ХАВАЛИ

Отобедав в отеле, я отправился в одну из самых красивых кофеен на улице Муски. Там я впервые увидел, как танцуют альмеи. На мой взгляд, сцене недоставало декораций.

Подобные кафе в псевдовосточном стиле встречаются только в Париже. Представьте себе убогую лавчонку, беленную известью, где вместо арабесок на стенах без конца повторяется один и тот же рисунок: часы, стоящие на лугу между двумя кипарисами. Остальное убранство состоит из зеркал, тоже нарисованных на стене, которые как бы отражают отблески, падающие от масляных ламп, прикрепленных к пальмовой жерди, вечером это создает довольно необычный эффект.

^{Гавази в Каире. Художник Давид Робертс}

Около жестких деревянных диванов, расставленных вдоль стен, стоят пальмовые скамейки, служащие подставкой для ног курильщикам, которым время от времени приносят уже упоминавшиеся мною изящные крохотные чашечки (финджан). Именно здесь феллах в синей рубахе, копт в черном тюрбане или бедуин в полосатом плаще сидят на диванах рядом с франками, не испытывая ни удивления, ни неприязни. Кафеджи знает, что франкам в кофе нужно класть сахар, и вся компания посмеивается над этой странностью. Один из углов кофейни занимает плита — самое дорогое убранство. Ниша над плитой выложена расписными фаянсовыми плитками и отделана гирляндами, раковинами и чем-то еще, с виду напоминающим немецкие сковородки. Плита всегда заставлена огромным количеством кофейничков из красной меди, каждый из которых рассчитан только на одну чашечку величиной не более яичной скорлупки.

Вот в облаках табачного дыма появились альмеи. Они поразили меня блестящими тюбетейками на заплетенных в косы волосах. Они притоптывали каблучками, отбивая ритм; на поднятых вверх руках позвякивали колокольчики и браслеты, они сладострастно покачивали бедрами, а под прозрачным муслином между кофточкой и роскошным, спадающим на бедра, как у Венеры, поясом виднелась полоска обнаженного тела. Эти обворожительные особы так быстро кружились, что было почти невозможно разглядеть их лица.

Они ударяли в маленькие цимбалы, размером не более кастаньет, звуки которых почти заглушала примитивная мелодия, выводимая флейтой и тамбурином. Две гордые альмеи, с восточными глазами, подведенными кохлем, со свежими, слегка нарумяненными щеками, были очень красивы, но зато третья — третья явно принадлежала к иному, не столь нежному полу, о чем свидетельствовала недельная щетина на «ее» лице. После того как закончился танец, я сумел лучше разглядеть лица и двух первых и убедился в том, что перед нами были альмеи… мужского пола.

Вот вам сюрпризы Востока! А я-то чуть было не проникся поспешной страстью к этим «прелестным созданиям» и уже готов был прилепить им на лоб но нескольку золотых монеток согласно одной из самых невинных восточных традиций… Меня могут счесть расточительным, но спешу объяснить: существуют золотые монеты — газа — достоинством от пятидесяти сантимов до пяти франков. Разумеется, зрители выбирают самые мелкие монеты, чтобы покрыть лица танцовщиц своеобразной золотой маской, когда, проделав изящные па, они склоняют перед каждым свой влажный лоб; но эти простые танцовщики, переодетые женщинами, не заслуживали подобной церемонии, им можно было просто бросить несколько пара.

В самом деле, египетская мораль весьма своеобразна. Еще недавно танцовщицы могли свободно ходить по городу, вносили оживление в праздники и доставляли удовольствие посетителям казино и кофеен. Сегодня они имеют право выступать лишь на торжествах в частных домах, и поборники морали считают более пристойным, чтобы эти танцы исполняли женоподобные длинноволосые мужчины, чьи обнаженные руки, тело и грудь являют собой плачевную пародию на прелести полуобнаженных танцовщиц.

Я называю этих танцовщиц в своем рассказе альмеями, делая тем самым уступку европейскому словоупотреблению. На самом же деле танцовщицы называются здесь газийя (мн. ч. гавази), а альмея (по-арабски более точно алима, во мн. ч. авалим) — это певица. Что же касается танцовщиков, которых признает мусульманская мораль, им именуют хавали.

Выйдя из кофейни, я снова пересек узкую улицу, направился к тупику Вэгхорн, а оттуда в Розеттский сад. Меня окружили торговцы одеждой, разложили передо мной роскошные костюмы с вышивкой, пояса из золотой парчи, оружие с серебряной инкрустацией, тарбупш, отделанные шелком по последней константинопольской моде, — все те вещи, которые пробуждают в мужчине чувство кокетства, присущее женщинам. Если бы я мог увидеть свое отражение в одном из зеркал кофейни, которые, увы, лишь нарисованы на стене, я бы, возможно, с удовольствием примерил что-нибудь из этих одежд, ибо решительно собирался завести себе восточных! костюм. Но сначала следовало подумать о меблировке дома.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.