XVI

Согласно постановлению Совета министров СССР от 29 января 1943 года следовало навечно выслать с территории Литвы, Латвии и Эстонии «кулаков вместе с семьями, скрывающихся националистов, наказанных и легализованных бандитов и их семьи, а также всех, кто помогает им». Айги Рахи-Тамм пишет, что для большей части депортированных их вина оставалась непонятной. Навешивание ярлыков «кулак», «националист», «бандит» и «контрреволюционер» только оттеняет настоящие причины гибели людей. Результатом должно было стать окончательное уничтожение или советизация. 25 марта – эта дата отмечается теперь как день мартовской депортации – в эшелонах для скота было выслано более 20 000 человек, большинство из которых дети, женщины и старики.

Еще до того, как увели мою бабушку и тетю, их хутор грабили бойцы истребительных батальонов и красноармейцы. Разорение уже и без того обедневших хуторов был обычным явлением. Мой отец помнит, что на их хуторе красноармейцы, бойцы истребительных батальонов и работники НКВД появлялись, по крайней мере, три раза в неделю, забирали продукты, одновременно искали враждебные СССР материалы, перерывая с этой целью семейные фотографии.

16 августа 1954 года – Айно (внизу справа) получила известие об освобождении из лагеря. Гражданскую одежду для фотографирования пришлось одолжить

И когда, наконец, в 1954 году моя мама и ее сестра вернулись в Эстонию, они сначала поселились у знакомых в Тарту, ибо родного дома уже не было, а их мать и сестры вернулись домой спустя два года. Обычно имущество депортированных – земля, дом, квартира, мебель – все это раздавалась преданным советской власти людям, советской номенклатуре и тем, кто соглашался сотрудничать с новой властью. Многие из вернувшихся жили на первых порах в прачечных, в коридорах, как, например, мои мама с сестрой.

Моя тетя хотела устроиться на Тартускую кондитерскую фабрику, но директор, еврей по национальности (по слухам, его родные погибли от советского и нацистского террора), хотя и был человеком добрым и готовым помочь, отказал по той причине, что у него есть строгий приказ НКВД не принимать на работу людей, вернувшихся из лагерей, так как они могут «отравить советских людей, добавив в лакомства яд». Директор посоветовал ей устроиться на швейную фабрику, где тетя и получила работу, но зарплата там была настолько мизерной, что по воскресеньям она ходила на колхозные поля убирать картошку и раз в неделю сдавала кровь, чтобы заработать на еду, оплату счетов и на одежду. Под конец врач сказал ей, что после лагеря она сама еще настолько слаба, что ей нельзя быть донором.

Моя мама поселилась в деревне, неподалеку от своего родного хутора. Там ей поначалу не давали прописку – председатель местного сельсовета сказал, что бандитам не место в их деревне. Наконец секретарь сельсовета сжалился над ней и прописал ее в деревне, и мама получила даже место учетчицы в колхозе. Сам председатель сельского совета не умел даже писать. Мои мама и ее сестра – обе рассказывают, как было тяжело привыкать к Советской Эстонии. Эстонской Республики уже не было, утратилось и взаимное доверие, забылась когда-то само собой разумеющаяся взаимовыручка, сейчас же советская власть наказывала людей даже за помощь. В лагере они повидали много горя, но там все-таки находились весьма образованные люди, и выражение сочувствия и взаимная поддержка среди них были обычным явлением. Когда они вернулись в Эстонию, здесь, казалось, все безмолвствовало. Никто ничего не спрашивал, никто никому не сочувствовал. Моя мама считает, что это происходило потому, что людям жилось трудно, ведь они лишились всего – и дома, и состояния, к тому же они должны были выполнять в колхозе тяжелую работу.

Годами находившиеся под страхом люди в тисках политической пропаганды неизбежно начинали привыкать к советской правовой несправедливости. Страх диктовал взаимоотношения между ними. Насилие пронизывало каждодневную жизнь и вторгалось в душу. По словам бывшего работника советской милиции Антса Сальма, после войны на территории Эстонии террор осуществляли вернувшиеся с войны, малообразованные и кровожадные работники органов безопасности, оказавшиеся на чужой земле. С точки зрения Сталина, следовало уничтожать не только врагов советского порядка, но и весь их род вплоть до последнего колена. К счастью, в 1953 году Сталин скончался.

Правовед и бывший государственный прокурор Херберт Линдмяэ как-то сказал мне в телефонном интервью, что вся политика сталинского периода была криминальной, и всякая деятельность, направленная на ослабление советского порядка, считалась в СССР уголовно наказуемой. Решения принимали судьи с 3–4-классным образованием, получившие юридическую подготовку в органах безопасности. Хейно Ноор добавляет, что таким образом определялось место человека в социальной иерархии – то, где он должен находиться и как вести себя в этой системе. При отсутствии надежды на спасение от насилия происходит отторжение от себя близких людей. С людьми, оставшимися в живых, могла произойти метаморфоза. В этом отношении Советский Союз предоставлял возможность превратиться в нового человека – homo soveticus. Тех, кто не мог ужиться в этой системе, устраняли. Это было так же просто, как сломать тонкий ледок на весенний луже в уверенности, что тем самым ускоряешь приход весны. Или, как пишет в своей книге «Слепящая тьма» Артур Кёстлер, обычные люди, ты и я, можем ошибаться, но в коммунистической партии существовала идея мировой революции, не признававшая угрызений совести и сомнений.

По мнению мамы, ожесточение людей и противоречивое отношение к новому порядку проявлялось и в том, что люди писали много доносов, словно не понимая, что несправедливым был советский государственный порядок, а не сосед, сердито взглянувший на тебя. Все такие письма моя мама уничтожала из опасения, что снова начнутся аресты и людей опять будут высылать из родных мест. Моя мама брала на себя большой риск, ведь если бы ее поступок раскрылся, она могла бы угодить в тюрьму. В то же время многие люди пошли на поводу системы и стали говорить на том языке, на котором говорили представители новой власти. Многие доносили и из-за денежного поощрения.

По словам Хейно Ноора, для того чтобы избежать боли и сопутствующего государственному насилию ужаса, человек готов радикально исказить правду. Разделяя мировоззрение властей, человек получает возможность остаться в живых, а значит, испытать большее счастье. Такой человек естественно начинает считать себя настолько же всевластным, как и сама власть, частью которой он себя осознает. Тоталитарное сознание отказывается замечать явную несправедливость, оно заставляет человека поверить в невероятное. Это напоминает детскую психологию. Люди верили в определенную законность, и этим объясняется то, почему они не сочувствовали жертвам и порой не сочувствуют и сегодня. Это касалось и отношений между самыми близкими людьми, ибо советская пропаганда внушала, что в советском обществе отсутствует несправедливость. Вера в то, что все происходит по справедливости, освобождала отдельно взятого человека от ответственности.

Теперь можно спросить, следует ли постоянно напоминать об этом ужасном прошлом и следует ли вообще помнить все это? Считается, что эстонцы сами виноваты в том, что происходило в годы оккупации. Особенно любят утверждать подобное те, у кого перед глазами стоит нарисованная лучшей пропагандистской машиной мира красивая картина о новой общности – счастливом советском народе. Правда заключается и в том, что в годы оккупации к массовым убийствам имели отношение и эстонцы. По словам эстонской писательницы Вийви Луйк, в экстремальные периоды появляются люди, которые до поры до времени подавляли в себе или скрывали от других свои темные наклонности. Обычно в мирное время таких людей не принимают всерьез, считая их исключительным явлением и полагая, что место подобным в тюрьме или в психбольнице. Но как только где-то начинается война или совершается революция, это исключение превращается в правило. Тон начинают задавать личности, которых раньше никто не замечал. Интересы и увлечения меняются, соседский парнишка хватает молоток и, шутки ради, идет убивать…

Это значит, что в любой оккупированной стране, где начинаются гонения на людей и поощряется садизм, он становится нормой. За жестокость садистов даже награждают, таким образом предоставляя им возможности для насилия под сенью власти. Это не какаято национальная черта или признак. И сегодня в нашем обществе благоденствия есть люди, которых привлекают убийства и садизм. Именно при тоталитаризме все принадлежит таким людям, их поддерживает государственная власть, секретная полиция и вооруженные силы, призванные убивать при оказании сопротивления и протеста. В одном из документов об аресте мамы читаю, что она предстала перед Верховным судом за содействие «бандитизму», в другой секретной бумаге написано, что она сослана в исправительно-трудовой лагерь по решению военного трибунала. Под этими бумажками стоят подписи Идель Якобсона, Бориса Кумма, Пааза, Прессманна и многих других, в т.ч. неизвестных сотрудников советских органов безопасности.

Из документов о расстреле матери Хейно Ноора, Сальме Ноор, следует, что 23 апреля приговор привел в исполнение лейтенант органов безопасности Гагарин. В другом документе черным по белому написано, что Сальме Ноор расстрелял 24 апреля лейтенант Кротов. Такое в советской документации случается, ни в чем нельзя быть уверенным. Действительно только то, что под приговором Сальме Ноор подписался родившийся в Латвии и живший в Эстонии Идель Якобсон, вместе с Борисом Куммом являвшийся одним из крупнейших организаторов массовых убийств эстонцев. Со времен немецкой оккупации известны организаторы массовых убийств, такие как Эрвин Викс, до немецкой оккупации служивший в НКВД, и Александр Лаак, также сотрудничавший с НКВД до прихода немцев. Это и есть темы, требующие рассмотрения. Но без сомнения можно утверждать, что те эстонцы, которые примкнули к оккупационным режимам, становились похожими на оккупантов.

Следователь НКВД, подполковник Идель Якобсон

Министр госбезопасности ЭССР Борис Кумм. Фото из Эстонского государственного архива

В цивилизованном обществе действуют нормы и правила, формирующие человеческую мораль, которая осуждает грубость и насилие. Такие ценности эстонское общество имело до войны, хотя кое-кто из историков пытается доказать обратное. А ведь именно это и было целью советизации – ожесточить человека эмоционально и морально.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.