Начало возрождения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Начало возрождения

Однако именно тогда наступил перелом в отношении русского народа к идее «доброго царя Дмитрия». Началось с того, что переход к Тушинскому вору многих бояр, а также неприятие им очередных «народных царевичей» (как иронически пишет К. Валишевский, к этому времени на Руси набралось «с полдюжины Ерошек и Мартынок, носивших несуразные имена, заимствованные из казацкого табора»; и действительно, по сведениям Н.М. Карамзина, наряду с Августом и Лаврентием был и царевич с напоминавшим скорее кличку именем «Осиновик»; а писатель Георгий Шторм в художественной «Повести о Болотникове» еще более иронически пишет о таких «царевичах»: «царевич Ерошка, царевич Непогода, царевич Долгие Руки и царевич Шиш») оттолкнули от него социальные низы.

Казнь же «царевичей» Августа (вымышленного сына Ивана Грозного от его четвертой или пятой жены Анны Колтовской) и Лаврентия (вымышленного сына убитого Грозным сына Ивана) означала окончательный разрыв с традицией восстания Болотникова[397]. А приход больших воинских соединений польской шляхты еще усугубил ситуацию. Вернее, именно поведение людей «вора» (как поляков и прочих выходцев из Речи Посполитой, так и особенно русских – по свидетельству самых разных авторов, «тушинцы»-москвитяне в жестокости превосходили поляков, причем в ответ на любое проявление жалости к русским людям ругали поляков «бабами»)[398] по отношению к мирному населению и стало решающим фактором, обеспечившим изменение настроений народа.

В самом деле, если сначала «вор» обещал «тарханные грамоты», освобождающие русских людей вообще от всяких податей (!), то вскоре жители увидели, что им придется давать столько, сколько захотят с них брать. «Тушинцы» обирали население по своему произволу, например, приезжали сборщики налогов для тушинского «двора», но потом Ян-Петр Сапега из-под осаждавшегося им Троице-Сергиева монастыря (об этой осаде подробно будет рассказано чуть ниже) присылал сборщиков вторично, а затем местные власти (точнее, предводители местных воинских команд) собирали налоги уже в третий раз, а после этого сборщики грабили еще и на пользу своего кармана. Взяв для доставки реквизированных припасов лошадей, тушинцы сплошь и рядом не возвращали их хозяевам.

Прибавим к этому насилия, похищение людей с целью выкупа (причем, получив выкуп, похитители зачастую снова гнались за «отпущенным», опять брали его «в плен» и снова требовали выкуп – по второму, а то и по третьему разу)[399], причем так поступали они иногда и с семьями самих русских, совместно с ними воевавших (даже с семьями «начальных людей»), которых в то же время гнали в бой впереди себя[400]. Не совсем понятно, правда, как последнее утверждение вяжется со сведениями о том, что московиты – сторонники «вора» – в жестокости превосходили поляков…

Зато несомненно, что как те, так и другие творили зверства над мирным населением. Уничтожение имущества уже не только ради грабежа, а ради забавы, осквернение церквей (как пишет Н.И. Костомаров, «для потехи истребляли они достояние русского человека, убивали скот, бросали мясо в воду, насиловали женщин и даже недорослых девочек. Были случаи, что женщины, спасаясь от бесчестия, резались и топились на глазах злодеев, а другие бежали от насилия и замерзали по полям и лесам. Поляки умышленно оказывали пренебрежение к святыне, загоняли в церкви скот, кормили собак в алтарях, шили себе штаны из священнических риз, клали мясо на церковную утварь и, разгулявшись, для забавы приказывали монахам и монахиням петь срамные песни и плясать»)[401], – прочитав обо всем этом, мы уже не удивимся, что зверства и грабежи польских и казацких шаек, составлявших основу войска Тушинского вора, восстановили против него население страны.

Так, жители Вологды после наложенных на них поборов стали тихонько говорить: «Хотя мы ему (Тушинскому вору. – Д.В.) и крест целовали, а токо б де в Троицы славный милосердный Бог праведный гнев свой отвратил (то есть послал бы ей силу отбиться от «тушинцев». – Д.В.) и дал бы победу… нашему царю… Василию Ивановичу (орфография оригинала. – Д.В.)»[402].

Первым отпало от Самозванца Заволжье[403]. С конца 1608 г. северные города (Вологда, Великий Устюг, Кострома, Романов и др.) один за другим начали освобождаться, в январе 1609 года (по другим данным – 2 декабря 1608 года) нижегородцы отразили нападение «тушинцев», взяв в плен их воеводу князя Вяземского, который за свои злодеяния был публично казнен[404], после чего нижегородцы помогли очистить от «воровских» шаек также Арзамас, Шую и Кашин (последний – явно совместно с войсками М.В. Скопина-Шуйского, о котором речь чуть ниже. – Д.В.)[405]. А весной 1609 г. войска «вора», пытавшиеся прорваться на Вологду, где были собраны огромные частные и казенные (включая сибирскую пушнину) богатства, были отбиты от Ярославля, неудачная осада ими которого продолжалась с 1 апреля по 14 мая[406].

«Тушинцы» не могли воспрепятствовать этому процессу, поскольку значительная часть сил Самозванца была прикована к героически оборонявшемуся с сентября 1608 г. Троице-Сергиеву монастырю. По некоторым данным, эта монастырская крепость связала до половины сил «вора» – 30 тысяч из 60; впрочем, К. Валишевский называет куда меньшие цифры осаждавших – 2000 солдат, 6000 казаков и «несколько польских эскадронов»[407]; в то же время общая численность «воровского» войска определяется Дм. Иловайским не в 60, а в 100 тысяч человек[408].

Однако в любом случае не подлежит сомнению, что «воровское» войско намного превосходило силы защитников. Осаду этого хорошо укрепленного монастыря «тушинцы» начали, предварительно в очередной раз разбив пытавшееся преградить им путь войско царского брата И.И. Шуйского, но под самим монастырем застряли.

Несмотря на крайне тяжелые условия, голод и болезни (причем больных, включая заразных (зимой защитников одолевала также цинга), после смерти негде было хоронить, что, конечно, не усиливало боеспособность гарнизона (Авраамий Палицын считал, что продлись осада не год и четыре месяца, а два года, поумирали бы все защитники; всего умерло от голода и болезней 2125 мужчин, женщин и детей не считали, а были моменты – например, весной 1609 г., когда умирало по 20–30 человек ежедневно)[409], крепость так и не сложила оружия перед врагом. Защитники крепости-монастыря – в значительной части своей бывшие профессиональные военные, насильно постриженные в монахи кто Годуновым, кто еще кем[410], – творили чудеса героизма, самым знаменитым (но отнюдь не единственным) их славным делом стала дерзкая вылазка с целью захвата пушек врага 9 ноября 1608 г.[411]

Кстати, в монастыре находились (и участвовали в его обороне в качестве, как сказали бы позднее, сестер милосердия) и знатные монашки – Ксения Борисовна Годунова (в монашестве, как уже сказано, принявшая имя Ольга, – это она написала в письме о том, что весной 1609 г. умирало по 20–30 человек ежедневно) и Мария Владимировна Старицкая (в монашестве Марфа), вдова Магнуса, обездоленная этим самым Годуновым. Общее несчастье примирило ее с дочерью врага[412].

Обороной монастыря руководил воевода Г.Б. Долгорукий-Роща, который начал карьеру несколькими годами раньше с того, что, будучи воеводой в Курске, сдал этот город первому Самозванцу. То, что теперь он руководил обороной города от войск человека, который формально считался тем же самым «царевичем», – тоже показатель изменения отношения общества к идее «царя Дмитрия»[413]. Шуйский, вероятно, так и не простил воеводе сдачи Курска первому Лжедмитрию – по крайней мере, наградил он за оборону монастыря куда менее значимого воеводу Д. Жеребцова, который пробился на помощь осажденным только в октябре 1609 г., за три месяца до снятия осады[414]. Как мы не раз видели и далее еще увидим, царь Василий вообще чувством признательности к тем, кто спасал его раз за разом, не отличался…

И именно в это время начала проявляться та тенденция, которая через два-три года выльется в создание всенародных ополчений: фактически лишенный власти, едва способной защитить хотя бы себя в Москве, народ распрямился, начал выходить из того забитого состояния, в которое ввергла его Опричнина и все то, что за ней последовало. Начался процесс национального возрождения, и народ стал брать судьбу страны в свои руки. По городам составлялись ополчения, города сносились друг с другом, договаривались «стоять накрепко» против «вора», проходили сборы денег на ведение войны и т. д. Решающую роль в этом процессе играло третье сословие – купцы, посадские люди и даже крестьяне[415]. Такого на Руси не было давно – по крайней мере лет двести!

При этом К. Валишевский отмечает, что эта тенденция проявлялась в основном в тех городах, где «сохранились остатки их полного мощи прошлого (т. е., очевидно, не все экономически независимое от власти население было погромлено опричниками всех мастей от 1565 г. до годуновских времен. – Д.В.) – Балахна, Городец, Юрьевец, Кинешма…». А вот Суздаль, Владимир, Муром – «мертвые и лишенные Москвою самоуправления» – не имели необходимых материальных и духовных сил для продолжения борьбы… Боярский царь (Шуйский. – Д.В.), покинутый либо слабозащищаемый давшими ему власть, теперь уже почти торжествовал победу (ну, положим, до этого было еще далеко. – Д.В.) благодаря крестьянам» – такой вывод делает К. Валишевский[416], а мы посмотрим на вещи шире: снова, как и при Иване Грозном, страну спасали от врага те, кого «не дорезали» тираны-опричники.

Однако положение страны продолжало оставаться очень тяжелым, поэтому в начале 1609 г. Шуйский сделал то, от чего отказался двумя годами ранее, в период войны с Болотниковым (и от чего отказался еще двумя годами ранее, в период борьбы с первым Самозванцем, Борис Годунов): обратился за помощью к Швеции. Русско-шведский договор о союзе был подписан 28 февраля 1609 г.

Поскольку Швеция также была обеспокоена перспективой попадания России в сферу влияния габсбургско-католического лагеря, то в Новгород из Финляндии была оперативно переброшена пятитысячная (в дальнейшем выросшая до 15 000 бойцов) шведская армия под началом генерала Я.П. Делагарди – сына французского кальвиниста-гугенота, нашедшего убежище в Швеции. Кстати, Н.М. Карамзин сообщает, что Делагарди уже успел поучаствовать в борьбе единоверных Нидерландов (голландцы – тоже кальвинисты) против Испании[417], так что он знал, с каким противником имеет дело.

Помощь, понятно, была небескорыстной – Шуйский отдавал Швеции Корелу (переименованную шведами в Кексгольм) и обещал уплатить 32 тысячи рублей. Кроме того, Россия обязалась содействовать Швеции в ее борьбе с Польшей за Ливонию, а сама от последней окончательно отказывалась. Стороны обязались не заключать сепаратных соглашений с Польшей[418].

Интересно официальное оформление договора. Дело в том, что со времен Ивана Грозного российская дипломатия взяла себе поучительно-высокомерный тон по отношению к Швеции (я уже писал выше о том, как Иван Грозный демонстративно отказывался называть шведского короля «братом»). И Василий Шуйский до церемонии коронации Карла IX называл его не «королем», а «арцикарлой» (т. е. «герцогом Карлом»). А вот договор 28 февраля 1609 г. заключен был с «вельможнейшим и высокорожденным королем Карлом»[419].

В Новгороде шведское войско встретил 30 марта 1609 г. посланный специально для координации действий талантливый воевода, дальний родственник Шуйского М.В. Скопин-Шуйский (его отец Василий Иванович, как я уже упоминал, был помощником руководителя Псковской обороны князя И.П. Шуйского в 1581–1582 гг. и был репрессирован вместе с Шуйскими в 1586 г., а с ним самим мы уже встречались, когда говорили о Болотникове). Сам Михаил Васильевич Скопин-Шуйский при Годунове был только стольником, поскольку, как констатирует Л.Е. Морозова, «он не был родственником или любимцем царя» (да к тому же, как станут говорить три с половиной века спустя, «член семьи врага народа»; однако необходимо учесть, что в момент смерти Годунова М.В. Скопину едва ли было и двадцать лет. – Д.В.). При первом Самозванце Скопин возвысился, стал боярином и «великим мечником» царя, в частности, на него было возложено поручение сопровождать Марию Нагую на встречу с ее мнимым сыном.

Едва ли Скопин участвовал в заговоре против Лжедмитрия I, но приход к власти Василия Шуйского воспринял как должное. Он успешно воевал против Болотникова, в частности, весной 1607 г. именно его храбрость и талант спасли руководимые князем Мстиславским царские войска от полного разгрома под Калугой[420].

Выше я писал, что Новгород в период борьбы Шуйского с Тушинским вором сохранил верность царю Василию, однако необходимо уточнить: новгородцы при начале действий Тушинского вора хотели было присягнуть ему, но вскоре сообразили, что он – откровенный авантюрист. Когда они начали склоняться к «вору», то М.В. Скопин-Шуйский уехал из Новгорода, но новгородцы уговорили его вернуться[421].

Соединив русские и шведские силы (кстати, в войске Скопина русские чуть ли не впервые начали учиться у шведов тактике современного европейского боя)[422], Скопин и Делагарди двинулись вперед. Один вид правильного, по-европейски организованного войска зачастую приводил «тушинцев» в трепет; к тому же их силы теперь были рассеяны на большом пространстве, в отличие от куда менее многочисленных, но зато собранных в один кулак армий Скопина и Делагарди.

Уже 5 мая 1609 г. разбили войско «тушинцев» под командой Кернозицкого под Каменкой, а 17 июня – войско Александра Зборовского и примкнувшего к «вору» уже известного нам князя Григория Шаховского под Торжком[423], результатом чего стало освобождение от власти Тушинского вора практически всего северо-запада России – уже после Каменки города Торопец, Невель, Холм, Великие Луки, Ржев отступились от «вора», а Порхов был освобожден от осаждавших его «тушинцев».

Эта часть кампании завершилась 13 июля освобождением Твери. Примерно тогда же, 25 июня 1609 г., был отбит двукратный штурм «тушинцами» Москвы, 200 человек из числа штурмовавших попали в плен. Одновременно 28–29 июня провалился еще один штурм «тушинцами» Троице-Сергиева монастыря[424]. Ровно через месяц, 29 июля, провалился следующий штурм[425]. Между тем член уже хорошо известной нам влиятельной рязанской семьи Прокопий Ляпунов очистил от сил «вора» рязанские города, после чего отряд «тушинцев» ушел и из-под осажденной ими Коломны. Блокада Москвы была прорвана.

Затем в течение лета и осени 1609 г. Скопин и Делагарди нанесли еще ряд поражений войскам Тушинского вора, самым крупным из которых было сражение на р. Жабне под г. Калязином (август); летом или осенью 1609 г. под влиянием этих событий власть Василия Шуйского признала Вятка, до того не признававшая его с самого избрания на царство[426].

Затем успехи союзников замедлились от того, что шведские наемники (две трети войска Делагарди составляли иностранцы, а не шведы) отказались сражаться, так как им не выплатили жалованья. Тогда Скопин-Шуйский сам организовал сбор денег (тоже явление для Московии достаточно новое); ему предоставили материальные и финансовые ресурсы северные монастыри, жители Вологды и Сольвычегодска и богатейшие уральские купцы и промышленники Строгановы[427].

После того, как вопрос с жалованьем был решен, 10 сентября союзниками была одержана еще одна победа над «тушинцами» при Переславле-Залесском, причем «тушинцев» «побили и в плен взяли с 400 и больше»[428]. В октябре союзники очистили от врага Александрову слободу (ныне г. Александров Владимирской области), и тогда же Скопин-Шуйский послал отряд упоминавшегося Д. Жеребцова на помощь осажденному Троице-Сергиеву монастырю. Это было сделано очень вовремя: по некоторым сведениям, в Троице оставалось не больше 200 человек[429]. Вскоре в Александрову слободу подошел еще один прославившийся за эти годы военачальник – Ф.И. Шереметев.

Заслуги Шереметева некоторые авторы считают даже превосходящими заслуги Скопина-Шуйского. Возможно, они оказались забыты из-за того, что летом 1610 г., после свержения Шуйского, Шереметев вошел в Семибоярщину (об этом правительстве и его отрицательном, но большей частью незаслуженном имидже мы еще поговорим). Так, в 1606 г. он привел к подчинению Шуйскому Астрахань. Правда, после того, как Шереметев получил приказ идти по Волге на выручку Москве, город снова восстал, а самому Шереметеву из-за действий на Волге «царевича Петра» пришлось провести зиму 1606–1607 гг. на о. Балчик посреди Волги[430].

Однако уже весной 1607 г. Шереметев начал очищать Поволжье от сил «царевича Петра» и других «воровских» формирований; в течение 1607–1608 гг. он навел порядок в Поволжье, окончательно подавив начавшееся еще в 1606 г. восстание[431], в частности, 1 января 1609 г. побил силы восставших народов Поволжья (татар, мордвы и черемисов) под Свияжском так, что «трупы их положили на семи верстах»[432], после чего зимой 1608–1609 гг., имея главную ставку в Чебоксарах, прикрывал Нижний Новгород от нападений «снизу» (т. е. с нижнего течения Волги)[433], а затем двинулся в сторону Нижнего Новгорода, отражавшего в это время, как мы помним, нападения «тушинцев». Действия рати Шереметева воодушевили нижегородцев, они самостоятельно очистили от отрядов «вора» Юрьевец, Балахну и т. д., а потом при поддержке шереметевской армии в мае 1609 г. освободили Владимир. Шереметев освободил также Муром и Касимов, хотя потерпел неудачу при попытке очистить от врага Суздаль: там русской «низовской рати» нанес поражение лучший из стратегов «вора» – А. Лисовский, так что русские «едва утекоша» во Владимир[434]. В октябре 1609 г. в Александровой слободе (где 19–24 октября Скопиным была одержана победа над Сапегой и Ружинским) Скопин-Шуйский и Шереметев встретились и дальше действовали сообща[435].

Отметим, что, помимо чисто военных мер, для борьбы с «вором» принимались и меры социальные. Так, 12 сентября 1609 г. Боярская дума восстановила закон 1597 г., запрещавший «холопить» добровольных наемных работников без кабального договора с их стороны на том только основании, что они уже давно работают на этого хозяина (отменен этот закон был 7 марта 1597 г.)[436].

В начале 1610 г. Скопин, Делагарди и Шереметев совместными усилиями освободили от осады Троице-Сергиев монастырь (вернее, вынудили «воровских» военачальников поляков Сапегу и Лисовского снять осаду), а в марте – и Москву, в которую 15 марта 1610 года Скопин и Делагарди (о Шереметеве информации нет) торжественно и въехали.

Тушинский же лагерь еще с конца 1609 г. стал разваливаться, Лжедмитрий II, которого поляки после начала осады Сигизмундом Смоленска (о ней чуть ниже) окончательно превратили в марионетку, бежал в Калугу. О том, насколько низко пал авторитет «вора» у поляков, говорит хотя бы такой факт: когда в его ставку приехали комиссары Сигизмунда и стали уговаривать «тушинских» поляков возвращаться в королевское войско, то Самозванец осмелился спросить, что это за люди и зачем они приехали; на это Ружинский грубо ответил: «А тебе… сын, что за дело? Они ко мне приехали, а не к тебе. Черт тебя знает, кто ты таков! Довольно мы тебе служили!»[437]

Стоит ли удивляться после этого, что «вор» предпочел унести ноги в Калугу? Вместе с ним ушли князь Дм. Трубецкой и казачий атаман И. Заруцкий, а также князь Засекин. При этом бегство «вора» 6 января 1610 г. имело такой же жалкий характер, как и все его предшествовавшее «царствование»: поскольку при предыдущей попытке к бегству Ружинский его поймал и пригрозил побоями при повторении чего-то подобного, то бедолаге пришлось бежать, переодевшись крестьянином и… зарывшись в кучу навоза, наваленную в крестьянской телеге[438]. Есть сведения, что даже Марине Мнишек (полячка все-таки!) он о своем предстоящем бегстве не сообщил[439].

Поляки же потянулись под Смоленск к Сигизмунду. Кстати, Н. Мархоцкий уверяет своих читателей, что вторжение Сигизмунда помешало «тушинским» полякам полностью разбить армии Шуйского[440], что с учетом итога боевых действий за 1609 г. выглядит, мягко говоря, сильным преувеличением. С другой стороны, выглядит сильным преувеличением и рапорт М.В. Скопина-Шуйского царю Василию, относящийся к зимнему периоду 1609–1610 гг., о том, что русские «тушинцы» хотят «государю (Шуйскому. – Д.В.) добити челом, а вора, связав…выдати»[441]. Русских сторонников у второго Самозванца, увы, еще хватало.

Зато верно другое: примерно с этого времени движение в поддержку «вора» снова стало приобретать социальную окраску: поляки ушли к Сигизмунду, казаки (2000 чел.) – в Калугу к «вору». Гетман Ружинский попытался напасть на казаков, в ответ сохранивший верность Лжедмитрию II бывший соратник Болотникова Юрий Беззубцев атаковал и перебил отряд поляков Млоцкого в Серпухове[442]. Помимо всего прочего, «вор» наплел жителям Калуги, что, мол, ему пришлось бежать, поскольку он отказался отдать Сигизмунду Смоленск и Чернигов, и поляки хотели за это его убить. После чего выпустил манифест с призывом убивать и грабить поляков[443]. Изменником он назвал и М.Г. Салтыкова (тот как раз то ли собирался, то ли уже начал звать на царство сына Сигизмунда Владислава – об этом чуть ниже)[444]. Вообще, Н.М. Карамзин отмечает, что в этот период для «царика» (как называли «вора» поляки) была характерна «ненависть ко всему нерусскому», вплоть до обещаний, став царем, «не оставить в живых в Московском царстве ни одного иноплеменника»[445].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.