Глава 14. Съезд Победителя
Глава 14. Съезд Победителя
Апофеоз
Поначалу его торжество было несомненным. В отчетном докладе, сопровождаемом уже привычными бесконечными овациями зала, он гордо заявил: «Если на XV съезде еще приходилось доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками, а на XVI съезде добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде… и бить-то некого, все видят, что линия партии победила… Победила политика индустриализации… Доказано на опыте нашей страны, что победа социализма в одной… стране вполне возможна».
После съезда началось невиданное соревнование в покаянных славословиях вчерашних оппозиционеров.
Бухарин: «Сталин был целиком прав, когда разгромил, блестяще применяя марксистско-ленинскую диалектику, целый ряд теоретических предпосылок правого уклона, сформулированных прежде всего мною. После признания бывшими лидерами правых своих ошибок… сопротивление со стороны врагов партии нашло свое выражение в разных группировках, которые все быстрее и все последовательнее скатывались к контрреволюции… каковыми были и охвостья антипартийных течений — в том числе и ряд бывших моих учеников, получивших заслуженное наказание».
Так Бухарчик публично предал своих учеников.
Томский: «Товарищ Сталин был самым последовательным, самым ярким из учеников Ленина… наиболее далеко видел, наиболее неуклонно вел партию по правильному ленинскому пути…»
Какое это было соревнование! Ни один из римских цезарей, ни один из русских царей не слышал таких восхвалений. И все — устами бывших врагов! Что писали, что говорили в эти дни когда-то ироничный Радек, умнейший Каменев, Пятаков, Сокольников…
Кто придумал сочетание: «Маркс — Энгельс — Ленин — Сталин»? Нет, не Молотов, не Каганович. Открыл эту формулу Зиновьев.
Вся страна услышала, как один за другим признавали свое ничтожество вожди Октября — и славили его мудрость.
Естественно, не отстали и верные соратники: два десятка раз упомянул Сталина в своей речи «брат Киров», проявив завидную изобретательность в эпитетах: «кормчий великой социалистической стройки», «величайший стратег освобождения трудящихся»… От Кирова поступило небывалое в истории съездов предложение: «Принять к исполнению как партийный закон все положения и выводы отчетного доклада товарища Сталина». И тотчас: «бурные, продолжительные аплодисменты, все встают».
Всего через год после ужасающего голода съезд объявил построенным «фундамент социалистического общества». Оказалось, страна уже живет в долгожданном социализме. Ради которого свершилась революция, о котором столько мечтали все революционеры.
Сталин назвал съезд — съездом Победителей. Это была, конечно, скромность. Ибо это был — съезд Победителя.
За кулисами
Но славословие было только на трибуне. Ему готовили бомбу. Ведомство Ягоды постаралось: он узнал то, что происходило в кулуарах. Об этом ему сообщил и Киров.
Никита Хрущев — участник XVII съезда, тогда верный сталинец и молодой выдвиженец Кагановича, впоследствии рассказывал: «В то время в партии занимал видное место секретарь Северо-Кавказского краевого парткома Шеболдаев. Этот Шеболдаев — старый большевик… во время XVII съезда партии пришел к товарищу Кирову и сказал ему: «Старики поговаривают о том, чтоб возвратиться к завещанию Ленина и реализовать его, то есть передвинуть Сталина, как рекомендовал Ленин, на какой-нибудь другой пост, а на его место выдвинуть человека, который более терпимо относится к окружающим. Народ поговаривает, что хорошо бы выдвинуть тебя на пост Генерального секретаря»… Что ответил на это Киров, я не знаю, но стало известно, что Киров пошел к Сталину и рассказал об этом разговоре с Шеболдаевым. Сталин якобы ответил Кирову: «Спасибо, я тебе этого не забуду».
Сохранились воспоминания делегата съезда В. Верховых, написанные в 1960 году: «С. Косиор, кандидат в члены Политбюро… мне сказал, что некоторые… говорили с Кировым, чтобы он согласился быть Генеральным. Киров отказался».
Делегат 3. Немцова сообщила, как в гостинице Киров дал взбучку ленинградской делегации за разговоры о его выдвижении Генсеком.
Вот такие беседы велись в кулуарах, когда с трибуны славили Сталина, а в зале неистово аплодировали. И он еще раз понял: «Как волка ни корми…» Никогда до конца не признают его Вождем старые члены партии, никогда до конца они не смирятся с ним.
Это окончательно доказало голосование славившего его съезда.
Завершая работу, съезд должен был избрать тайным голосованием высший орган партии — Центральный комитет. В список для голосования было внесено ровно столько кандидатов, сколько их следовало избрать. Каждый кандидат, получивший более 50 процентов голосов, считался избранным, так что никаких случайностей быть не могло. Это были разработанные Хозяином выборы — без выбора.
Делегатам были розданы бюллетени со списками кандидатов — и голосование началось. «Сталин, — как рассказал в своих воспоминаниях Хрущев, — демонстративно подошел к урне и опустил туда списки не глядя».
Это был призыв последовать его примеру. Но случилось непредвиденное.
По распространенной версии, тотчас после подсчета голосов председатель счетной комиссии Затонский взволнованно сообщил Кагановичу, ведавшему организацией съезда, что против Сталина подано 270 голосов.
В тех же воспоминаниях Верховых: «Будучи делегатом XVII съезда, я был избран в счетную комиссию. В итоге голосования… наибольшее число голосов «против» имели Сталин, Молотов, Каганович».
Член счетной комиссии XVII съезда О. Шатуновская во времена Хрущева в своем письме в ЦК назвала цифру: против Сталина было подано 292 голоса.
Самое удивительное: опечатанные документы счетной комиссии сохранились в Партархиве. Во времена хрущевской оттепели пакеты, в которых хранились бюллетени голосования, были вскрыты. Оказалось: в голосовании должно было принять участие 1225 делегатов, но участвовало 1059, на 166 меньше. Видимо, 166 бюллетеней голосовавших «против» действительно изъяли. Но и при 166 «против» (и даже при 292) Сталин оказывался избранным в ЦК, хотя такое скандальное количество голосов «против», естественно, было бы тяжелейшим ударом по его авторитету в партии.
Каганович тотчас принял меры. В результате в официальном сообщении счетной комиссии Сталин получил всего три голоса «против», Киров — четыре… и так далее.
Таким образом, десятки аплодировавших ему делегатов при тайном голосовании проголосовали против него. «Трусливые двурушники» — так он их называл. Не нашлось ни одного среди прославленной ленинской гвардии, который заявил бы вслух о своих убеждениях.
Вдумаемся: ни одного! Да, террор. Да, страх. Да, верная гибель! Но даже в цезарианском Риме, в дни самых страшных казней Нерона, все-таки находились единицы, открыто выступавшие в Сенате против цезаря. Они знали: это — смерть, но выступали. Вслух!
Так что голосование свидетельствовало не только о двурушничестве — оно доказало эффективность системы Страха, которую он создал, и дало возможность немедленно приступить к действиям…
В тот день они проголосовали за собственную гибель.
Но пока шло потепление, и Сталин дал им еще некоторое время потешиться жизнью при социализме — он обдумывал, когда начинать и скольких из них нужно убрать.
А точнее (слова Ткачева) — «скольких нужно оставить».
Из 139 руководителей партии, присутствовавших на съезде, только 31 человек умрет своей смертью.
Тест
В том же 1934 году арестовали знаменитого поэта Осипа Мандельштама. Это вызвало шок в Москве: ведь потепление…
«Дело номер 4108 по обвинению гр. Мандельштам О.Э. начато 17.05.34 года. Протокол обыска в квартире: «изъяты письма, записки с телефонами, адресами и рукописи на отдельных листах в количестве 48». Несчастного поэта отвозят в тюрьму на Лубянку. Протокол первого допроса 18 мая:
— Признаете ли вы себя виновным в сочинении произведений контрреволюционного характера?
— Да, я являюсь автором следующего стихотворения:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца —
Там припомнят кремлевского горца…
А вокруг его сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей…
До конца приведен в протоколе текст одного из знаменитейших стихотворений XX века. Из протокола:
— Кому вы читали или давали в списках?
— В списках я не давал, но читал следующим лицам: своей жене, своему брату, Хазину — литератору, Анне Ахматовой — писательнице, ее сыну, Льву Гумилеву…
— Как они реагировали? — спрашивает следователь. Мандельштам подробно рассказывает. Так что никаких пыток, о которых тогда рассказывали легенды, не понадобилось: поэт заговорил сам, ибо подавлен, растерян, уничтожен. Обычная история — капитуляция Галилея перед инквизицией… Во время свидания с женой несчастный поэт, находившийся от своих признаний на грани помешательства, передает ей имена всех упомянутых, умоляет, чтобы она их предупредила.
Его сослали. В ссылке он психически заболел, будил среди ночи жену, шептал, будто видел: Ахматова арестована из-за него. И искал труп Ахматовой в оврагах…
Поднялась большая волна. Начинают действовать два знаменитых поэта: Анна Ахматова добилась приема у секретаря ЦИКа Енукидзе, а Борис Пастернак просит защиты у Бухарина. Тот обращается к Хозяину.
В Архиве президента я прочел письмо Бухарина Сталину: «Я решил написать тебе о нескольких вопросах.
О поэте Мандельштаме. Он был недавно арестован и выслан. Теперь я получаю отчаянные телеграммы от жены Мандельштама, что он психически расстроен, пытался выброситься из окна и т. д. Моя оценка Мандельштама: он первоклассный поэт, но абсолютно не современен, он безусловно не совсем нормален. Так как все апеллируют ко мне, а я не знаю, что и в чем он наблудил, то решил тебе написать и об этом… Постскриптум: Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста Мандельштама, и никто ничего не знает».
Вождь, ставший мишенью стихов Мандельштама, размашисто пишет на письме Бухарина: «Кто дал им право арестовывать Мандельштама? Безобразие». Именно так должен был написать бывший поэт об аресте другого поэта, пусть даже его оскорбившего. А далее случилось обычное «чудо»: приговор Мандельштаму был тотчас пересмотрен. И новый ход: он сам звонит Пастернаку. Поэт растерян: разговаривать со Сталиным — совсем не то, что просить Бухарина.
— Дело Мандельштама пересматривается, все будет хорошо, — говорит Сталин. — Почему вы не обратились в писательскую организацию или ко мне? (Он друг поэтов, а не какой-то Бухарин. — Э.Р.) Если бы я был поэтом и мой друг попал в беду, я бы на стену лез, чтобы помочь.
— Писательские организации не занимаются этим с двадцать седьмого года, а если бы я не хлопотал, вы бы, вероятно, ничего не узнали, — отвечает Пастернак и далее говорит по поводу смысла слова «друг», желая уточнить свои отношения с Мандельштамом, которые, как он считает, не вполне подходят под дружеские.
— Но ведь он же мастер? Мастер? — спрашивает Сталин.
— Да дело не в этом, — уклоняется Пастернак, стараясь понять, куда ведет беседу этот ужасный человек.
— А в чем же?
— Хотелось бы с вами встретиться, поговорить.
— О чем?
— О жизни и смерти. Хозяин бросил трубку. Молотов: «О Пастернаке. Сталин позвонил мне и сказал: «Не сумел защитить своего друга».
Добавим: сказал с удовольствием.
И опять говорили: как благороден Хозяин! Никто не смел подумать: неужели он и вправду мог не знать об аресте знаменитого поэта — он, который контролировал все! Конечно, и арест, и первый приговор — все по его приказанию. Но история эта стала для него своеобразным тестом… Он понял: осмелели! Поверили в потепление!
Он еще не сумел до конца усмирить интеллигенцию. Но страх Пастернака — самого смелого из них — доказывал: сумеет!
Усмирить до конца — это значит научить их не замечать арестов друзей?
Нет, это значит научить их славить аресты друзей.
Он мог подвести итоги. Система, им созданная, сработала. Пирамида партийных хозяев во главе с Богохозяином провела индустриализацию и коллективизацию в кратчайшие сроки. Охранительные механизмы системы — административно-карательный и пропагандистско-идеологический — действовали эффективно. Первый уже в страшном 1932 году полностью контролировал ситуацию. Второй механизм еще формировался: великий идеологический фронт, куда должны влиться созданные им армии — творческие Союзы… Но и на этом фронте все неплохо.
Да и простые люди в стране уже многому научились за эти годы. К примеру, видя голодающих — не видеть их. Получая нищенскую зарплату, ютясь в квартирах-сотах, выстаивая очереди за продуктами — знать, что они живут в самом прекрасном в мире государстве. В стране всемогущего ГПУ — ощущать себя самыми свободными.
Но главная часть системы — партийная пирамида — Сталина уже явно не устраивала. Среди руководителей было много ворчащих феодалов, развращенных всевластием в дни революции, с тоской вспоминающих поверженных кумиров. И фронда, которая поднималась в 1932 году, доказывала, как все зыбко… XVII съезд окончательно доказал: чтобы усмирить страну до конца, необходимо преобразить партию.
Механизм преображения уже был создан. Успешные процессы над интеллигенцией — прекрасная генеральная репетиция, которую провели они сами, те, с кем он решил расстаться…
А пока, весь 1934 год, шла передышка перед решительным наступлением. Потепление продолжалось. Пусть порадуются, обнаглеют враги…
Третий учитель
В 1933 году Гитлер стал рейхсканцлером Германии.
С первых дней существования большевистской России из-за ее международной изоляции все мысли лидеров были устремлены на внутреннюю политику. Но Германия была особой страной для большевиков.
Придя к власти при помощи немецких денег, они мечтали осуществить парадоксальный план: сбросить давших им деньги «немецких империалистов» и присоединить Германию к Союзу пролетарских республик. На карте мировой революции Германии отводилось первое место. Ее разгром в Первой мировой войне сделал эту мечту реальной. На Версальской конференции, где немцы приняли унизительные условия мира, Ллойд-Джордж распространил меморандум: «Величайшая из опасностей, которую я вижу в нынешней ситуации, состоит в том, что Германия может соединить свою судьбу с большевизмом и поставить свои ресурсы, мозг, огромные организаторские способности на службу революционным фанатикам, мечтающим силой оружия завоевать мир для большевизма». И действительно, революция несколько раз реально грозила Германии…
Потом, когда надежда на революцию исчезла, обоих европейских изгоев — большевистскую Россию и потерпевшую поражение Германию — начали связывать экономические и военные интересы. По Версальскому договору немцы не имели права создавать в своей стране танковые и летные военные училища — теперь они создавали их в России. Здесь появились тайные филиалы немецких военных заводов, здесь идут секретнейшие опыты — создается немецкое химическое оружие.
Обе стороны преследовали свои цели: немцы — сохранить свою армию (рейхсвер), большевики — при помощи рейхсвера создать армию, которая в дальнейшем должна будет уничтожить… германский и прочий империализм. В кругу военачальников Тухачевский не раз славил рейхсвер — учителя Красной армии, который дал ей первые навыки в передовой технологии вооружений. Славил с подтекстом, как когда-то Петр Великий называл учителями разгромленных им шведов…
Сотрудничество продолжалось вплоть до прихода к власти Гитлера, объявившего себя жесточайшим противником большевизма. Его программа казалась воплощением давнего страха большевиков — неизбежности военной интервенции. Гитлер писал: «Если Германия желает иметь больше жизненного пространства в Европе, его можно найти только в России».
Приход к власти Гитлера воспринимается как жесточайший просчет Хозяина. Он, управляющий Коминтерном как своей вотчиной, не дал немецким коммунистам объединиться с социал-демократами. И расколотая левая коалиция проиграла Гитлеру.
На самом деле приход Гитлера был ему необходим — для новой шахматной партии. Если бы Гитлера не было, его пришлось бы выдумать. Угроза интервенции наделила Сталина огромными правами, оправдывала любые чрезвычайные шаги, заставляла европейских радикалов поддерживать его, несмотря ни на что. Ведь СССР — очаг сопротивления фашизму, предмет его ненависти. Гитлер покончил с международной изоляцией Советской России — страны Антанты должны были искать в ней союзника, договор с Америкой в 1933 году это подтвердил.
И еще: большое количество избирателей в Германии, голосовавших против Гитлера, сулило будущие потрясения. Снова вставал призрак мировой революции. «Гитлер продержится несколько месяцев, за которыми — крах и революция», — писали в газетах старые большевики.
Ирония истории: почти мистические совпадения в судьбах этих проклинавших друг друга Вождей. Гитлер, как и Сталин, — третий сын в семье, и все дети, родившиеся до него, умерли. Гитлер также рожден в бедности, и также ходили легенды, что он незаконный сын, и даже отец Гитлера какое-то время зарабатывал сапожным ремеслом. Единственная любовь Гитлера также покончила с собой, и многие считают, что он убил ее…
И их режимы, объяснявшиеся ежедневно в ненависти, зеркально похожи. Оба дали друг другу много полезных уроков. После Ленина и Троцкого Гитлер был третьим учителем Сталина.
В 1934 году, раздумывая, что делать, он не мог не учесть уроков Гитлера.
Гитлер поучительно распорядился судьбой партийцев, приведших его к власти. Это была ворчливая вольница, так похожая на ленинскую партию. И Гитлер, также создававший могучее государство, повинующееся Вождю, решил вопрос радикально: объявил вчерашних соратников предателями и лично возглавил их истребление.
Все это мог наблюдать Сталин в июне 1934 года, пока переваривал итоги XVII съезда.
В газетах он наращивал «антигерманскую истерию», как именовали ее немцы. И «антибольшевистская истерия», как называли ее русские, активно поддерживалась Гитлером. К взаимной выгоде обоих Вождей.
«Красная Россия становится розовой»
Обдумывая кровавый поворот внутри страны, Сталин по-прежнему проводит потепление.
«Еще недавно музыкальный критик, увидев во сне саксофон или Утесова, просыпался в холодном поту. А сейчас куда ни пойдешь, джаз Утесова, джаз Ренского… Березовского, английский джаз, чехословацкий, женский, даже джаз лилипутов» («Комсомольская правда», 27 октября 1934 года).
На сцену Художественного театра вернулись «Дни Турбиных» — и он снова посещал любимый спектакль.
«Красная Россия становится розовой» — таков был заголовок в американской газете «Балтимор Сан».
В 1934 году, в разгар потепления, в СССР приехал английский писатель-фантаст Герберт Уэллс. В Германии уже правил Гитлер, и ненавидевший фашизм Уэллс очень хотел, чтобы Сталин ему понравился. И для Сталина этот визит был важен: в 1920 году Уэллс встречался с Лениным и восторженно рассказал в своей книге о «кремлевском мечтателе»… Тогда, в голодный год, устраивались бесконечные банкеты в честь Уэллса. Уже при Ленине большевики учились обольщать знаменитых «западных друзей». Правда, художник Анненков приводит весьма неожиданный спич, который услышал Уэллс на таком банкете: «Один из приглашенных обратился к Уэллсу, указывая на обильный стол: «Мы ели котлеты, пирожные, которые являлись для нас более привлекательными, чем встреча с вами, поверьте. Вы видите нас пристойно одетыми, но ни один из присутствующих здесь достойных людей не решится расстегнуть свой жилет, ибо под ним ничего нет, кроме грязного рванья, которое когда-то, если не ошибаюсь, называлось рубашками».
Теперь подобное выступление Уэллс услышать не мог — Хозяин уже навел порядок среди интеллигенции.
Уэллс пришел в восхищение от увиденного, точнее, от показанного ему. «В СССР делается нечто очень значительное, — писал великий фантаст, — контраст по сравнению с 1920 годом разительный. Капиталисты должны учиться у СССР. Финансовая олигархия изжила себя… Рузвельт уже стремится к глубокой реорганизации общества, к созданию планового хозяйства».
Хозяин встретился с Уэллсом и сумел очаровать его, ни в чем ему не уступив. Он отверг возможность планового хозяйства в условиях капитализма и даже защитил революционное насилие: «Капитализм сгнил, старый строй не рухнет сам собой, наивно надеяться на уступки власть имущих».
Уэллс пытался хоть что-то отстоять. Будучи главой Пен-клуба, он заявил о желании поговорить со своим старым другом Горьким — о вступлении советских писателей в Пен-клуб.
«Эта организация настаивает на праве свободного выражения всех мнений, включая оппозиционные. Однако я не знаю, может ли здесь быть предоставлена такая широкая свобода?» — спросил Уэллс.
Хозяин насмешливо ответил: «Это называется у нас, большевиков, самокритикой. Она широко применяется в СССР».
Всего через два года Уэллс поймет, что такое свобода высказываний в СССР. Трагедия 1937 года ошеломит его, и он напишет роман «Божье наказание» — о человеке, который предал революцию.
Но это будет потом.
А тогда Уэллс выполнил задачу. Он подтвердил: Сталин — это Ленин сегодня.
«Брат Киров»
2 июня 1934 года Прокуратура СССР приняла «Постановление о пресечении нарушений законности в отношении специалистов и хозяйственников». Страшные процессы как будто отходили в небытие…
После XVII съезда в партии пошли слухи о переводе Кирова в Москву. Говорили, что Киров, ближайший друг Хозяина, партийный вождь Ленинграда, член Политбюро и секретарь ЦК, вскоре займет второе место в партийной иерархии.
Это обнадеживало и партию, и интеллигенцию, ибо Киров все больше становился вождем потепления. Выступая в Ленинграде, он сказал: «Старые группы врагов расплавлены в период борьбы за пятилетку, и с ними уже можно не считаться…»
Хозяин любил Кирова и знал: Киров верен ему.
Однако Киров скоро стал опасен. После крови и трупов на строительстве Беломорско-Балтийского канала — детища Кирова, после его беспощадной борьбы с кулаками в мягкотелости его не обвинишь. Но Киров и вправду уверовал в потепление. Недаром, когда слезливый Калинин прервал поэта, славившего ЧК, и заявил: «Славить ЧК не надо, а надо мечтать о времени, когда карающая рука ЧК могла бы остановиться», — Киров аплодировал…
И все чаще Кирова используют враги. Хозяин знает: в Ленинград полюбил ездить Бухарин. В одном из его предсмертных писем, хранящихся в Архиве президента, я прочел: «Когда я был в опале… и в то же время заболел в Ленинграде, Киров приехал ко мне, сидел целый день, укутал, дал свой вагон, отправил в Москву с такой нежной заботой».
Хозяин, конечно, знал об этой «нежной заботе» к врагу.
И вот уже от Кирова поступает очередное доброе предложение: вернуть к активной деятельности одного из вождей правых — Угланова. Но Сталин хорошо помнит покаяние Угланова, которое тот написал еще в марте 1933 года. Длинный список бесконечных предательств: «На ноябрьском пленуме ЦК в 1929 году мы признали свои ошибки. Прошло несколько месяцев… коллективизация и ликвидация кулачества, и возник целый ряд трудностей… И вновь… настроения борьбы против партии… XVI съезд партии… мы признали свои ошибки и заверили партию, что будем работать не за страх, а за совесть. К осени 1932 года среди моих сторонников возобновляется борьба… и, обсуждая с ними положение в стране, прихожу к выводу, что руководство во главе со Сталиным не в состоянии преодолеть огромные затруднения… и необходимо к руководству партией и страной вновь привлечь… Рыкова, Бухарина, Томского, Зиновьева, Каменева…»
И его Киров просит простить!
Решение, видимо, созрело. Враги делают Кирова своим знаменем? Что ж, придется ему отдать верного друга. Они заставляют его с ним расстаться — «как Авраам отдал в жертву сына Исаака»…
Исходя из любимой им логики он мог сказать: «Объективно это они убивают «брата Кирова». Как и Надю убили… Убийцам двух самых дорогих ему людей — месть и ненависть!
Пока страна радовалась потеплению, подготовка к наступлению шла вовсю.
10 июля 1934 года ГПУ становится подразделением наркомата внутренних дел (НКВД). Тайная полиция отдаляется от партии, от Политбюро, исчезает в недрах наркомата. Еще бы — впереди гибель и партии, и членов Политбюро. Наркомом назначен верный Ягода, он и будет главой наступления. К тому времени Ягода собрал досье на всю верхушку ленинской гвардии. Прислуга высших бюрократов утверждается ведомством Ягоды — домработницы, шоферы и прочие доносят по многу раз в месяц.
Все любовные похождения «кремлевских бояр» — также в распухших папках. К примеру, кандидат в члены Политбюро Рудзутак, согласно досье, изнасиловал пятнадцатилетнюю дочь московского партработника и в Париже раздавал государственные деньги проституткам…
Детально описываются похождения Енукидзе (секретаря ВЦИК) и Карахана (одного из руководителей наркомата иностранных дел) с балеринами, и это эротическое чтение регулярно отправляется Хозяину.
Но видимо, особенно ценил Хозяин сведения о провокаторстве. Именно этим следует объяснить, что в досье многих старых большевиков угодливый Ягода часто вставляет эту ложь: сотрудничал с царской охранкой.
Опасный дом
В начале 30-х годов архитектор Б. Иофан построил для высших партийцев новый дом. Дом глядел на Кремль и на Москву-реку и получил прозвание «Дома на набережной». Самыми фешенебельными в нем были подъезды, где жили член Политбюро Постышев, маршал Тухачевский, глава военной разведки Берзин и прочие функционеры…
Из кухонь огромных квартир был выход на черную лестницу, так что люди Ягоды с черного хода могли появиться прямо в комнатах высокопоставленных квартирантов.
Знаменитый разведчик Ян Берзин, прославившийся в Испании в боях с Франко под именем генерала Гришина, мирно почивал со своей женой, красавицей испанкой Авророй, когда с черной лестницы в его спальню вошли посланцы Хозяина…
Но это произойдет в конце 1937 года. А сейчас 1934-й — и все они преспокойно живут в отведенном им доме. Вооруженная охрана дежурит не только при входе в подъезд, но и на всех лестничных пролетах. Пока она их охраняет. Но уже каждый шаг контролируется, каждый разговор прослушивается.
Все готово к наступлению. Можно было начинать.
В конце 1934 года, отпраздновав свой день рождения, он — начал…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.