Глава 9 Россия входит в состав герцогства Голштинского

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 9

Россия входит в состав герцогства Голштинского

Неоцененные заслуги обер-гофмаршала Брюммера.

Царица Елизавета, хотя была русской императрицей, все же оставалась при этом «дщерью» Петровой и положила себе за правило следовать курсом отца на голштинизацию России. Елизавете было 32 года, когда она взошла на трон, конечно, многовато для невесты по стандартам XVIII века, но с ее приданым она могла бы легко найти мужа даже и в таком возрасте. И ребенка родить, и трон ему оставить. Гибкая система престолонаследия в России после Петра вполне допускала такой вариант. Но Елизавета с самого начала с непреклонностью самопожертвования отказала себе в этом вполне естественном желании. Первым делом новая русская национальная императрица Елизавета вызвала в Россию племянника, Карла Петера Ульриха Голштинского, и официально провозгласила его наследником трона.

Незамедлительно по вступлению на престол Елизавета отправила в Киль своего зятя Николая фон Корфа привезти наследника в Петербург. Барон Николай был женат на Екатерине Карловне Скавронской, двоюродной сестре императрицы. Не подумайте, что карьерист. В 1740 году женился – до революции. В то время это был достаточно мужественный поступок. Елизавета – под подозрением, и небезосновательно. Неизвестно еще, как карты лягут. Мог барон Николай из-за такого родства и пострадать. Да и невеста не ахти какова – дочь кучера-пьянчужки. Не женитьба, а подвиг. Наперекор опасностям и сословным предрассудкам женился. Но – не прогадал барон.

С 1741 года последовал карьерный взлет. Выпало ему наследника в Россию доставить да невредимого через враждебные страны перевезти. Выбор был вряд ли случаен: из всех родственников императрицы в 1741 году, пожалуй, только Николай фон Корф подходил для такого щекотливого поручения – воспитан, образован, офицер и, что немаловажно, благородного происхождения из старинного прибалтийско-немецкого рода, а уж самое замечательное достоинство – немец до мозга костей, так что и в 1741 году, и много позднее «хотя всю свою жизнь в России препроводил и до старости дожил, но не умел не только писать по-русски, но даже подписывать свое имя, а подписывал оное по-немецки»[80]. Императрица – русская, а здесь снова – «кучкой иностранцев» попахивает.

Герцог, хоть и отрок 13 лет, но, однако, уже возраста вполне сознательного, мог и закапризничать, и отказаться от высокой милости ехать в Россию к тете – вот был бы конфуз. Главное, могли отказаться от его имени регенты и воспитатели, в видах собственной выгоды или высокой политики. Но не отказались, а согласились и даже очень быстро. Уже один факт безропотного согласия герцогского двора поменять перспективу наследования в Стокгольме (где королю было 65 лет) на жизнь в Петербурге (где императрице, еще не прочно утвердившейся у власти, было 32 года) и ждать очереди властвовать оставалось весьма продолжительно – уже один только этот факт говорит о силе «пружин», к такому решению подталкивавших, как, впрочем, и о сумме средств из русской казны, тут задействованных.

С завидным упорством, несмотря ни на какие затруднения, Елизавета пестовала наследника в племяннике. По желанию отца и по завещанию матери, российский трон должен был достаться герцогу Голштинскому, и если им оказался непутевый Карл Петер Ульрих – значит, так тому и быть. 28 ноября 1741 года, на третий день царствования, Елизавета Петровна издала обстоятельный манифест с изложением программы действий. Герцог Голштинский провозглашался истинным наследником российского престола, но так как был он не православный, то Елизавета брала трудное бремя управления Россией на себя – пока тот не примет святого крещения. В российской историографии царствование Петра III проходит эпизодом на фоне славного времени Елизаветы. Был, дескать, и такой курьез, но, к счастью, скоро закончился. На самом деле Россия уже на третий день ее правления стала частью Голштинского герцогства. Период с 1741 по 1762 год справедливее было бы называть правлением герцога Голштинского при регенстве его тетки Елизаветы.

Барон Корф справился с поручением и благополучно довез юного герцога до Петербурга, куда прибыли 5 февраля 1742 года в сопровождении голштинской свиты во главе с эстляндцами Фридрихом Брюммером, обер-гофмаршалом, и Готшалком Дюкером, игравшем роль опекуна малолетнего «графа Дюкера» – под этим псевдонимом ехал сам герцог. Неизвестно, какие чувства испытали при встрече тетя с племянником – ни разу ведь не виделись до того. Но была тут обязательная перемена чинов и прочие придворные радости: «Императрица немедленно надела на племянника Андреевскую ленту с бриллиантового звездою, а герцог дал учрежденный отцом его орден Св. Анны Разумовскому и Воронцову. 10 февраля праздновалось рождение герцога: ему исполнилось 14 лет»[81] – 14 лет со дня, когда жива еще была мать, когда лежал он на подушке «под балдахиною», не подозревая о том, сколько вокруг него развернется интриг и заговоров и какая печальная уготована ему кончина. Эх, знал бы, где соломки подстелить, – не ездил бы в Петербург. Перемена чинов коснулась и майора Корфа – высочайше пожалован был чином камергера императорского двора, то есть чином, соответствующим званию генерал-майора по Табели о рангах! Из майоров – в генерал-майоры! О, время славное Елизаветы!

Г. X. Гроот. Герцог Голштинский Карл Петер Ульрих, Великий князь Петр Федорович. 1743 г.

Начинается второе пришествие эстляндцев в Петербург. Воспитатель великого князя Петра Федоровича, обер-гофмаршал двора голштинского герцога, граф (1744 г.), кавалер орденов российских Андрея Первозванного и Александра Невского, Отто Фридрих фон Брюммер открывает длинную вереницу эстляндских и лифляндских воспитателей царских детей. Он родился на мызе Вайкюль (эст. Ваекюла) в 1690 году. В ходе Северной войны Брюммеры переселились в Швецию, откуда уже Отто Фридрих поступил на службу к герцогу Голштинскому. Кажется, залогом его успеха при голштинском дворе было близкое родство со шведским фельдмаршалом Дюкером, «оказавшем значительные услуги герцогу». Первый раз Брюммер прибыл в Петербург еще во времена Петра I в свите отца великого князя. Во время царствования Екатерины I он назначается камергером ко двору Елизаветы Петровны («Для служения протчих персон от крови назначены все камергеры, а именно: у государыни цесаревны Елизабет – Камергер Брюммер…»[82]) и с тех пор пользовался ее благосклонностью.

Велики заслуги обер-гофмаршала перед государством российским и русской историей. Заслуга первая: дурным воспитанием испортил характер наследника. Заслуга, конечно, не в том, что испортил, а в том, какие последствия из этого вышли. По воспоминаниям Я. Штелина, воспитательные меры Брюммера не то что не соответствовали принципам педагогики, но и выходили за рамки приличия в отношениях не только между подданным и господином, но и даже между двумя благородными людьми. «Брюммер и в России продолжал обращаться с своим воспитанником как нельзя хуже: презрительно, деспотически, бранил неприличными словами, то выходил из себя, то низко ласкался. Однажды он до того забылся, что подбежал с кулаками к Петру, едва Штелин успел броситься между ними…»[83]. Строгий был воспитатель, употреблял и розги.

Канцлер А. Бестужев распускал слухи, что Брюммер нарочно испортил своего подопечного дурным воспитанием, когда узнал, что Елизавета решила объявить своего племянника наследником российского престола: «…Приложил столько же старания испортить ум и сердце своего воспитанника, сколько заботился раньше сделать его достойным шведской короны»[84]. Бестужев много чего утверждал, чтобы угодить своим датским друзьям. Но допустим, испортил преднамеренно. Эх, дескать, не дасталось Швеции такое сокровище, ну так пусть же России будет хуже. И так это стало очевидно впоследствии, что даже императрица Елизавета пожалела о своем выборе. «Характер и поведение племянника сильно огорчали императрицу; она не могла провести с ним четверти часа спокойно, не почувствовав досады, гнева или печали; в обществе близких людей, когда речь заходила об нем, Елисавета с горькими слезами жаловалась на несчастье иметь такого наследника; будучи вспыльчива, она не разбирала слов для выражения своей досады на Петра»[85]. Так вот тетушка и плакала от испорченного характера своего племянника все 20 лет своего царствования, но ни разу почему-то не подумала его из наследников убрать.

За императрицу это сделали ее подчиненные. «Но что заставляло Елисавету раздражаться и плакать, то заставляло других сильно задумываться насчет будущего России. Канцлер Бестужев не видал ничего хорошего ни для России, ни для себя (NB! – Тут ключевое слово, кажется, «для себя». – С. Г.) в этом будущем… Бестужев не сомневался, что Петр, как скоро сделается императором, возвратит шведам часть завоеваний Петра Великого, чтоб только с их помощью завоевать у Дании Шлезвиг»[86]. То есть сделает именно то, что подразумевал еще Петр I, приглашая голштинского герцога себе в зятья. То, ради чего эстляндские дворяне Елизавету на престол возвели, потратив столько хлопот, времени и денег. В общем, призадумался канцлер и придумал комбинацию, как такое несчастье предотвратить. Чтоб Шлезвиг за Данией впредь остался. И чтобы самому не прогадать. От усердия, правда, пострадал. Но замысел осуществился. Что он такое придумал, увидим позднее.

Ну вот, а теперь представьте, что было бы, если бы не испортил Брюммер наследника дурным воспитанием? Представляете – не плакала бы Елизавета от дурного характера племянника. Не предала бы жена. Не возненавидели бы его гвардейцы. Не забеспокоились бы датчане. Словом, остался бы сидеть на троне царь Петр III долго. Что стало бы с Россией? Представить страшно. Даже «Капитанской дочки» не было бы. Благодарить надо господина Брюммера, что он дурным воспитанием наследника разбудил бдительность господина Бестужева. Не поблагодарили. Более того, выгнали, можно сказать, взашей. Парадокс. Но эту заслугу, по крайней мере, отметили историки.

Вторая заслуга Брюммера перед русской историей беспримерна, хотя и прошла абсолютно незамеченной современниками и потомками. И за нее не поблагодарил никто. Именно он есть настоящий виновник приглашения принцессы Ангальт-Цербстской, будущей императрицы Екатерины II, в Россию. Как только стало известно о назначении герцога наследником русского престола, многие европейские столицы озаботились выбором потенциальной супруги наследнику. Интересы голштинской партии и эстляндских дворян диктовали такой выбор невесты для наследника российского престола, который прочно закреплял бы российскую корону в руках голштинского дома. «Брюммер и Лесток… представили царице, что принцесса из сильного дома едва ли будет склонна к послушанию, надобно избрать такую, для которой бы брак был подлинным счастьем. Употребили и духовных лиц для внушения, что принцесса-католичка будет опаснее для православия, чем протестантка, и предложили принцессу Цербстскую»[87]. То есть именно Брюммеру принадлежала идея женить великого князя Петра Федоровича, голштинского герцога, на его двоюродной сестре Фике, «принцессе Цербстской» по отцу, но принцессе голштинской по матери.

Царицу Елизавету долго уговаривать не пришлось. Императрица быстро санкционировала выбор гг. Лестока и Брюммера.

Г. X. Гроот. Петр Федорович и Екатерина Алексеевна. 1745 г.

В самом деле, не Дуню Лопухину или Марфу Собакину какую-нибудь русскому великому князю в жены предлагать, не для того «немецкое засилье» свергали, бироновщину. Брюммер в письме к принцессе-матери от 17 декабря 1743 года нового стиля сам излагал побудительные мотивы: «Надеюсь, ваша светлость вполне уверены, что с самого приезда моего в Россию я не перестаю трудиться для счастья и величия наияснейшего герцогского дома (голштинского). Успел ли я в этом или нет, пусть судят другие». Успел, успел.

Но другие стали судить потом однобоко. «Питая давнее глубокопочитание к особе вашей светлости и всегда желая уверить ее в моем уважении на деле более, чем пустыми словами, я думал дни и ночи, нельзя ли сделать что-нибудь блистательное в пользу вашей светлости и вашей знаменитой фамилии. Зная великодушие вашего сердца и благородство ваших чувств, я не колеблюсь ни минуты открыть вашей светлости дело, которое прошу содержать в глубочайшей тайне, по крайней мере, на первое время. В продолжение двух лет, как я нахожусь при этом дворе, я имел часто случай говорить ее императорскому величеству о вашей светлости и о ваших достоинствах. Я долго ходил около сосуда и употреблял разные каналы, чтоб довести дело до желанного конца. После долгих трудов, наконец, думаю, я успел, нашел именно то, что пополнит и закрепит совершенное счастье герцогского дома… (выделено мной. – С. Г.)»

«Ходил около сосуда, употреблял разные каналы» – как стелет, стервец! Ай да Брюммер, ай да…! «По приказанию ее императорского величества я должен вам внушить, чтоб ваша светлость в сопровождении старшей дочери немедленно приехали в Россию. Ваша светлость, конечно, поймете, почему ее величество так сильно желает видеть вас здесь как можно скорее, равно как и принцессу, вашу дочь, о которой рассказывается так много хорошего»[88]. Ну, конечно же, их светлость сразу поняли – потомки вот подкачали. До сих пор думают, что Петр III встретил свою строптивую избранницу случайно, где-нибудь на балу. Никак не хотят признать, что величайшую русскую императрицу подарил Петербургу эстляндский дворянин исключительно в видах закрепления «совершенного счастья» голштинского герцогского дома. Благодаря стараниям эстляндского голштинца российский трон даже при столь бурном разводе царственных супругов, случившемся в 1762 году в Петербурге, сохранился за отпрыском голштинского дома, в руках внучки голштинского герцога. Соответственно интересы голштинского герцогства остались среди приоритетов российской политики.

За устройство брака герцога Голштинского и принцессы Ангальт-Цербстской Отто фон Брюммер был пожалован в графское достоинство Священной Римской империи. Но в середине 1740-х годов ему пришлось вторично покинуть Россию из-за интриг канцлера Алексея Бестужева. Он жил и скончался в 1752 году в Висмаре, шведской провинции на территории Померании.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.