Виктор Шкловский – террорист и филолог

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Виктор Шкловский – террорист и филолог

Я был завучем и методистом по истории в Классической гимназии[4]. Год, по-моему, 1994-й. Пришел в 10-й класс новый учитель, надо его прослушать. Сижу на задней парте, все вижу: дети списывают друг у друга: кто греческий, кто алгебру, кто латынь. Так было, так будет.

Педагог неплохой: внятно так рассказывает про «Великие реформы». Земская, городская, освобождение крестьян, амнистия, смягчение цензуры.

А между тем, учитель переходит к обучению в диалоге, закрепляет пройденный материал: «Скажите ребята, а кто проиграл в результате Великих реформ?» Лес рук (левых, правые продолжают списывать греческий) – крестьяне проиграли, дворяне проиграли, революционеры проиграли и реакционеры тоже проиграли. «Хорошо, ребята, молодцы, а кто выиграл от Великих реформ?» Молчание, никто не знает. Надо выручать класс, и руку поднимает Даня Дугаев, тогда десятиклассник, нынче – заметный московский журналист, главный редактор «Афиши – Мир».

«Кто же выиграл, Данечка?» – «Богема, Борис Григорьевич?» И я, и Борис Григорьевич, и класс обалдели. Под таким ракурсом реформы Александра II никто не рассматривал. И правда, кто выиграл?

А самое интересное – кто выиграл в 1917-м?

13 декабря 1913 года в знаменитом артистическом подвале «Бродячая собака» должен был состояться доклад 20-летнего студента историко-филологического факультета Петербургского университета Виктора Шкловского «Место футуризма в истории языка». Зал заполняли знаменитейшие поэты, балерины, богатые люди. Они привыкли слушать пианиста Артура Лурье, поэта Анну Ахматову, наслаждаться танцами Тамары Карсавиной. Теперь их неожиданно занимал какой-то студент, который пытался опровергнуть существующую филологическую науку. С этого момента имя Шкловского стало известно всякому образованному студенту в России, сегодня оно известно во всем мире.

Чествование Бальмонта в «Бродячей собаке». 8 ноября 1913 года

Наука вне политики. Место ученого – в лаборатории или за письменным столом. Для расшифровки генома или изучения рифмы политика не нужна. Но Марат был доктором медицины, а Бенджамин Франклин – физиком. Русский филолог Виктор Шкловский поставил на дыбы науку о литературе, как Эйнштейн физику. Но Шкловскому было мало науки. Он писал романы, сценарии, играл в кино и, что мало кому известно, был героем войн, революций и эсеровским боевиком.

Он занимался совершенно противоположными вещами – не просто разными, а, казалось бы, совершенно несовместимыми. Шкловский служил в чине унтер-офицера, имел дело с броневиками, с авиацией и в то же время издавал сборники по поэтическому языку, которые впоследствии легли в основу филологических теорий 1920-х годов.

Виктор Шкловский

Это новое научное направление развивал человек, который очень плохо учился в гимназии, с трудом ее окончил. Он так и не завершил обучения в университете, проучившись в нем один или полтора курса от силы. Шкловский не знал иностранных языков, с трудами зарубежных ученых, с которыми он полемизировал и на которых ссылался, был знаком только по переводам.

Наука изучает природу вещей. Чтобы построить электромотор, надо понять природу электротока, а чтобы узнать, что такое стихи, необходимо выяснить, из чего они состоят.

Когда этот простой вопрос поставил в предреволюционном Петрограде Виктор Шкловский, а за ним – Юрий Тынянов и Борис Эйхенбаум, тоже совсем молодые филологи, разразился скандал. Это было, как пощечина общественному вкусу, как поэзия друзей Шкловского – футуристов Владимира Маяковского и Велимира Хлебникова. Шкловский не походил на филолога, они – на поэтов. Какая-то шпана, люди улицы. Даже не удивляет, что филолог-Шкловский в 1917 году на броневике мчался арестовывать царское правительство.

Виктор Шкловский, его сверстники и товарищи, разночинцы с Васильевского острова и Петроградской стороны, выбрали революцию сознательно. И потому что действительно верили: политическая свобода способна творить чудеса, – и из своих узкоклассовых интересов. А главное – в науке при устоявшемся режиме (все равно каком) социальные лифты движутся со скрипом, медленно. Кафедрами начинают заведовать, когда лучшие книги уже написаны. Революция заставила большую часть русской профессуры эмигрировать, но она же расчистила путь для молодых и тщеславных. То же произошло в искусстве и литературе. 1920-е годы – время великой прозы, поэзии, живописи. Это великая эпоха и в истории русской филологии.

Возглавив одно из отделений своего огневого дивизиона, Шкловский принял непосредственное участие в вооруженном восстании 1917 года. По некоторым сведениям, один из защитников царского режима генерал Хабалов послал в критической ситуации телеграмму в Ставку о том, что он окружен боевиками Шкловского и делать ему больше уже нечего.

Человек с талантами Шкловского в это смутное время мог бы сделать карьеру публичного политика. Он депутат Петроградского совета. Но Шкловский не демагог, а боец. Из Петрограда он отправился комиссаром Временного правительства на Юго-Западный фронт, где агитировал за наступление на австрийцев. Убеждать он умел, и вот лидер формалистов – в бою впереди пехотной цепи.

Шкловский обладал биологической храбростью. 3 июля 1917 года, раненный австрийской пулей в живот навылет, Шкловский сумел подняться и отдал приказ продолжать наступление, в то время как позорное бегство казалось неизбежным. Из рук Лавра Корнилова Шкловский получил Георгиевский крест.

Жизнь Шкловского – приключенческий роман. Из Персии он выводил совершенно разложившиеся части русской армии. Попал в Кавказский круговорот, где все воевали со всеми. Пытался защищать беззащитных и в страну возвратился только вместе со своими солдатами.

В начале 1918 года Виктор Шкловский вновь оказался в Петрограде. Он сразу попал на Манежную площадь. Здесь, в нынешнем Зимнем стадионе, а тогда Михайловском манеже, располагалась его родная часть – запасной бронедивизион. Шкловский – эсер, участник антибольшевистской организации. Он хотел использовать силу бронедивизиона, чтобы свергнуть диктатуру Ленина и Троцкого.

Шкловский вступил в боевую группу, возглавляемую Григорием Семеновым; она готовила террористические акты против большевистских вождей. День – в казарме или в динамитной лаборатории, вечер посвящен науке. Вместе с Тыняновым и Эйхенбаумом пытался понять, как сделана литература, из чего состоит ее механизм. Тынянов анализировал Пушкина. Эйхенбаум писал «Как сделана “Шинель” Гоголя», а Шкловский штудировал английского классика XVIII века Лоренса Стерна. Все это называлось «Общество по изучению поэтического языка» – ОПОЯЗ. Террор отдельно, филология отдельно.

Коллеги по филологии относились к политической деятельности Шкловского с некоторым недоумением и осуждением. Политических единомышленников среди членов ОПОЯЗа у Шкловского не было. Он предлагал захват тюрьмы, куда после арестов 1918 года попали участники военной организации эсеров, в том числе и брат Шкловского Николай, в феврале – комендант Петроградского района.

Операция не удалась. Шкловский стал профессиональным подпольщиком. Из Петрограда его перебросили в Саратов. Там не было ОПОЯЗа, и не с кем было поговорить о теории прозы, но для эсеровского боевика работы хватало.

20 июня 1918 года нарком пропаганды Моисей Володарский, человек, который закрывал оппозиционные большевикам газеты, на своем автомобиле «Бенц» ехал на Обуховский завод. Его автомобиль заглох. Володарский вышел из машины, начал искать телефон, чтобы позвонить и сообщить, что ему необходим бензин. Пока он бегал в поисках телефона, к нему подошел некий господин и разрядил в него обойму браунинга. Володарский был смертельно ранен. Убили его боевики Семенова. Это событие сыграло роковую роль в жизни участника семеновской организации Виктора Шкловского.

Памятник на месте убийства В. Володарского на Фарфоровом заводе

Именно убийство Володарского открыло новую страницу в отношениях правых эсеров и большевиков. Похороны наркома на Марсовом поле превратились в мощный митинг, ставший идеологической прелюдией к началу Красного террора. Уже после убийства главы Петроградской ЧК Урицкого большевики ответили сотнями казней. Расстрелян был и родной брат Шкловского, Николай. Сам Виктор Борисович в это время постоянно перемещался по стране и уходил от ареста. В ноябре 1918 года политический пейзаж в стране резко изменился. Эсеры прекратили террор, и Шкловский решил выйти из игры.

Митинг на месте похорон В. Володарского на площади Жертв Революции

Виктор Борисович пришел к симпатизировавшему ему Максиму Горькому, рассказал свою историю. Говорил, что не собирается больше заниматься политикой и просит помочь. Горький басил: «Ничего, мы сейчас это поправим. Я сейчас позвоню Якову, и Яков тебя простит». Горький позвонил Якову Михайловичу Свердлову и сказал: «Яков, сейчас к тебе придет Шкловский, так ты его прости. Он больше не будет».

Свердлов амнистировал Шкловского. Тот отправился в Петроград и решил покончить с политикой. Петроград 1918 года – Афины военного коммунизма. Шкловский продолжал реформировать филологию и пытался создать новую литературу. Молодые Зощенко и Каверин смотрели на него как на гуру. Студенты-филологи ходили по пятам и внимали каждому слову. Это был счастливейший период в жизни Шкловского.

Шкловскому не было тридцати, но никто не сомневался, что он гений. Проиграв как политик, он выиграл как ученый. Кажется, такое положение его вполне устраивало. Но длилось оно недолго. Политика вновь вмешалась в его жизнь. Все коренным образом изменилось весной 1922 года.

Он пришел к себе домой в Петрограде и со двора увидел, что в его комнате горит свет. Шкловский сообразил: никакому приятелю с дамой он ключей не давал, и, будучи человеком опытным, развернулся и ушел. Потом он узнал, что приходили из ЧК. Тогда, даже не заходя домой, собрав вещи и деньги у знакомых, Шкловский по тонкому льду залива ушел в Финляндию.

В 1922 году в стране готовился первый громкий открытый политический процесс, направленный против правых эсеров. Несмотря на большевистскую амнистию 1919 года, повсеместно шли аресты. Шкловский понимал, ему несдобровать, и из Финляндии перебрался в Германию. Из заполненного эмигрантами Берлина он следил за судом над эсерами. На скамье подсудимых были его недавние братья по оружию.

Шкловский проходил по трем важным эпизодам, которые фигурировали на процессе. Во-первых, подготовка к вооруженному восстанию весной 1918 года в Петрограде. Во-вторых, руководство броневым дивизионом и участие, вольное или невольное, в слиянии эсеровской военной организации и военной организации белогвардейского «Союза Возрождения». В-третьих, руководство подрывной группой, разработка планов диверсионной деятельности на железной дороге.

Окажись Шкловский на скамье подсудимых, его бы ждал лагерь и, в конце концов, расстрел. Но Шкловский был в Берлине. Это столица русской эмиграции, здесь выходили русскоязычные книги и газеты, где работали знакомые литераторы. Тем не менее, Шкловский чувствовал себя неуютно. Он так и не выучил немецкий, а здешние русские в его глазах по всем статьям уступали тем, что остались на Родине. Наконец, он пережил личную трагедию – несчастливую любовь к Эльзе Триоле, сестре Лили Брик, впоследствии известной писательнице и жене Луи Арагона. Он писал книгу о своей несчастной любви и закончил ее письмом во ВЦИК с просьбой разрешить вернуться домой. Такой любовной прозы русская литература еще не знала. Удивительно, но Шкловскому – боевику, участнику подготовки убийства Володарского – разрешили вернуться.

Он вернулся с покаянием и был с благодарностью принят. Это не тот случай, когда слово дал, слово взял. Люди, которые писали подобные письма, выступали с подобными прошениями, вернуться в лагерь политической оппозиции уже не могли. Товарищеская среда их не принимала. Это всегда был билет в одну сторону.

Возвращаясь из Берлина, он надеялся, что ему удастся заниматься чистым искусством, а советская власть не будет его трогать. Как мог, он пытался балансировать на этом лезвии бритвы в течение многих лет.

Вернувшись в Россию в 1925 году, Шкловский постоянно жил в Москве – это было одно из непременных условий власти. Здесь не было ОПОЯЗа, но был ЛЕФ, близкая по духу группа литераторов, возглавляемая бывшим опоязовцем Осипом Бриком и старым другом Шкловского Владимиром Маяковским. Он старался остаться прежним – Шкловским-формалистом, Шкловским-теоретиком литературы. Но это не кормило. Зарабатывать приходилось в кино – писал сценарии, работал на Третьей кинофабрике. Мечтал о возрождении ОПОЯЗа – тщетно. Дни русского формализма были сочтены. Дни Шкловского-формалиста – тоже.

Молодой Вениамин Каверин назвал свой роман о Викторе Шкловском «Скандалист, или вечера на Васильевском острове». Не просто ученый, а скандалист, человек, способный перетащить на свою сторону любую аудиторию. В последний раз Шкловский доказал это 6 марта 1927 года, на Моховой улице, на нынешней учебной сцене Театральной академии. Состоялся диспут, который назывался «Марксизм и формальный метод». С одной стороны – Шкловский, Тынянов и Эйхенбаум, а с другой – подготовленные марксисты. Шкловский говорил: «Нас три человека, а на вашей стороне армия и флот». Блестящими аргументами он разбил своих противников. Зал рукоплескал. Через 2 года наступил знаменитый 1929-й, год великого перелома. Через 3 года покончил с собой Маяковский. Диспутов больше не было. Искусство Шкловского, искусство публичного ученого, потеряло всякий смысл.

После диспута Тынянов с Эйхенбаумом были уволены из Ленинградского университета, вскоре прикрыли формалистскую вольницу и в Институте истории искусств. ОПОЯЗ стал историей. А жить надо было продолжать. Труднее всего пришлось Шкловскому – за ним было слишком много грехов. Он максимально ограничивал себя. Оставил науку. Теперь он был только киносценарист и советский писатель. Однажды даже снялся в кино. Играл Петрашевского в фильме «Мертвый дом». В августе 1933 года Шкловский участвовал в поездке писателей на Беломорканал – пропагандистской акции, должной прославить передовую стройку, где в чудовищных условиях работали и умирали тысячи заключенных. Затем Шкловский принял участие в составлении и издании печально известной книги о посещении писателями ударной стройки. Его участие в этой поездке можно интерпретировать как плату за возможность повидаться со старшим братом Владимиром, который был в это время в лагере на Беломорканале.

Шкловский пытался вжиться в новую действительность, не выпасть из времени и сохранить человеческое достоинство, помочь брату, друзьям. Его дом в Москве – чуть ли не единственный, где находил прибежище ждавший ареста Мандельштам.

При этом он безжалостно клеймил собственное формалистское прошлое, вместе с Горьким с трибуны Первого съезда Союза писателей осуждал за несоответствие времени давно умершего Достоевского – покойнику-то что. Человек-парадокс, он вписался в страшное время сталинского террора и остался цел. Он сам писал о себе, что может вноситься в любую обувь и приспособиться к любым условиям. Условия, которые представляла советская действительность, были довольно жесткими, Шкловский вынужден был к ним приспособиться. Он адаптировался.

Виктор Шкловский

Виктор Шкловский ушел из жизни в самом конце 1984 года, не дожив несколько месяцев до начала Перестройки и несколько лет до времени, когда вновь мог бы вспомнить о своей бурной молодости, о которой молчал на протяжении почти всей жизни. Его уход был уходом патриарха: официально признанный классик советской литературы и крупный деятель кино, лауреат Госпремии, автор многих десятков книг и при этом один из отцов современной науки о литературе, определивший все развитие гуманитарных наук в ХХ веке. С середины 1950-х его жизнь была исключительно благополучна, а прошлое – в тени.

Однажды, будучи уже пожилым человеком, он вызвал такси. Спустился, попросил его отвезти туда-то и туда-то. Таксист не скоро оторвался от своей книги. Виктор Борисович спросил: «Что вы читаете?» Тот ответил: «Вы не поймете – это ранний Шкловский».

Шкловский принадлежал к поколению Владимира Маяковского, поколению, которое появилось на свет в 1890-е годы, поколению, которое очень многое обещало и сделало, но жизнь которого перерезал 1929 год – сталинская революция. Кто-то выбрал эмиграцию, кто-то – внутреннюю эмиграцию, как Пастернак и Ахматова, кто-то погиб, как Мандельштам и Гумилев, кто-то покончил с собой, как Маяковский, но большинство, как Виктор Борисович, выбрало жизнь. Как говорил Шкловский, время всегда право. Лучше быть красным, чем мертвым.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.