VI

VI

В детстве мне вместе с Лейдой (старшей сестрой матери) приходилось бывать на руинах одного хутора на опушке леса. В годы Эстонской Республики здесь стоял дом моей тети, и это место называлось «домом Лейды». У тети были больные легкие, она была очень худая и постоянно подкашливала и отхаркивала. Хотя среди родственников о здоровье Лейды особо не говорили, все знали, что советский лагерь превратил ее в развалину. А от ее дома остался только фундамент, тетя вязала в лесу березовые веники и продавала их государству. Несмотря на то, что в лагере она выполняла тяжелую работу, пенсию ей в советское время не платили.

Мы сидели на месте бывшего жилища, где теперь росли лесные цветы. Ранней весной расцветала ветреница, поздней весной – купальница, а потом незабудки. Светило солнце, вокруг шумел лес, мне нравилось это время, проведенное с тетей, и я представляла себе, как жили здесь раньше. Только в 2005 году мама рассказала мне, что дом тети Лейды разрушила советская власть в 1949 году (я всегда думала, что он сгорел во время войны). Перед ее возвращением из лагеря (1956) колхоз бульдозером сровнял с землей и плодоносный фруктовый сад.

Мое поколение с детства привыкло к ландшафту, где вместо жилых строений виднеются руины. Лишь позднее я осознала, что на этом месте находились дома людей, репрессированных и сосланных в советские лагеря, умерших там или расстрелянных.

Там, на останках разрушенного родного очага, тетя никогда не говорила о боли утраты, она чаще вспоминала о красивой мебели, стоявшей в комнатах во времена независимой Эстонии. Рассказывала об одном резном комоде, сделанном белогвардейцем, который сбежал в 1918 году из Советской России от Октябрьской революции. (В 1930-х годах этот «белогвардеец» поменял свое имя на эстонское, а в 1940 году, когда Советский Союз оккупировал Эстонию, он стал здесь влиятельным чиновником. Выяснилось, что он был советским агентом.) В ящиках комода тетя хранила постельное белье, на простынях и на наволочках имелись вышитые ею шелковой нитью монограммы. Таких красивых ниток для вышивки в советское время невозможно было достать. Все хорошее доставалось по знакомству. Рассказ тети был настолько образным, что я мысленно видела перед глазами окружающие ее красивые вещи и любимых людей, как будто бы они были живыми. В моих представлениях вокруг дома бегали дети – моя мама и ее сестренка-близняшка.

Но тогда я еще не осознавала трагизма ее рассказов. История, рассказанная тетей о своей молодости, была слишком красивой, там было слишком много теплоты и любви. Муж тети Оскар после работы обычно играл на аккордеоне, гармошке или другом инструменте. Когда приходили в гости младшие сестренки Лейды, то вместе пели многоголосием.

Об аресте Оскара тетя не проронила ни слова. В 1944 году, когда Советский Союз вновь оккупировал Эстонию, НКВД арестовал Оскара и его сослали в лагерь. В детстве я знала, что муж Лейды просто умер от старости. Я не понимала слез, туманивших глаза тети. Мы сидели с ней на фундаменте дома, она затихала и закуривала сигарету. В будни тетя носила не женскую, а мужскую рабочую одежду. Тех платьев и обуви эстонского времени, которые носила Лейда, будучи женой Оскара, и которые всегда были в тон, уже не было. Когда речь заходила об Оскаре, моя тетя пыталась сменить тему. Например, рассказывала о том, как большинство женщин в годы Эстонской Республики участвовали в работе женских обществ (в начале советской оккупации все общества были объявлены фашистскими и их деятельность прекращена, и потому тетя запретила мне рассказывать кому-либо об общественной работе). При таких обществах были организованы разные курсы. На курсах кулинарии женщины повязывали белые фартуки, окаймленные белым кружевом, так как приготовление еды требовало эстетики и гигиены. В эстонское время многие женщины и мужчины принимали участие в деятельности той или иной организации или общества, всестороннее самосовершенствование было в духе времени. Работа в обществе объединяла людей и для каждого уважающего себя человека считалась делом чести. Всему тому, чему моя тетя научилась в женском обществе, она обучала и своих младших сестер. По крайней мере, моя мама умеет прекрасно гладить, чего не умею я. Это она делает так, как ее учила в эстонское время сестра Лейда.

В эстонское время были в почете разносторонне развитые люди. Иногда в детстве я слышала, как про моего отца говорили, что у него широкий кругозор, но он не подходит советскому времени, так как не умеет пользоваться своим служебным положением, то есть не умеет «комбинировать». В советское время «комбинировали» все. Советская власть держалась благодаря коррупции, кумовству и страху. Это стало естественной частью нашей жизни. Сопутствующая «комбинированию» безнравственность уже не порицалась, надо было просто уметь справляться с ней. Каждый человек должен был думать только о себе, с другими считались только тогда, когда это могло принести пользу. Конечно, не все люди были такие, но подобное поведение было вполне нормальным.

Когда «комбинировать» становилось слишком тяжело, начинали пить. И алкоголь стал частью советской системы, он эмоционально помогал приспосабливаться к этой системе. Моя бабушка по отцу, Эльвира, вспоминала, как в эстонское время по улицам Тарту расхаживали веселые продавцы мороженого с подвесными лотками. В годы советской оккупации с этих лотков стали продавать водку «Московская особая», прозванную в народе «Московской осой».04 В советское время игра слов и анекдоты стали одним из способов общения. Народ шутил, что из коммунизма перешли на высшую ступень развития общества – алкоголизм.

Иногда, особенно рассказывая о Готтлибе, бабушка Хелене с гордостью утверждала, что в период Эстонской Республики многие люди принимали участие в работе Обществ трезвости. На здоровье человека обращали большое внимание. Дедушка Готтлиб практически не употреблял спиртного, позволял себе выпить лишь немного по праздникам. Женская организация «Найскодукайтсе», созданная в 1927 году по примеру финской женской организации «Лота Свярд», в частности пропагандировала богатые витаминами и маложирные продукты питания. Мать Хейно, Сальме Ноор, одна из руководителей «Найскодукайтсе», с энтузиазмом рассказывала о витаминах в своем родном городе Хаапсалу. (После оккупации Эстонии советская власть расстреляла руководителя «фашистской» организации.)

Значение университетского города Тарту как важнейшего центра духовной жизни в годы независимости стало еще весомее, так как государственным языком и языком преподования стал эстонский язык. Раньше таковыми были, прежде всего, русский и немецкий языки. В этом городе в начале эстонского времени проживала семья матери моего отца (Мартинсоны). Сразу после Освободительной войны началось тяжелое время, так как рубль перестал действовать, а многие рабочие места времен империи были ликвидированы. Дедушка моего отца Хендрик Мартинсон в XIX веке служил в Польше унтер-офицером царской армии, в начале 1900 года он вернулся домой и работал полицейским в Тарту. После Освободительной войны семья решила переехать в деревню Сювалепа под Паламузе недалеко от Тарту, где у них был небольшой хутор, доставшийся в наследство от тети. Моей бабушке было грустно расставаться с красивым парком и Домским собором на холме Тоомемяги (где сейчас располагается Музей истории Тартуского университета). На Тоомемяги они гуляли по воскресеньям вместе с семьей. Жалко было расставаться с рекой Эмайыги и отказываться от весенних романтических катаний на лодке. Во время весенних паводков река выходила из берегов, под водой оставались большие участки. Парк Тяхтвере особенно красивым был весной, когда деревья покрывались листвой, и осенью, когда листья играли множеством красок. В парке гуляли гимназисты и студенты, там же прогуливались со своими одноклассниками тетя моего отца Лаура и его дядя Леонард.

После Освободительной войны многие люди почему-то начали писать стихи, писала стихи и моя бабушка. Война была позади, и дух литературного объединения «Ноор Ээсти» царил в обществе. Лаура, старшая сестра бабушки, которая училась в Тартуском университете, приносила домой полные чувств и страсти, очень смелые для своего времени, стихи Марие Ундер.

Зимой на пруду Ботанического сада заливался каток, где играл духовой оркестр, целыми семьями катались на коньках. У всех детей были коньки, изготовленные их отцом Хендриком. И теперь в деревне около нового дома зимой тоже заливался каток. Дядя Леонард, едва достигший двадцати лет и успевший повоевать в Освободительную войну, с удовольствием переехал в сельскую местность. Он получил хорошее экономическое образование в коммерческой гимназии и теперь хотел заниматься сельским хозяйством. В Тарту осталась только Лаура.

У моего дедушки по отцу, Эльмара, вернувшегося с Освободительной войны, было два брата, одного из них, Йоханнеса, из деревни Эриквере под Паламузе, отправили учиться в Тарту в гимназию Треффнера. Второй, Аугуст, получил экономическое образование и вскоре стал одним из первых банковских руководителей независимой Эстонской Республики – он заведовал банком в небольшом городке Тюри. Эльмар должен был оставаться хозяином хутора, хотя тоже хотел учиться в Тарту. У родителей Эльмара на селе все шло хорошо. Хозяйство, в котором производилось молоко, мясо и зерно, было выкуплено у немецкого помещика барона фон Эттингена в середине XIX века за 600 золотых рублей. Помещик потребовал, чтобы семья поменяла свою польскую фамилию, таким образом, из Вольски она стала Паю. Новая фамилия была взята по названию хутора. Одна линия рода все-таки оставила за собой фамилию Вольски (Вольска). Родившийся в Паламузе писатель Оскар Лутс в 1912 году написал роман «Весна», рассказывающий о школьной жизни в конце XIX века. Прототипом Визака, одного из персонажей романа, является Густав Вольска, интеллигентный и любопытный мальчишка.

Мой прадед Хендрик хорошо знал жившего в Тарту писателя Лутса, в своих произведениях Лутс упоминает и полицейского Мартинсона. В среде литературных критиков Лутс сначала не был популярным, ибо он описывал только жизнь эстонцев. Роман «Весна», изданный писателем за свой счет и на банковский кредит, стал очень популярным народным романом. Брат моего дедушки Йоханнес Паю, ученик гимназии Треффнера, избранный председателем ученического совета, стал одним из организаторов школьной театральной жизни. Лутс был первым писателем, спектакли которого вошли в репертуар школьного театра. Показывали их и в Паламузе. Позднее, в советское время, Йоханнес вел переписку с другим прототипом романа, с живущей в Австралии Адеэле Пяртельпоэг. Тогда же, в 1950-х годах, Йоханнес стал заниматься вопросом создания в Паламузе школьного музея, в противном случае здание школы, где происходят события романа «Весна», было бы разрушено. В советское время не было принято, чтобы простой гражданин проявлял инициативу, тогда все делалось по партийным и чиновничьим указаниям. Йоханнес, выросший и получивший образование в другое время, базируясь на ценностях свободного человека, верил, что при желании человек и в одиночку может совершить большое дело, и написал письмо в Центральный Комитет Коммунистической партии, в котором объяснял партийным чиновникам важность создания музея.

Сам он не был членом Коммунистической партии, наоборот, после войны он скрывался и несколько раз менял место жительства, чтобы его не сослали вместе с женой и дочерью в Сибирь. Хорошо помню те дни, когда Йоханнес приезжал из Тарту к нам в деревню и они вместе с моим отцом обсуждали вопросы создания музея. Язык, используемый братом моего отца, отличался от того, который был принят в советское время. Музей, по его словам, должен был стать местом воспитания национальной гордости. Музей был создан, и все собранные Йоханнесом исторические документы и материалы со временем стали экспонатами музея. Коммунистическая партия некоторое время преследовала брата моего отца, чтоб он не думал много о себе, и поставила во главе музея подходящего руководителя. Благодаря музею Паламузе превратился в важный культурный центр. Йоханнес же стал писать письма на киностудию «Таллинфильм» о том, что надо бы сделать по роману «Весна» и фильм. Такие письма он посылал неоднакратно, у него имелся и сценарий фильма, написанный Оскаром Лутсом. Теодор Лутс, брат Оскара, в эстонское время был известным кинорежиссером, но в советское время он жил за границей. Наконец, «Таллинфильм» очнулся, кинорежиссером фильма стал Арво Крууземент, взявший Йоханнеса консультантом. Таким образом, было воссоздано время, названное кинокритиком Яаном Руусом «светлым детством эстонского народа». «Весна» остается одним из самых популярных фильмов в Эстонии. Происходящее на экране совершенно отличалось от советской жизни, там было рождество, церковный звонарь, добрый школьный учитель и злой пастор, требующий порядка. В этом фильме люди еще держались друг за друга. Появление такого фильма в период строгой цензуры и русификации было большим чудом.

Помню, как Йоханнес повторял моему отцу, что если мы хотим сохранить эстонский дух, то должны уметь помнить. Поведение брата моего отца в советское время было каким-то особенно исключительным. Он был «интеллигентом эстонского периода», как у нас говорили в семье.

04 В эстонском варианте „Moskva eriline” (Московская особая) произносилось как „Moskva herilane” (herilane по-эстонски «оса»).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.