная в Ростове (послужившая впоследствии кадром для железнодорожной, инженерной и телефонографной Марковских рот)[298];

— Ударный дивизион Кавказской кавалерийской дивизии — около 120 чел. (полковник Ширяев и ротмистр Дударев) — регулярная часть, прибывшая в составе 80 чел. с Кавказского фронта[299];

— 3-я Киевская школа прапорщиков — 400 чел. (полковник Мастыка) из 2-х рот (подполковники Дедюра и Макаревич), переведенная в начале ноября из Киева и стоявшая гарнизоном в Таганроге и почти полностью погибшая в ходе большевистского восстания 17–22 января 1918 г. [300];

— Таганрогская офицерская рота — около 50 чел. (капитан Щелканов), вскоре влита во 2-й Офицерский батальон[301];

— 1-й Кавалерийский дивизион (полковник Гершельман) — 138 чел., в т. ч. 71 офицер, сформированный в Ростове в декабре 1917 г. [302]

Численность армии, однако, оставалась сравнительно небольшой, что было вызвано целым рядом причин. Прежде всего, далеко не все офицеры, проживавшие непосредственно в районе формирования Добровольческой армии, присоединялись к ней. И это обстоятельство было самым трагичным. В Ставрополе, Пятигорске и других городах Северного Кавказа и Донской области, не говоря уже о Ростове и Новочеркасске, в конце 1917 г. скопилось множество офицеров (см. выше), оказавшихся не у дел после распада армии, но по различным причинам не присоединявшимися к добровольцам. Основной причиной была продолжающаяся глубокая апатия, развившаяся после всего, перенесенного на фронте и обусловившая пассивное поведение офицерства в ходе октябрьских событий, неверие в возможность что-либо исправить, чувство отчаяния и безнадежности, наконец, просто малодушие. Других удерживала неопределенность положения Добровольческой армии, третьи просто не были в достаточной мере информированы о ее целях и задачах. Как бы там ни было, но им пришлось стать жертвой собственной нерешительности и недальновидности. По просьбе прославленного донского партизана полковника Чернецова был дан приказ по гарнизону Новочеркасска о регистрации офицеров. Перед регистрацией было устроено собрание для освещения положения в области., где выступили Каледин, Богаевский и Чернецов: «Г. г. офицеры, если так придется, что большевики меня повесят, то я буду знать — за что я умираю. Но если придется так, что большевики будут вешать и убивать вас, благодаря вашей инертности — то вы не будете знать, за что вы умираете». Из 800 присутствовавших записалось только 27, потом 115, но на следующий день на отправку пришло 30[303]. Так и случилось. Чернецов доблестно сложил свою голову, а офицеры, оставшиеся в Ростове, скрывавшиеся, изловленные и расстрелянные, не знали, за что они погибли[304]. В начале февраля была предпринята последняя попытка привлечь ростовское офицерство, но на собрание пришло всего около 200 ч, и из них большинство не поступило в армию («Странный вид имели пришедшие: немногие явились в военной форме, большинство в штатском, и то одетые явно «под пролетариев». Это было не собрание офицеров, а худший род митинга, на который собрались подонки, хулиганы… Позорное собрание!»). «На следующий день в газетах было помещено объявление, предлагающее в трехдневный срок не вступившим в армию покинуть Ростов. Несколько десятков поступили в армию. Остальные… щеголявшие еще вчера по людным улицам Ростова в блестящих погонах, сегодня толпами стали появляться на вокзале без погон и кокард, с отпоротыми от шинелей золотыми пуговицами, торопясь покинуть опасную зону. Картина была омерзительная»[305].

Из России приток добровольцев был крайне затруднен. В областях, занятых большевиками, и даже на Украине, невозможно было даже получить какую-либо информацию о Добровольческой армии, и подавляющее большинство офицеров о ней попросту ничего не знало. По появляющимся иногда в газетах сообщениям о «бандах Корнилова», которых вот-вот должны прикончить, не было возможности сделать выводы о действительном состоянии Белого движения на Юге. В Киеве даже весной 1918 г. о Добровольческой армии почти ничего известно не было: «доходившие с разных сторон сведения представляли добровольческое движение как безнадежные попытки, обреченные заранее на неуспех за отсутствием средств»[306]. «В Москве, к концу декабря, передавали, что на Дону уже собралась у ген. Алексеева большая армия. Этому верили и этому радовались, но… выжидали… стали говорить о неясности положения на Дону, включая даже сомнения о сборе там армии»[307]. Очень большую роль играла привязанность офицеров к своим семьям, существование которых надо было как-то обеспечивать в условиях тогдашней анархии и террора. Очень немногие могли пренебречь этими соображениями. Во второй половине ноября положение на путях на Дон резко ухудшилось, в январе 1918 г. стояли уже не заставы красных, а сплошной фронт их войск. Единственной возможностью было пройти только по глухим, незначительным проселочным дорогам, обходя населенные пункты. «Просачиваются немногие, дерзавшие до конца. Их число возросло снова, когда в конце января началась демобилизация армий на фронтах»[308]. Все это приводило к тому, что «пробивались сотни, а десятки тысяч в силу многообразных обстоятельств, в том числе, главным образом семейного положения и слабости характера, выжидали, переходили к мирным занятиям, или шли покорно на перепись к большевистским комиссарам, на пытки в чрезвычайку, позднее — на службу в Красную армию»[309].

Один из будущих добровольцев, находившийся в Киеве, вспоминал: «Я зашел в Аэро-фото-граммометрические курсы, где, я знал, было около 80 офицеров авиации. Они сидели, курили и обсуждали последние политические события. Я рассказал им о сведениях, полученных с Дона, и стал убеждать ехать туда с нами. Увы! Мое многочасовое красноречие пропало даром… никто из господ офицеров не пожелал двинуться на соединение с формирующейся антибольшевицкой армией»[310]. «Прежде всего, многие не знали о существовании ячейки Белой борьбы на Дону. Многие не могли. Многие не хотели. Каждый был окружен влиянием вражеских сил, боялся часто за свою жизнь или находился под влиянием своих родных, думавших лишь о безопасности своего близкого»[311]. Были, конечно, и примеры другого рода. Один из очевидцев Кубанского похода, рассказав о смерти одного из его участников, замечает: «Когда мы возвратились на Дон, к нам в Ольгинскую станицу приехал его старший брат, последний из трех братьев, оставшихся в живых. Он оставил молодую жену и маленькую дочь и приехал заменить своего брата. Его мать сказала ему: «Мне легче видеть тебя убитым в рядах Добровольческой армии, чем живым под властью большевиков»[312]. Но такое самоотречение не могло быть массовым.

Очень существенным фактором, крайне отрицательно сказавшимся на численности Добровольческой армии, было ее фактически нелегальное существование. Атаману Каледину приходилось считаться с эгоистической позицией части донских кругов, надеявшихся «откупиться» от большевиков изгнанием добровольцев из пределов области, и та небольшая помощь, которая ей оказывалась, оказывалась по его личной инициативе. «Донская политика лишала зарождавшуюся армию еще одного весьма существенного организационного фактора. «Кто знает офицерскую психологию, тому понятно значение приказа. Генералы Алексеев и Корнилов при других условиях могли бы отдать приказ о сборе на Дону всех офицеров русской армии. Такой приказ был бы юридически оспорим, но морально обязателен для огромного большинства офицерства, послужив побуждающим началом для многих слабых духом. Вместо этого распространялись анонимные воззвания и «проспекты» Добровольческой армии. Правда, во второй половине декабря в печати, выходившей на территории советской России, появились достаточно точные сведения об армии и ее вождях. Но не было властного приказа, и ослабевшее нравственно офицерство уже шло на сделки с собственной совестью… Невозможность производства мобилизации даже на Дону привела к таким поразительным результатам: напор большевиков сдерживали несколько сот офицеров и детей — юнкеров, гимназистов, кадет, а панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодыми здоровыми офицерами, не поступавшими в армию. После взятия Ростова большевиками советский комендант Калюжный жаловался на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему в управление с заявлениями, «что они не были в Добровольческой армии»… Так же было и в Новочеркасске»[313].

Была и еще одна причина, о которой один из добровольцев сказал так: «Древнегреческая пословица говорит: «Кого боги хотят погубить, того они лишают разума»… Да, с марта 1917 года значительная часть русских людей и офицерства лишились разума. Мы слышали: «Нет Императора — нет смысла служить». На просьбу нашего начальника дивизии генерала Б. Казановича к графу Келлеру, не отговаривать офицеров от поступления в Добровольческую Армию, был ответ: «Нет, буду отговаривать! Пусть подождут, когда наступит время провозгласить Царя, тогда мы все вступим» (как было показано в предыдущей главе, «вступить»-то ему все равно пришлось, только тогда было уже поздно). Забыто было все, так четко нам втолкованое и ясно воспринятое в прекрасных военных училищах: повеление при отречении Императора, данная присяга, немецкий и интернациональный сапоги, попирающие родную землю…»[314].

Наконец, тех, кто все-таки решил пробраться на Дон, ждало множество опасностей. Добраться до Ростова и Новочеркасска из центральной России офицеру было чрезвычайно трудно. Вероятность быть заподозренными соседями по вагону и стать жертвой расправы была очень высока. На приграничных с Донской областью станциях большевиками с декабря был установлен тщательный контроль с целью задержания едущих на Дон добровольцев. Подложные документы не всегда спасали офицеров. «Их часто выдавали молчаливая сосредоточенность и внешний облик. Если в теплушке находились матросы или красногвардейцы, то опознанных офицеров зачастую выкидывали из вагона на полном ходу поезда»[315]. Сотни и тысячи офицеров погибли таким образом, не успев присоединиться к армии. Воистину, «сколько мужества, терпения и веры в свое дело должны были иметь те «безумцы», которые шли в армию, невзирая на все тяжкие условия ее зарождения и существования!» Вот один из эпизодов. В конце декабря из Киева с казачьим эшелоном выехал отряд во главе с полковником Толстовым. На ст. Волноваха поезд был окружен толпой, и казаки решили выдать «чужих» офицеров. Двое офицеров застрелились. Раздался голос полковника Толстова: «То, что сделали эти молодые люди — преступление. Они не достойны звания русского офицера. Офицер должен бороться до конца.» Штыки наперевес выскакивают первые наши офицеры. Мы выстроились перед вагоном и совершенно спокойно прошли через расступающуюся перед нами многотысячную толпу.» 1 января 1918 г. эти 154 офицера встретились с добровольцами[316].

Исключительную роль в спасении офицеров в Москве и отправке их на Дон и в Оренбург сыграла сестра милосердия М. А. Нестерович, без устали собиравшая для них по крохам деньги и организовавшая эвакуацию офицеров через солдатский «Союз бежавших из плена», снабжавший их своими документами. Более того, на станциях Грязи, Воронеж, Лиски солдаты из «Союза» дежурили на вокзалах, помогая отбить у толпы арестованных офицеров[317]. Первая партия в 142 человека уехала врассыпную с разных вокзалов, затем было доставлено 120 офицеров к Дутову; всего из Москвы ею было спасено и отправлено в белые формирования 2627 офицеров и юнкеров[318]. Некоторое количество офицеров смогло добраться до границ Дона только тогда, когда армия уже ушла в Кубанский поход. Им пришлось остановиться и скрываться в станицах и хуторах, до которых они дошли, но многие не решились на это и повернули назад. В ст. Митякинской к апрелю собралось до 40 офицеров, до 100 — в соседней Луганской, но из-за неготовности казаков оказать сопротивление им пришлось сдаться или распылиться[319].

Хотя Дон представлял собой «маленький незатопленный островок среди разбушевавшейся стихии» — только здесь офицеры продолжали носить золотые погоны, только здесь отдавалась воинская честь и уважалось звание офицера[320], но и тут атмосфера была крайне неблагоприятной для добровольцев. Даже в Новочеркасске в ноябре несколько офицеров были убиты в затылок из-за угла[321]. Не изведавшее власти большевиков казачество оставалось тогда равнодушным, а «рабочие и всякий уличный сброд с ненавистью смотрели на добровольцев, и только ждали прихода большевиков, чтобы расправиться с ненавистными «кадетами». Мало понятное озлобление против них… было настолько велико, что иногда выливалось в ужасные, зверские формы. Ходить в темное время по улицам города, а в особенности в Темернике, было далеко не безопасно. Были случаи нападений и убийства. Как-то раз в Батайске рабочие сами позвали офицеров одной из стоявших здесь добровольческих частей к себе на политическое собеседование, причем гарантировали им своим честным словом полную безопасность. Несколько офицеров доверились обещанию и даже без оружия пошли на это собрание. Около ворот сарая, где оно должно было происходить, толпа окружила несчастных офицеров, завела с ними спор сначала в довольно спокойном тоне, а затем, по чьему-то сигналу, рабочие бросились на них и буквально растерзали четырех офицеров… На другой день я был на отпевании двух из них в одной из ростовских церквей. Несмотря на чистую одежду, цветы и флер — вид их был ужасен. Это были совсем юноши, дети местных ростовских жителей. Над одним из них в безутешном отчаянии плакала мать, судя по одежде, совсем простая женщина»[322]. В город приходилось отпускать только по 5 человек вместе и хорошо вооруженных[323].

Немногочисленность добровольцев компенсировалась тем, что это были люди, беззаветно преданные своей идее, имевшие военную подготовку и боевой опыт, которым было нечего терять, кроме жизни, сознательно поставленной на карту спасения родины. Ген. Лукомский, характеризуя моральные качества первых добровольцев, вспоминал, как выбранный им на должность адъютанта офицер отказался занять эту должность: «По его словам, он не хотел бы занимать безопасное место адъютанта в то время, когда его товарищи подвергаются лишениям и опасностям боевой жизни. Вскоре после этого он был убит, спасая в бою раненого офицера. Узнав о его смерти, пошел в ряды Добровольческой армии его брат, тяжело контуженный во время Европейской войны и безусловно подлежащий освобождению от службы. Он также был убит. Третий их брат был убит во время Европейской войны. Из таких честных и доблестных бойцов была сформирована маленькая армия генерала Корнилова»[324]. Руководители армии — генералы Л. Г. Корнилов, М. В. Алексеев, А. И. Деникин, С. Л. Марков, И. Г. Эрдели и другие, представляли собой цвет русского генералитета. Многие из добровольцев уже лишились близких, часть принимала участие в боях в Петрограде и Москве. Вот одна из типичных судеб: «Мне рассказали потом его историю. Большевики убили его отца, дряхлого отставного генерала, мать, сестру и мужа сестры — полного инвалида последней войны. Сам подпоручик, будучи юнкером, принимал участие в октябрьские дни в боях на улицах Петрограда, был схвачен, жестоко избит, получил сильные повреждения черепа и с трудом спасся. И много было таких людей, исковерканных, изломанных жизнью, потерявших близких или оставивших семью без куска хлеба там, где-то далеко, на произвол бушующего красного безумия[325]. По возрасту и чинам это были самые разные люди: «В строю стояли седые боевые полковники рядом с кадетами 5-го класса»[326].

«В одной картине запечатлелась героическая борьба на Дону. Широкая улица большого города. Многоэтажные дома с обеих сторон. Парадные подъезды больших гостиниц. В залах ресторанов гремит музыка. На тротуарах суетливое движение тысячной толпы, много здорового молодого люда. Выкрики уличных газет, треск трамваев. Проходит взвод солдат. Они в походной форме, холщевые сумки за спиной, ружья на плечах. По выправке, по золотым погонам вы узнаете офицеров. Это третья рота офицерского полка. Вот капитан Зейме, Ратьков-Рожнов, вот Валуев, полковник Моллер, поручик Елагин, с ними два мальчика, еще неуверенно ступающих в больших сапогах по мостовой. Куда они идут? Под Ростовом бой. Полковник Кутепов с 500 офицерами защищает подступы к Ростову. Под Батайском ген. Марков с кадетами и юнкерами отбивается от натиска большевиков. Батайск за рекою. На окраинах слышна канонада. Потребовано подкрепление, и из Проскуровских казарм вышло 50 человек. Представьте себе эту картину. По шумной улице большого города в толкотне праздничной толпы проходит взвод солдат. 50 человек из пятисоттысячного города. И вот, когда перед вашими глазами встанут эти 50, вы поймете, что такое Добровольческая армия»[327].

9 (22) февраля 1918 г. Добровольческая армия выступила из Ростова в свой легендарный 1-й Кубанский («Ледяной») поход на Екатеринодар, ставший поистине героической эпопеей русского офицерства. Численность ее составляла 3683 бойца и 8 орудий, а с обозом и гражданскими лицами свыше 4 тысяч[328]. В самом начале похода в ст. Ольгинской армия, состоявшая до того из 25 отдельных частей, была реорганизована (батальоны превратились в роты, роты во взводы) и получила следующий вид[329]:

Сводно-Офицерский (1-й Офицерский) полк (ген… Марков) — из трех офицерских батальонов разного состава, Кавказского дивизиона, части Киевской школы прапорщиков, Ростовской офицерский и Морской рот;

Корниловский ударный полк (полковник Неженцев) — со включением частей Георгиевского полка и отряда полковника Симановского;

Партизанский полк (ген… Богаевский) — 3 пеших партизанских сотни, главным образом из донских партизан;

Особый Юнкерский батальон (ген. Боровский) — около 400 чел. (1-я рота из юнкеров и кадет, 2-я и 3-я из учащихся) — из прежнего Юнкерского батальона, Отдельного Студенческого батальона (Ростовского студенческого полка) и части Киевской школы прапорщиков;

Артиллерийский дивизион (полковник Икишев) — 4 батареи (подполковники Миончинский, Шмидт, Ерогин и полковник Третьяков);

Чехословацкий инженерный батальон — до 250 чел. с Русско-галицким взводом (капитан Неметчик, инженер Кроль, прапорщик Яцев);

Техническая рота (полковник Банин);

Конный отряд полковника Глазенапа — из донских партизан;

Конный отряд полковника Гершельмана — из регулярных кавалеристов;

Конный отряд подполковника Корнилова — из бывших чернецовских партизан.

Охранная рота штаба армии (полковник Дейло);

Конвой (из текинцев) командующего армией (полковник Григорьев);

Походный лазарет (доктор Трейман).

Офицеры на Кубани

Офицерство с разваливающихся фронтов стекалось и на Кубань, но нерешительность Войскового правительства и шаткость его положения заставляли многих разочароваться в возможности создания здесь антибольшевистских сил и покидать край. Находившиеся в Екатеринодаре бывшие начальники дивизий и командиры корпусов, охваченные обычным для того времени параличом воли, оказались не способны возглавить сопротивление, однако в целом того позорного подавленного настроения у большинства офицеров, какое имело место в Киеве, Одессе, Ростове, Екатеринославе и других городах, здесь не наблюдалось, и большинство приняло участие в борьбе (тем более, что местными большевиками предполагалось истребление атаманского окружения и всех офицеров в городе)[330]. Так что и здесь стали создаваться добровольческие отряды. Первый был создан 1 ноября 1917 г. Кубанским атаманом из офицеров стоявшего в городе Кавказского запасного артиллерийского дивизиона и Кубанского гвардейского дивизиона, но через две недели после исчезновения непосредственной угрозы со стороны разложившихся солдат, распущен[331]. 29 ноября начальником для формирования отрядов на правах командующего армией был назначен генерал-майор К. К. Черный (9 января 1918 г. его сменил ген. Букретов, а 17-го — ген. Гулыга) и создан его Полевой штаб (начальник штаба — подполковник В. Г. Науменко). 6 декабря закончил формирование первого отряда войсковой старшина Галаев (135, позже 350 ч при 2-х орудиях и 6-ти пулеметах; батареей командовал капитан Е. Полянский), 2 января 1918 г. сформировался отряд капитан В. Л. Покровского (около 200, позже 350 ч при 2-х орудиях и 4-х пулеметах). Эти отряды состояли преимущественно из молодых офицеров, не старше капитана (как регулярных частей, так и казачьих), они разоружали большевизированные запасные части и несли охрану атаманского дворца. В середине января была сформирована батарея есаула Корсуна и смешанный отряд полковника С. Улагая[332].

К этому времени связь с Доном прервалась, высланный оттуда отряд капитана Беньковского был предательски разоружен на ст. Тимашевской и его офицеры брошены в тюрьму Новороссийска. 20 января было созвано собрание всех офицеров, находившихся в Екатеринодаре, на котором в ответ на выражения безнадежности и уныния с пламенной речью выступил генерал-квартирмейстер Полевого штаба полковник Н. Н. Лесевицкий, призвавший русское офицерство подняться на борьбу; тут же началась запись в возглавленный им отряд (800 ч при 2-х орудиях и 4-х пулеметах)[333]. Ядром этого отряда, получившего название «Отряд Спасения Кубани», послужили офицеры 5-й Кавказской казачьей дивизии, только что прибывшей с фронта во главе с полковником Г. Я. Косиновым. В его составе из юнкеров Киевского военного училища и Киевской школы прапорщиков была сформирована пешая сотня, из юнкеров Николаевского кавалерийского училища и Екатеринодарской школы прапорщиков — конный взвод, инженерная рота из 4-х взводов (ген… Хабалов), есаулом В. Я. Крамаровым офицерская батарея (главным образом из кубанцев)[334].

Первый бой с большевиками (в котором погиб войсковой старшина Галаев) добровольцы выдержали 22 января у ст. Энем. Отряд Покровского насчитывал тогда около 120 или 160 ч. В дальнейшем он (объединенный с галаевским) держал фронт в направлении ст. Тихорецкой, а отряд полковника Лесевицкого ст. Кавказской (на тимашевское направление выдвинулся отряд капитан Раевского). Формировались и более мелкие части, в частности, конная сотня имени войсковой старшина Галаева (около 50 офицеров), 1-я Кубанская добровольческая батарея имени войсковой старшина Галаева, отряды есаула Бардижа, войскового старшины Чекалова и другие[335]. На левом берегу Кубани действовали отряды полковников С. Улагая и Султана-Крым-Гирея[336].