«Чайное блюдечко муки делили пополам»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Чайное блюдечко муки делили пополам»

Головешкина Клавдия Архиповна, 1920 год, дер. Исаково, крестьянка

Отец наш шел за советскую власть. У нас создалась коммуна, и он первым вступил в нее. И хотели построить общий дом. И наш отец первый отдал дом для этого. Но коммуна была недолго. Образовался колхоз, и все коммуны перешли в колхоз. Мы остались без дома. Конечно, горя много приняли, и нам через какое-то время дом поставили. Но в 1929 году случилась большая беда: помер отец. Работать некому — мы остались мал мала меньше! Все разошлись, кто в няньки, кто куда, а старшая сестра ушла в стряпки. Годы были плохие, мама зарабатывала мало и была не в силах нас прокормить. Помощи нам никакой не было. Все остались неграмотные. Старшая сестра только училась на ликбезе, брат тоже, а я кончила только один класс полностью. Больше не было возможности учиться, потому что зимой нечего было надевать на ноги и на себя, ходили полуголые.

Жизнь до войны была веселая. Уедешь пахать или боронить в поле. В поле едешь очень рано, песни петь не хочется, а с поля — не считаешь, что устал, начинаешь песни. Как сядешь на верховую — и до самого дома не останавливаясь пели песни. Как-то на душе все было хорошо. Придет сенокос — то же самое. Все мужики и бабы на сенокосе. И тоже смех да радость. И вроде не видаючи день пройдет. Потом подходит страда. Жали серпом. В поле, конечно, только смотрели друг на друга, чтобы никто не опередил. Жали помногу, серпом выжинали по 30 соток на человека. А если вязать за жаткой, то надо было навязать-то 300–350 снопов. И все их поставить суслоном или бабками. А домой тоже с места тронешься, когда солнце сядет на место. И все это было с таким весельем и песнями. Или сядешь поужинать или пообедать, так не было никаких крупных разговоров, только смех, и все были какие-то жизнерадостные.

Когда пошлют обмолотки хвостать, конечно, эта работа не очень всем нравилась, но никто не отказывался. Будешь молотить семена на простую молотилку — тоже работа нелегкая! Намолачивали 300 пудов. Эту работу занимали десять человек — все веяли, солому убирали, и коней гонял один человек. Тут уже поспевает другая посевная. Озимую рожь надо сеять, и хлеб государству надо возить. А у нас хоть и не очень было далеко — четырнадцать километров, все равно нелегко. Попадешь в амбар подымать кверху, приступков двадцать, может, и больше, так на последнем приступке чуть ноги шагают. Повозишь хлебозаготовку, и дальше перерыв.

Поспевает овес жать и снопы в кабаны класть. Тоже работа тяжелая и не женская, а приходилось делать. Потом появились тяжелые молотилки. На них, конечно, молотить было быстрее. Молотили с осени до весны. Возили снопы на конях. Зимы были холодные, а поле дальнее — за шесть километров. Было очень холодно возить снопы, но возили по всем зимам. Народ был, конечно, дружный. Работали за трудодни. На трудодень получали всяко — какой урожай вырастет, столько и получишь.

Зимой сидели с лампами керосиновыми. Днем работали, а ночь еще надо прясть куделю, ведь носить нечего. Денег взять негде, кроме как продать хлеба, а много продать тоже было нечего. Семья была большая, и все мелочь. Рабочих было три человека. Отец потом помер и оставил нас семь человек. Так что горя хватили много — сбирали, одевались очень плохо. Из семи ребят нас осталось только трое, четверо померли, все не дожили до пенсии, все были простужены. И померли молодые.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.