Последнее отступление

Последнее отступление

В июле и августе, несмотря на отсутствие официальной подготовки в этом виде искусств, мы стали мастерами по отходу и отступлению. Старые солдаты играли роль станового хребта батальонов. Разбитые на небольшие боевые группы, мы уже не принадлежали, как прежде, своей собственной дивизии, а постоянно перемещались из одной части в другую, причем внешне это казалось почти не запланированным или организованным. Мы в смысле снабжения и поддержки большей частью стали опираться на собственную находчивость и поняли, что любая ситуация способна внезапно измениться. Ранее при занятии частью новых позиций организация нормального снабжения и поддержки была обязательной вещью, что включало в себя установку орудий и доставку продовольственных пайков всем военнослужащим, а также продуманный план ухода за ранеными. С развалом обычного боевого порядка такое систематическое планирование уже не было возможно, и нам все чаще приходилось самим беспокоиться о себе, не ожидая и не рассчитывая на поддержку со стороны Верховного командования.

Мы создали чуткую, уверенную в своих силах разведывательную сеть, которая информировала нас об общем состоянии дел на фронте. В крупных масштабах отсутствие почты длительными периодами стало надежным признаком того, что произошла еще одна серьезная катастрофа. С наших фронтовых позиций не всегда можно было разобрать, что происходит в нескольких километрах от нас; но гренадеры, эти закаленные в боях ветераны, быстро оценивали ситуацию вокруг себя и инстинктивно догадывались о надвигающейся беде. На удалении мы слышали мощную артиллерийскую канонаду, когда противник готовился к нанесению удара на каком-нибудь участке фронта, а по отдаленной перестрелке и привычным звукам грохочущих моторов и громыханию траков, связанному с тяжелой техникой, мы могли определить, что справа или слева от нас совершается прорыв, и тем самым получали несколько драгоценных минут, чтобы спешно приготовиться к отходу, хотя приказ на это неизбежно приходил в самый последний возможный момент.

В ранние утренние часы я прибыл на наш новый участок обороны в районе Дюнабурга и принялся обустраивать линию обороны и инструктировать остатки боевой группы и I батальона 437-го полка. Со мной было несколько унтер-офицеров и ефрейторов. В нескольких сотнях метров позади нашей позиции мы обнаружили склад, где фельдфебель-снабженец охранял крупные запасы провизии, которые еще не успели перебросить дальше в тыл.

Мы спросили его, можно ли взять кое-что для гренадер, и как бы невзначай намекнули, что через несколько часов это самое место превратится в передовую, и добавили, что, по нашему опыту, первые мины начнут падать сюда примерно в полдень. Он ответил, что готов всей душой открыть нам склад, если еще есть время, чтобы раздать все наличное по боевым частям, но прибавил, что ему было приказано дожидаться транспорта для эвакуации, как он признался, огромных запасов муки, спиртных напитков и сигарет.

Я тут же доложил о ситуации в штаб боевой группы и запросил указаний в отношении этого склада, но ничего в ответ на получил. Тем временем стала прибывать наша 2-я рота, намеревавшаяся занять позиции перед складом, и среди солдат, как огонь, распространились слухи о сокровищах, ожидающих своей участи.

Появился командир 2-й роты в окружении своих гренадер. Пока фельдфебель-интендант увиливал от прямого ответа и колебался, стали подходить взводы пехотинцев в выцветшей, истрепанной форме и побитых маскировочных шлемах, прикрывающих их небритые, обожженные солнцем лица. Надвигались серо-зеленые колонны солдат, изнуренных боями, с гранатами на поясах, с автоматами, болтающимися на бедрах. А вот и пулеметчики с длинными, блестящими на солнце патронными лентами калибра 7,92 и фаустпатронами, переброшенными через плечо. Вдруг фельдфебель, похоже, догадался о совершенной серьезности ситуации. На него надвигался фронт. Он немедленно вскочил в свою машину и исчез в направлении тыла в клубах пыли, бросив на нас склад и все его содержимое.

Быстро нашлись телеги с лошадьми, и солдаты пулеметной роты вошли в склад, чтобы приступить к эвакуации запасов. Были вынесены в огромном количестве сигареты, продукты и напитки, и все это было разложено на обочине, чтобы солдаты других частей могли, проходя мимо, позаботиться о себе. Большая часть запасов была распределена до конца дня, когда склад оказался под неизбежным обстрелом со стороны русских артиллерийских батарей и в конце концов был уничтожен.

В течение следующих нескольких дней ефрейтор Гогенадель, мой бывший командир в рекрутский период, уничтожил свой девятый советский танк в ближнем бою, командуя взводом в 14-й противотанковой роте. В конце дня ему было приказано взять с собой трех человек с фаустпатронами в дорогу на машине. Эта дорога обозначала как бы разграничительную полосу между ними и соседней дивизией, и перед нами стояла задача блокировать этот путь для вражеских танков, которые могли попытаться ею воспользоваться. Примерно на полпути до намеченного пункта они натолкнулись на большую группу пехотинцев соседней дивизии, отходивших в направлении тыла, и те предупредили гренадер, что дальше идти нельзя, потому что приближается колонна русских танков.

Приняв во внимание это предупреждение, бойцы стали подыскивать хорошую позицию, как вдруг у грузовика отказала коробка передач. Взяв с собой два человека, Гогенадель пошел вперед пешком. За поворотом дороги они вдруг очутились перед несколькими русскими танками на расстоянии нескольких сотен метров. В вечерней полутьме ефрейтор смог разглядеть, что на броне танков полным-полно вооруженных до зубов пехотинцев, и гренадеры тут же нырнули в придорожную канаву, моля Бога, чтобы их не заметили. Когда колонна подошла поближе, ефрейтор с фаустпатроном на плече тщательно прицелился в первый танк и добился прямого попадания.

Вся колонна моментально остановилась, и пехотинцы попрыгали с танков и бросились в густой подлесок примерно в двадцати шагах от места засады, где затаился Гогенадель. И Гогенадель открыл огонь по группе русских из своего автомата. Огонь почти в упор, под которым вдруг оказались русские, в сочетании с густеющей темнотой породил кратковременный хаос во вражеских рядах. Они стали отстреливаться, но в темноте противотанковая группа перебежала на другую сторону дороги, где их дожидались другие солдаты, и ручные гранаты, брошенные русскими, без всякого ущерба взорвались в месте, покинутом несколькими секундами ранее.

Гренадеры быстро вновь сменили позиции и нырнули в укрытие в придорожном кювете. Через несколько секунд колонна опять двинулась вперед, и бойцам был дан приказ пропустить первые два танка, а по третьему открыть огонь. Несколько минут был слышен грохот приближающейся колонны, а когда танки противника подошли, один из наших солдат выстрелил фаустпатроном и поразил головной танк, который немедленно охватило пламя.

Остальные танки попятились и стали держаться подальше, а с ними по-прежнему было много пехоты. Многократно уступая врагу в численности, группа Гогенаделя, тем не менее, открыла огонь из автоматов и винтовок и выскочила на дорогу. И русские бежали в панике, несмотря на подавляющее преимущество перед гренадерами.

Тем временем солдаты расслышали шум надвигающихся на них новых танков, которые были примерно в 100 метрах от их позиций, и следующий танк, который они заметили в отблесках пожара на уже подбитом танке, был из серии «Сталин» – 64-тонный колосс, материализовавшийся из покрова ночи.

Еще раз выстрелил фаустпатрон, и, к ужасу солдат, снаряд ударил по танку, но не смог пробить броню. К счастью, этот танк остановился, дал задний ход и отступил в темноту. Гогенадель пошел за ним, держась поближе, с фаустпатроном наготове, заметив, что после первого попадания пехота его покинула. Подобравшись на несколько метров к вражеской машине, он выстрелил фаустпатроном в упор. Снаряд пробил толстую сталь и вызвал взрыв внутри танка. Он быстро загорелся, а вскоре взорвались топливный бак и снаряды внутри танка.

Несколько наших пехотинцев прибыло в эту группу для подкрепления, и она удерживала дорогу до следующего утра. Это предоставило достаточно времени саперам, чтобы уничтожить важный мост позади этого крошечного отряда, и этим была сорвана вражеская попытка вбить клин между двумя нашими дивизиями вдоль этой дороги.

Середина лета 1944 г. В ходе боя к югу от Дриссы-Друя мы пытались соединиться с 3-й танковой армией группы армий «Центр» ударом, в результате которого мы оказались в 30 километрах за Двиной. Несмотря на все усилия, эта попытка не удалась. 10 июля между группой армий «Север» и разгромленной группой армий «Центр» возникла брешь шириной 25 километров. В бобруйском котле Красная армия уничтожила 20 германских дивизий. Эта катастрофа сравнима только с разгромом 6-й армии в Сталинграде; но немецкая пропагандистская машина почти не упоминала о страшном несчастье, стараясь убедить население, что этот позорный разгром на самом деле есть даже своего рода победа, хотя в результате вражеского наступления на Восточном фронте погибли тысячи германских солдат.

Одержав эту великую победу над группой армий «Центр», Советская армия провела триумфальный марш в Москве. Позднее, находясь в заключении в качестве военнопленного, я встретился с некоторыми солдатами, свидетелями этого разгрома, которые уцелели и впоследствии вынесли поход в заточение. Немецкие солдаты – те, кому удалось остаться живыми после сдачи в плен, – были перевезены в Москву. На этом долгом пути многие умерли от жажды и истощения или, не имея сил идти из-за ран или болезней, были в массовом порядке расстреляны на тех местах, где они падали во время бесконечного марша. В конце концов пленных собрали в больших лагерях под Москвой для подготовки к победному шествию. Для того чтобы прибавить изголодавшим пленным сил после суровых испытаний, их кормили жирным супом, который они жадно поглощали.

Затем их заставили колоннами по 24 человека в ряду продефилировать через Москву. Они шагали мимо советских генералов, стоявших на трибунах для зрителей, а городское население тысячами выстроилось вдоль улиц. В качестве почетных гостей присутствовали представители посольств союзников и высокопоставленные лица, а победный марш был заснят на пленку журналистами со всех концов света. После недель лишений система пищеварения военнопленных не выдержала режима питания, который им был установлен в последние дни, и во время прохождения через город потрепанные колонны охватил острый приступ дизентерии, которая вынудила их справлять нужду даже острее, чем обычно. Тысячи военнопленных не смогли контролировать свои желудки во время победного парада, и позднее в Соединенных Штатах был выпущен фильм, показывающий экскременты «фашистских захватчиков», смываемые с улиц Москвы как пример «агонии разгрома».

В древние времена для победителей было общим правилом прогонять своих пленных через Рим или Карфаген. Пленные становились рабами победителей, но, тем не менее, часто существовало подобие их защиты посредством законов и основных прав. В XII веке пленные часто пользовались слабой или вообще никакой защитой и полностью зависели от настроения победителей.

Их можно было бить, заставлять трудиться до смерти или просто морить голодом.

Среди воевавших на Востоке бытовало общепризнанное мнение, что лучше смерть на поле боя, чем неизвестная судьба в советском лагере для военнопленных. Этот менталитет часто сказывался во многих актах проявления мужества, демонстрированных отдельными воинами и целыми подразделениями. В заключительные дни войны нередко бывало так, что целые роты, батальоны и боевые группы сражались до последнего человека, а уцелевшие попадали в плен только тогда, когда не оставалось боеприпасов, а раны были слишком тяжелы, чтобы продолжать дальнейшее сопротивление.

В июле мощная группировка из 29 русских пехотных дивизий и танковых корпусов 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов прорвалась сквозь брешь в обороне группы армий «Центр» и устремилась на запад к Балтийскому морю. После этого прорыва судьба группы армий «Север», состоявшей из 23 немецких дивизий, была предрешена. Эти обреченные, изолированные и полностью отрезанные от Германии дивизии были позднее переименованы в группу армий «Курляндия» и держались, несмотря на огромное неравенство, до последнего конца.