ВВЕДЕНИЕ В ЭСТОНИИ СОВЕТСКОГО ПРАВА: «ПРИЗНАНИЕ ОБВИНЯЕМОГО – ЦАРИЦА ДОКАЗАТЕЛЬСТВ»

ВВЕДЕНИЕ В ЭСТОНИИ СОВЕТСКОГО ПРАВА: «ПРИЗНАНИЕ ОБВИНЯЕМОГО – ЦАРИЦА ДОКАЗАТЕЛЬСТВ»

25 августа 1940 года, в день принятия Эстонией подготовленной в Москве Конституции Эстонской ССР, которая в числе прочих утвердила и основы юридической системы ЭССР, председатель Президиума Верховного Совета ЭССР Йоханнес Варес-Барбарус обратился к Верховному Совету СССР с заявлением о введении в молодой братской республике Уголовного кодекса старшего брата Советской России.

Невролог и психолог Хейно Ноор, исследовавший советскую юридическую систему с точки зрения социальной психологии, отмечает, что советский уголовный кодекс предполагал наказания, которые якобы по просьбе самих эстонцев стали применяться на территории Эстонии.

«В 1937–1938 годах инициатор массовых убийств Андрей Вышинский, действующий под именем генерального прокурора Советского Союза, ввел в действие псевдоюридическую доктрину, означающую для обвиняемого презумпцию, или вероятность вины – вину обвиняемого не надо было доказывать, потому что, если советские органы власти задержали, арестовали его, значит, он виновен. После оккупации Эстонии, Латвии и Литвы и здесь была введена в строй гигантская система безопасности, использовавшая физическую и моральную пытку для получения признания, рутинного вымогательства информации или доноса. Физическую пытку в Советском Союзе называли методом физического воздействия. В шифротелеграмме от 20.01.1939, подписанной Сталиным, подчеркивается: «ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод». Подобные методы воздействия Сталин приказал применять в дальнейшем для разгрома классового врага. Партийным руководителям было приказано контролировать использование таких методов в должном количестве и должным порядком. Такая трактовка была шоком для цивилизованных граждан трех Прибалтийских республик. На родине этих людей возводились подвалы для пыток и тюрьмы. Для тех, кому были дороги дом и родные, осквернение святого означало и оскорбление их чувства собственного достоинства. Людям пытались привить чувство вины. И сегодня, благодаря советской пропаганде, на Востоке и на Западе распространяется отношение, что эстонцы сами виноваты, ибо они были «агентами фашистов»».

В советском правоведении происходило такое же отрицание объективной истины, как и в биологии. Произведение Андрея Вышинского «Теория судебных доказательств в советском праве» получило Сталинскую премию первой степени.[73]

Хейно Ноор и сам находился «под революционно-бдительным вниманием советского народа». «Я должен был доказать, совершенно один, без адвоката, что я не виновен, и что на самом деле являюсь убежденным сторонником Советского Союза. Арестованный человек должен был доказать невозможное – образно говоря, должен был доказать, что он не верблюд. И, правда, в ходе пыток мне и самому начинало казаться, что я верблюд, мне легче, если я признаю себя виновным. По теории Вышинского, это и было материалом доказательства – главным аргументом было признание самого человека. Достаточной причиной для обвинений было то, что ты был арестован орденом Феликса Дзержинского, называемого тогда ЧК и известного сегодня как КГБ. Целью такого процесса являлось доказательство официальной лжи.

Александр Солженицын в первой книге «Архипелага ГУЛАГ» пишет:

«Если бы чеховским интеллигентам, все гадавшим, что будет через двадцать-тридцать-сорок лет, ответили бы, что через сорок лет на Руси будет пыточное следствие, будут сжимать череп железным кольцом, опускать человека в ванну с кислотами, голого и привязанного пытать муравьями, клопами, загонять раскаленный на примусе шомпол в анальное отверстие («секретное тавро»), медленно раздавливать сапогом половые части, а в виде самого легкого – пытать по неделе бессонницей, жаждой и избивать в кровавое мясо, – ни одна бы чеховская пьеса не дошла до конца, все герои пошли бы в сумасшедший дом».[74]

Рисунок майора Данцига Балдаева, более 30 лет прослужившего в советских тюремных лагерях

В поисках классового врага было важно сформулировать, что весь этот террор происходит исходя из интересов рабочего класса. Следовало вменить всем чувство вины. Если ты не был реальным бандитом, то в любом случае был подозрительной темной личностью, и это должен был признавать ты сам.

Солженицын пишет, что было бы ложью утверждать, что в 1937 году «открыли», что признание обвиняемого важнее любого факта или свидетельства. Такая ситуация сформировалась еще в 1920-х годах. Просто в 1937 году «о блистательном учении» Вышинского узнала и широкая общественность. Раньше с ним знакомили только следователей и прокуроров Советского Союза для усиления твердости их духа и морали. Народ же узнал об этом учении только спустя 20 лет, когда оно стало поливаться грязью в газетных статьях как широко и давно всем известное.

Только тогда выяснилось, что в этом известном жестокостью 1937 году Андрей Вышинский подчеркивал в духе диалектики, что для человечества никогда не возможно установить абсолютную истину, а лишь относительную. «И отсюда он сделал шаг, на который юристы не решались две тысячи лет, что, стало быть, и истина, устанавливаемая следствием и судом, не может быть абсолютной, а лишь относительной, поэтому, подписывая приговор о расстреле, мы все равно никогда не можем быть абсолютно уверены, что казним виновного, а лишь с некоторой степенью приближения, в некоторых предположениях, в известном смысле».[75]

Вероятно, это диалектическое утешение было психологически важно для самого Вышинского, нежели для слушателей. Крича с трибуны прокурора «Всех расстрелять как бешеных собак!», понял он – жестокий и мудрый – что подсудимые невиновны.

Не надо было терять время для поиска абсолютных доказательств вины и надежных свидетелей; все доказательства вины относительны, и свидетели могут противоречить друг другу. «Доказательства же виновности относительные, приблизительные, следователь может найти и без улик и без свидетелей, не выходя из кабинета, «опираясь не только на свой ум, но и на свое партийное чутьё, свои нравственные силы» (то есть на преимущества выспавшегося, сытого и неизбиваемого человека) «и на свой харакатер» (то есть, волю к жестокости)!». Солженицын пишет, что, «развиваясь по спирали, выводы передовой юрисдикции вернулись к доантичным или средневековым взглядам. Как средневековые заплечные мастера, наши следователи, прокуроры и судьи согласились видеть главное доказательство виновности в признании ее подследственным».[76]

Казалось, что через советскую юридическую систему вся цивилизация Эстонии получила смертельный удар. Аресты, пытки, расстрелы – террор происходил бесшумно, просто люди терялись. Изменилась психологическая атмосфера всего общества. Многие верили, что все это является временным, плохим сном. Признаний достигали, используя сталинские методы: бейте, бейте, бейте до тех пор, пока не получите признание. Если не получите признания, отвечаете своей головой.

Согласно доктрине генерального прокурора Советского Союза Андрея Вышинского, эстонцы были виновны уже лишь за буржуазный общественный порядок.

Одним из важнейших вопросов при массовых убийствах является то, против каких групп направлены репрессии и депортация. По мнению специалиста по международному праву Лаури Мяльксоо, широко распространено ложное мнение, что коммунистические репрессии ограничиваются лишь истреблением враждебных, отдельно взятых социальных групп. За гонениями против враждебных политических групп в коммунистических странах в действительности часто скрываются и другие цели, например, давление других национальных или конфессиональных групп.[77]

Мяльксоо пишет, что советские репрессии в странах Балтии были направлены против тех, кто не хотел Советов. На первый взгляд, это может быть любая политическая или социальная группа, например, кулаки в самом Советском Союзе. В то же время, «антисоветские элементы» в оккупированных Прибалтийских республиках имели совершенно другую направленность, нежели в остальном СССР. Списки репрессированных в июне 1941 года показывают, что в политическую группу, против которой были направлены репрессии, входили все национальные группы стран Балтии, аресты и депортация затронули все социальные слои. Антисоветскими элементами автоматически считались все те, кто до и после оккупации были сторонниками независимости Эстонии, Латвии и Литвы. Советский Союз рассматривал период независимости Балтийских республик (1918–1940) как контрреволюционное время и рассказывал о революционном восстановлении советской власти. «Правовой основой» для смертных приговоров и высылки в лагеря РСФСР служил Уголовный кодекс 1926 года, который в странах Балтии вступил в действие с декабря 1940 года. И хотя Советский Союз еще в 1920 году признал de jure Прибалтийские республики, верность независимым республикам позднее он рассматривал как преступление. При этом исходили из знаменитой статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР (антисоветская деятельность). После уничтожения людей и депортаций в странах Балтии началось явление, называемое самим СССР культурным геноцидом, означавшим запрет или ограничение на использование родного языка в общественных местах и частной жизни, уничтожение исторических и религиозных памятников, музеев и библиотек. Людей, живущих в странах Балтии, следовало изменить, превратить в т.н. советских людей. Для того же, чтобы остаться в живых, следовало изменить идентичность.[78]

После введения Уголовного кодекса РСФСР на территории Эстонии, Латвии и Литвы начались массовые убийства. Тем же, кто оставался в живых, пришлось принять новую веру и начать полный тягостей путь перевоспитания в нового человека.