«Полная победа социализма» и «укрепление диктатуры»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Полная победа социализма» и «укрепление диктатуры»

О «полной победе» социализма в СССР объявлялось за последние годы несколько раз, в особо категорической форме – в связи с «ликвидацией кулачества как класса». 30 января 1931 г. «Правда», в истолкование речи Сталина, писала: «Во второй пятилетке будут ликвидированы последние остатки капиталистических элементов в нашей экономике» (подчеркнуто нами). С точки зрения этой перспективы, в тот же срок должно было бы окончательно отмереть и государство, ибо где ликвидированы «последние остатки» капитализма, там государству нечего делать. «Советская власть, – гласит на этот счет программа большевистской партии, – открыто признает неизбежность классового характера всякого государства, пока совершенно не исчезло деление общества на классы и вместе с ним всякая государственная власть». Между тем, когда некоторые неосторожные московские теоретики из принятой на веру ликвидации «последних остатков» капитализма пытались вывести отмирание государства, бюрократия немедленно объявила такие теории «контрреволюционными».

В чем же, собственно, теоретическая ошибка бюрократии: в основной посылке или в выводе? В том и в другом. По поводу первых заявлений о «полной победе» оппозиция возражала: нельзя ограничиваться общественно-юридическими формами отношений, притом незрелыми, противоречивыми, в земледелии еще весьма неустойчивыми, отвлекаясь от основного критерия: уровня производительных сил. Сами юридические формы получают существенно иное социальное содержание в зависимости от высоты техники: «право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества» (Маркс). Советские формы собственности на основе новейших достижений американской техники, перенесенных на все отрасли хозяйства, – это уже первая стадия социализма. Советские формы при низкой производительности труда означают лишь переходный режим, судьба которого еще не взвешена окончательно историей.

«Не чудовищно ли, – писали мы в марте 1932 года, – страна не выходит из товарного голода, перебои снабжения на каждом шагу, детям не хватает молока, а официальные оракулы провозглашают: «страна вступила в период социализма». Разве можно более злостно компрометировать социализм?» К. Радек, ныне видный публицист правящих советских кругов, парировал эти соображения в немецкой либеральной газете «Берлинер Тагетблат» в специальном выпуске, посвященном СССР (май 1932 г.), следующими достойными увековечения словами: «Молоко есть продукт коровы, а не социализма, и нужно поистине смешивать социализм с образом той страны, где текут млечные реки, чтобы не понять, что страна может подняться на высшую ступень развития временно без того, чтобы при этом материальное положение народных масс значительно поднялось». Эти строки писались, когда в стране царил ужасающий голод.

Социализм есть строй планового производства во имя наилучшего удовлетворения человеческих потребностей, – иначе он вообще не заслуживает этого имени. Если коровы обобществлены, но их слишком мало, или они обладают слишком тощим выменем, то из-за нехватающего молока начинаются конфликты: между городом и деревней, между колхозами и индивидуальными крестьянами, между разными слоями пролетариата, между всеми трудящимися и бюрократией. Ведь именно обобществление коров вело к их массовому истреблению крестьянами. Социальные конфликты, порождаемые нуждою, могут в свою очередь привести к возрождению «всей старой дребедени». Таков был смысл нашего ответа.

VII конгресс Коминтерна в резолюции от 20 августа 1935 г. торжественно удостоверил, что в итоге успехов национализированной промышленности, осуществления коллективизации, вытеснения капиталистических элементов и ликвидации кулачества как класса «достигнуты окончательная и бесповоротная победа социализма в СССР и всестороннее укрепление государства диктатуры пролетариата».

При всей своей категоричности свидетельство Коминтерна насквозь противоречиво: если социализм «окончательно и бесповоротно» победил не как принцип, а как живой общественный строй, то новое «укрепление» диктатуры является очевидной бессмыслицей. И наоборот: если укрепление диктатуры вызывается реальными потребностями режима, значит, до победы социализма еще не близко. Не только марксист, но всякий реалистически мыслящий политик должен понять, что самая необходимость «укрепления» диктатуры, т. е. государственного принуждения, свидетельствует не о торжестве бесклассовой гармонии, а о нарастании новых социальных антагонизмов. Что лежит в их основе? Недостаток средств существования, как результат низкой производительности труда.

Ленин охарактеризовал однажды социализм словами: «советская власть плюс электрификация». Это эпиграмматическое определение, односторонность которого вызывалась пропагандистскими целями момента, предполагало, во всяком случае, как исходный минимум, по меньшей мере капиталистический уровень электрификации. Между тем и сейчас еще на душу в СССР приходится в три раза меньше электрической энергии, чем в передовых странах. Если принять во внимание, что советы уступили тем временем место независимому от масс аппарату, то Коминтерну не остается ничего другого, как провозгласить, что социализм есть бюрократическая власть плюс одна треть капиталистической электрификации. Определение того, что есть, будет фотографически точно, но для социализма этого все-таки маловато!

В речи к стахановцам в ноябре 1935 г. Сталин, повинуясь эмпирической цели совещания, неожиданно заявил: «Почему может, должен и обязательно победит социализм капиталистическую систему хозяйства? Потому что он может дать… более высокую производительность труда». Опрокидывая мимоходом вынесенное за три месяца до того постановление Коминтерна по этому вопросу, как и свои собственные многократные заявления, Сталин о «победе» говорит на этот раз в будущем времени: социализм победит капиталистическую систему, когда превзойдет ее производительностью труда. Не только глагольные времена, но и социальные критерии меняются, как видим, от случая к случаю. Советскому гражданину, во всяком случае, нелегко равняться по «генеральной линии».

Наконец, 1 марта 1936 г. в беседе Сталина с Роем Говардом дано новое определение советского режима: «та общественная организация, которую мы создали, может быть названа организацией советской, социалистической, еще не вполне достроенной, но в корне своем социалистической организацией общества». В этом преднамеренно расплывчатом определении почти столько же противоречий, сколько слов. Общественная организация названа «советской, социалистической». Но советы – форма государства, а социализм – общественный режим. Эти определения не только не тождественны, но, под занимающим нас углом зрения, антагонистичны: поскольку общественная организация стала социалистической, постольку советы должны отпасть, как леса после постройки здания. Сталин вносит поправку: социализм «еще не вполне достроен». Что означает «не вполне»: на 5% или на 75%? Этого нам не говорят, как не говорят и того, что надо называть «корнем» социалистической организации общества: формы собственности или технику? Самая туманность определений знаменует, во всяком случае, отступление от неизмеримо более категорических формул 1931 и 1935 годов. Дальнейший шаг на этом пути должен был бы состоять в признании того, что «корнем» всякой общественной организации являются производительные силы и что как раз советский корень еще недостаточно могуч для социалистического ствола и его кроны: человеческого благополучия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.